Называйте это, как хотите, однако Уэндлин и Рена сделали это со многими парнями, и все во имя своей праведной идеологии, чтобы оправдать примерно семьдесят веков подчинения.

Плюс, это было весело, по крайней мере с точки зрения клинического социопата.

Лишь одну вещь они никогда не учитывали; это была возможность того, что рано или поздно они могут выбрать не того парня…

Ларри казался толстым и беспомощным; иногда ночь была слабой на «улов». Тем не менее, он представлял собой все необходимые предпосылки: типичный, разинувший рот, таращащий глаза, похотливый ебун, подкатывающий яйца с видом: Я-ТАКОЙ-ПАРЕНЬ-ТИПА-ЧУВСТВУЮ-ДАВАЙКА-ТРАХНЕМСЯ-А-ПОТОМ-ДАВАЙКА-Я-ТЕБЯ-ЗАБУДУ. В баре глаза Ларри были повсюду, а в последствии и его ручонки. Он напоил их напитками и засыпал откровенно наводящими замечаниями, главным из которых было:

— Как вы смотрите на то, если мы покинем эту забегаловку? Я могу показать вам, двум красоткам, реально горячую ночку.

Он подмигнул и похлопал по маленькой попке Рены. Уэндлин ухмыльнулась. Горячую ночку? — подумала она. Посмотрим, кто кому покажет горячую ночку. — Она промокла от одной мысли об этом.

Вернувшись домой, Ларри нисколько не протестовал против «трюковых» наручников Рены.

— Я без комплексов, — усмехнулся он, когда его приковали к кровати.

Голый, он выглядел как тесто, растянутое на кровати, пивной живот, без мускулов, но… Хммм, — подумала Уэндлин, оценивая его «хозяйство», которое, несмотря на вялость, выглядело очень многообещающе. Рена сразу же села ему на лицо, прижавшись спиной к стене, в то время, как Уэндлин начала надрачивать ему рукой.

— Господи Иисусе! — восхитилась Рена.

— Вам понадобится обувная ложка, чтобы усесться на него!

А ты не шутишь, — подумала Уэндлин, курсируя по затвердевшему столбу плоти.

«Хозяйство» Ларри росло на глазах; она легкомысленно улыбнулась:

— Это похоже на то, что должно висеть в коптильне.

Ларри легко щеголял тридцатисантиметровым «корнем», с обхватом небольшого баллона для дайвинга. Уэндлин наслаждалась его формой, его колоссальной хорошо сформированной головкой, толстыми венами и входом в уретру, достаточно большим, чтобы вместить ее мизинец. Даже его яички были монстрами: тяжелыми, горячими и большими, как гигантские яйца сорта «Jumbo-A». Не теряя времени даром, Уэндлин установила этот чудесный «столб» и заглотила его своей «киской», фактически протыкая шейку матки, каждый раз, когда съезжала вниз. Теперь она и Рена были лицом к лицу, обе что-то бормотали и закатывали глаза, пока Ларри упражнялся в оральном и детородном мастерстве.

— Его язык должно быть такой же большой, как и его член, — поделилась очень счастливая Рена, стиснув зубы в похотливой усмешке. — Такое чувство, что он достает прямо до моей гребаной матки!

— Да и трахает он отменно, — заверила Уэндлин, улыбаясь.

Это было так хорошо — так медленно, сочно и жарко, что она начала пускать слюни. В рот мне ноги, — подумала она. Это не ебля, это бурение глубоких скважин, и Ларри-бой собирается вскрыть целый бассейн. Действительно, пенис Ларри ощущался более похожим на одну из этих удлиненных трубок теста для печенья с шоколадной стружкой; его «хозяйство» постоянно надавливало на ее «точку g» напротив передней стенки влагалища. Черт, она даже не знала до сих пор, что у нее есть «точка g». Репродуктивное отверстие Уэндлин было не чуждо членам выше средних пропорций, но это — это — было безумие! Этот обхват-баллона-Миллера растянул ее вульву до плотного вкусного ярко-розового обода, жестко вспахивая, как колесо вышки, в то время как длина продолжала долбить в самый край ее женского канала. Она чувствовала себя, словно на вертеле: шаш-Уэндлин-лык. Дрожь множественных оргазмов ушла глубоко в ее чресла, как подземный взрыв. Ее влагалище пульсировало и пульсировало, выжимая удовольствие из нервов почти так же, как рука выжимает молоко из аппетитного коровьего соска.

Истощенная, она поменялась позицией с Реной, которая вставила «слонячий» член в свою гладкую, бритую щелку и сразу же воскликнула:

— Бля, Венди, это как трахать скалку!

Уэндлин не нашла никакого преувеличения в утверждении Рены; когда она прижала свою пушисто-белую щелку к лицу Ларри, язык предельных размеров сразу же углубился в недра ее розовой бороздки. Она снова кончила через несколько минут, оставив лицо Ларри блестящим, словно покрытым лаком для ногтей. А затем Рена тоже напряглась и задрожала от нахлынувших волн глубочайшего оргазма, в то время как Ларри получил собственный «кончун»; его теплые сгустки спермы, жирные как черви, летели внутрь складок конвульсирующей плоти.

Лицо Рены напряглось, она схватилась руками за его живот и радостно завизжала:

— Он входит в меня, как гребаный садовый шланг!

— Фух! — ответил Ларри, расслабляя спину, несмотря на наручники. — Это был превосходный «кончун». Я знал, что вы — горячие девочки.

