Потом мне чудится, что меня уже нашли. Пришло много народу. Меня поднимают и несут по темным коридорам. Носилки качаются, как лодка в сильную качку. Несут куда-то вниз. Я хочу крикнуть: «Наверх меня несите! Не надо вниз!» — но слышу только слабый стон и прихожу в себя.

Никого нет. Кругом по-прежнему непроглядная тьма. И снова ужас перед слепотой прокрадывается мне в душу. Напрягаю зрение, вглядываюсь в черную пустоту — и вдруг вижу перед собой потолок и стену... Да! Вижу каменный свод, чуть-чуть освещенный желтоватым мерцающим светом. Он становится все ярче и ярче, и вот в комнату входит человек. В поднятой его руке горит свеча. Только тут я начинаю понимать, что меня ищут.

«Сюда! Сюда! Я здесь!» — стараюсь я кричать, и снова с моих губ срывается только слабый стон. Но этого достаточно: человек поворачивается и быстро идет в мою сторону. Я вижу, как дрожит свеча в его тонкой руке. Слышу, как хрустит стекло под его ногами. Он наклоняется ко мне. Вижу освещенное мерцающим светом женское лицо, все перепачканное грязью.

— Сережа! Сережа! Жив! Жив!..

Вглядываюсь — Леночка.

«Этого не может быть, опять бред»,—думаю я и закрываю глаза...

Но вот я чувствую на губах вкус влаги и жадно пью прохладное кислое вино. Силы сразу возвращаются. Сознание ясно. Передо мной на коленях стоит Леночка и прикладывает к моей голове компресс. Я гляжу на ее лицо, такое встревоженное и заботливое, какое бывает у матери, когда она стоит у постели больного ребенка, на ее глаза, большие и темные, и вижу, как на них одна за другой появляются слезинки и катятся по щекам, оставляя грязные следы.

— Бедный мой! Родной мой! — шепчет она, обтирая мое лицо носовым платком.

— Лена, ты?! Как ты сюда попала?

— Тише, тише, не надо говорить. После расскажу...

— Постой, а где же остальные?

— Я одна здесь.

— Одна?.. Откуда же ты узнала, что я здесь? Кто же тебе показал?

— Молчи... После все объясню...

Она помогает мне подняться и усаживает на стул. Теперь я вижу, что мы находимся в лаборатории, среди разбитой посуды и поломанных приборов, у самых вытяжных шкафов. (Это обстоятельство спасло меня: взрывом стеклянные стенки шкафов были выбиты, и открылся приток свежего воздуха.) Тут же, на полу, валялась моя сумочка со свечами и спичками, которую я потерял при взрыве.

— Надо спешить, — говорит Лена: — нас будут ждать наверху только полчаса. Идти можешь?

Она помогает мне встать. Голова кружится, но, в общем, сил больше, чем я думал. Мы берем по огарку и идем по длинным закопченным коридорам, задыхаясь от невыносимого запаха гари. Вот и люк. Спускаемся в водосборную камеру. Взрывом из нее выдуло весь ил, и теперь видны трубы различного диаметра, по которым в нее поступают сточные воды. Леночка первая спускается в водосток, я — за ней. Мы осторожно ползем на четвереньках вниз по уклону, держа зажженные свечи перед собой. Моя ушибленная рука сильно болит, голова кружится. Но это все пустяки. Сейчас выберемся из этой удушливой дыры на свежий воздух. Вот и вода. Леночка становится на корточки и, высоко подняв свечу, храбро влезает в грязную жижу. Через несколько шагов вода уже доходит ей до самых плеч. Но вот она неожиданно теряет равновесие, взмахивает руками, стараясь удержаться за стенки трубы, и шлепается назад. Секунду она барахтается в воде, но ловко выворачивается, и я вижу ее совершенно мокрую голову и грязное лицо, обращенное ко мне.

— Там камень! — говорит она изумленно.

— Камень? Какой камень?..

— Не знаю... Большой... Постой!

Она снова лезет в воду и, протянув руку вперед, ощупывает что-то. Потом говорит, запинаясь от волнения:

— Сережа, там камни... Выход завален камнями! Мы смотрим друг на друга, пораженные этим открытием.