— А будет намного жарче, — пообещала Уэндлин.

Ларри не заметил, как Рена вышла из комнаты, слишком поглощенный следующим развлечением: применением рта Уэндлин к вялому пенису с прожилками. Однако он не оставался вялым слишком долго. В считанные минуты он подскочил назад, к своей набухшей жизни. Уэндлин замерла в позе «69», взволнованно предчувствуя, как длинный язык скользнет обратно в солено-влажные глубины ее «киски». Однако, к ее удивлению и в окончательном проявлении мужской удали, язык обошел эту обычную щелку и, вместо этого, начал пробиваться в тугое, дрожащее колечко ее ануса. Потребовались некоторые усилия мужчины, чтобы применить свой язык к этому менее лакомому отверстию и, аналогичным образом, некоторые усилия женщины, чтобы в полной мере выполнить отсос такому «петушку», какой был у Ларри. Она едва могла взять головку в рот, не говоря уже о распухшем «штыре» — у нее было больше шансов отсосать у кабачка летом! В конце концов она не выдержала и пару раз трахнула мизинцем большую дыру уретры[56] Ларри. Ощутив это, он захихикал, продолжая оставаться лицом в щели ягодиц Уэндлин.

Но когда появилась Рена, она сразу же слезла с него.

— Говоришь, хочешь погорячей, Ларри, верно?

— О, да! О, да! — согласился Ларри. Его член качался, как нелепая кукла.

— Ну, а как тебе это? Достаточно горячо? — Рена вышла на свет, в солнцезащитных очках, по причине, которая станет очевидной в следующий момент. В левой руке она держала спичку. А в правой руке она держала…

— О, БОЖЕ!!! — испуганно закричал Ларри.

…паяльную лампу.

— Это должно быть реально горячо, Ларри, — предположила Уэндлин. Она сжимала груди в чистом эротическом восторге. — И я имею в виду очень-очень горячо…

Рена зажгла паяльную лампу и отрегулировала ее пламя до шипящей бело-голубой точки.

— Достаточно горячо для тебя, Ларри? — спросила она, применяя 1200-градусное пламя к кончику его члена.

Кончик сразу же сморщился, как дымящийся зефир. То же самое касалось его больших яичек. Рена томно водила пламенем горелки взад и вперед по хрустящей мошонке, пока Ларри кричал так громко, что белки его глаз покраснели от кровоизлияния, а брыкался в кровати с такой силой, что та подпрыгивала своими ножками вверх и вниз.

Уэндлин, отмахиваясь от вонючего дыма, смеялась, будто голая блондинка-болельщица из ада. Рена, оседлав Ларри, переместила пламя к центру его дряблой груди; то, как он брыкался в агонии, словно лошадь, лучше оставить неописуемым. Пламя становилось все меньше и меньше, так же, как распадались плоть и кости, открывая огромную, черную, дымящуюся яму, в которой варилось, затем поджарилось, а затем рассыпалось в пепел его сердце.

Слишком много для Ларри.

— Да уж, — заметила Уэндлин, ухмыляясь сквозь зловонный дым. — Думаю, что это было достаточно горячо для него.

Уэндлин голышом продефилировала в гараж, чтобы принести тряпку.

Ее большие округлые сиськи приятно подпрыгивали с каждым шагом, и ее широкая улыбка не скрывала удовлетворения. Вычеркиваем еще одного во имя женской солидарности, — подумала она. Еще один жадный, похотливый, жаждущий пизды, эксплуататор женщин для шестифутовой глубины[57].

Вернувшись в спальню, она застыла.

— Что за… нах?

Кровать была пустой. Сначала она подумала, что должно быть Рена уже отстегнула труп, но при более близком изучении она поняла, что ошиблась. Каждый комплект наручников был закреплен на латунных направляющих кровати, но в каждом комплекте явно отсутствовала одна половина. Другими словами, наручники были сломаны…

И над сохранившимся дымным запахом жареной человеческой плоти, Уэндлин почувствовала что-то еще. Более глубокое, более резкое. Как свежие сточные воды, перемешанные с чем-то еще…

Потом она взглянула налево…

Взглянула вниз…

И закричала.

В тени комнаты, растянувшись в углу, лежала Рена с остекленевшими глазами. Какой-то отвратительно острый инструмент вскрыл ее живот, и через это, зияющее внизу, издевательство была вырвана большая часть ее кишечника. Блестящие розовые кишки образовали на полу закорючки, похожие на странные гирлянды. Почки, селезенка и поджелудочная блестели тут же. Хуже, однако, было то, что очаровательная, заостренная маленькая грудь Рены… исчезла. Ее откусили. То же самое было сделано с ее шелковисто-гладким, безволосым лобком: он был выгрызен прямо между ее ног.

И тут заблестели бусинки глаз. Из тени показалась огромная угловатая голова, раскрывая огромные челюсти и обнажая белые зубы размером с каменные гвозди. В один миг лицо Рены было съедено прямо с черепа, будто ребенок сгрыз глазурь с кекса.

Каскад теплой янтарной мочи свободно потек по плюшевым ногам Уэндлин. Ее рот застыл открытым. Она не могла пошевелиться. Затем послышался, вернее прохрипел голос, но это был вовсе не человеческий голос — просто шероховатый, неземной субоктав, череда хрипов, клокочущих как мокрота.