Потом я говорю:

— Не может быть! Тебе так показалось. Кто же мог? Я подвигаю свечу, насколько позволяет вода, и вижу в просвете между уровнем ее и верхом трубы угловатые серые камни, мокрые грани которых блестят, освещенные свечой. Сомневаться более нельзя: мы замурованы в этом подземелье, как в склепе. Положение отчаянное, я это понимаю.

Боюсь за Леночку, не потрясло бы ее это страшное событие. Но она сама старается ободрить меня.

— Ничего, Сережа, не тревожься. — говорит она. — Нас скоро отыщут и откопают. Придется только посидеть в пещере несколько часов.

Хочу спросить ее, не оставила ли она записки с указанием, куда пошла, но не решаюсь: наверное, не догадалась. Смотрю на нее и не могу удержаться от улыбки: ее куртка и юбка мокры и грязны до последней степени, волосы перемазаны глиной, слиплись и висят хвостиками, вода бежит по ним ручьями, лицо перепачкано, на щеке царапина.

— Ну что же, лезем назад, больше ничего не остается делать, — предлагает она.

И вот мы, с трудом повернувшись в узкой трубе, ползем обратно. 

Итак, выход закрыт! Мы замурованы в подземном лабиринте.

Леночка бодрится.

— Вот и приключение! — говорит она. когда мы вылезаем в коридор и садимся отдохнуть. — Но кто же мог это сделать? Неужели эта девочка?

— Какая девочка?

— Девочка, которая привела меня сюда и спустила в колодец. Может быть, она умышленно это сделала? Заманила меня? Я ей поверила...

— Разве тебя спустил не Совков?

— Какой Совков?

— Сержант. Ему было поручено охранять колодец.

— Нет, сержанта там не было!

— Да, конечно, с Совковым случилось что-то неладное, какая-то беда... Никто не мог бы бросить карбид в колодец, будь он на посту... Так тебя привела девочка, говоришь? Какая? Кто же это?

— Тише, тише, Сережа, прошу тебя!—успокаивает меня Леночка, видя, что я начинаю волноваться.— После расскажу все подробно. Сейчас тебе прежде всего нужен отдых. Через несколько часов, я думаю, нас разыщут и извлекут на свет божий.

В том самом месте, где Леночка нашла меня и где имелся приток свежего воздуха, мы очистили пол от битого стекла, отодвинули столы и принесли две кушетки. Взрывом была уничтожена только одна сторона лаборатории — у той стены, где лежал я. Все, что находилось у противоположной стены, по прихоти взрывной волны осталось в целости.

Я скинул мокрую одежду, прилег на кушетку и заснул. Усталость взяла свое.

Проснувшись, я почувствовал себя бодрым и отдохнувшим. Голова совсем не болела. С удивлением увидел я на столе несколько лабораторных таганчиков, на которых стояли большие фарфоровые выпаривательные чашки, наполненные парафином, с четырьмя горящими фитилями.

Услышав, что я проснулся, Леночка подошла ко мне:

— Ну что, выспался? Как себя чувствуешь?

— Отлично!.. Это ты устроила такую иллюминацию?

— Я. Нашла целую бочку парафина. Хорошо?

— Превосходно! Теперь нам нечего бояться темноты. Ты прямо чародейка, Леночка!

— Хочешь чаю? — улыбаясь, спросила она

— Чего?

— Чаю... Вернее, лимонаду. А попросту — воды с лимонной кислотой и глюкозой вприкуску.

И, не дожидаясь моего ответа, она поставила на стол большую колбу, полную кипятку, два кипятильных стакана из тонкого стекла и две банки — с лимонной кислотой и глюкозой, на что указывали химические формулы, выгравированные на их стенках.

— К сожалению.—добавила Леночка, — вместо хлеба могу предложить пока только фасоль.

— Откуда же ты ее взяла?

— Нашла на кухне.

— На кухне? Здесь есть кухня?.. Ты успела осмотреть помещение?

— Да. Только выхода наружу тут нет. Столовая, кухня и небольшой склад — не знаю с чем... Потом глухая стена, и никаких следов выхода.

— Да? И нет большого завода?

— Нет, не видела...

— Гм... непонятно!

И вот мы пьем горячий лимонад и закусываем его белыми кусочками глюкозы и фасолью. Оригинальный утренний завтрак.

Утренний... Но утро ли сейчас?

Мои часы давно остановились. Леночкины были испорчены: она забыла снять их с руки и они намокли. Завожу свои часы и ставлю наобум «десять утра». У нас теперь «свое время».