Это «Крымское ассорти» написал после практики Лешка Рутилов. Стихи напечатали в факультетской стенгазете «Геолог». Добавить мне нечего.

1958, 1959 годы. Кавголово. Буровая практика. Разглядываем буровые станки. Иногда за рычаги держимся.

— КАМ-500 — буровой агрегат довоенной конструкции.

— Какое старье!

— Это лучший станок в мире: прост, надежен и гениален, как лопата.

— Разве что как лопата.

1958 год. Карелия. Сег-озеро, третье по величине после Ладожского и Онежского. В озере архипелаг островов. Остров Чопансари. Протерозойские кварциты ступенями спускаются в озеро. Нас трое: Глебова Галина Остаповна — старший научный сотрудник лаборатории докембрия, начальник отряда, Лена — старший лаборант, я — рабочий. Мы пытаемся найти базальный слой, кажется отделяющий нижний протерозой от верхнего. Я один мужчина. Вкалываю как вол. За это меня любят. И я всех люблю. Люблю Лену.

Карелия — слабость моя! Карелия — единственное место на земном шаре, где даже к обыкновенному человеку приходит Муза, спокойная, ясная, умиротворенная:

Сам написал!

Этот размер приходит только здесь. В Карелии не могут родиться такие строки:

Живи Маяковский здесь, он рубил бы и сплавлял лес, ловил щук и окуней, стрелял глухарей, писал акварелью картинки и стихи в ритме Калевалы. Короче, Маяковский перестал бы быть Маяковским.

Лена была замужем.

1959 год. Кольский. Нот — озеро шириной три километра, длиной шестьдесят. Сальные тундры высотой тысяча метров. Полумиллионная комплексная съемка. Окунь работает на соседнем листе. Это совсем рядом — километрах в ста пятидесяти.

Особенно запомнился маршрут под номером 13. Это не для суеверия, оно так и было.

Что было — долго рассказывать. По-моему, было все и все сразу.

Когда через три недели мы вышли из этой переделки, без лошадей, без продуктов, с лицами, на которых были видны только глаза и носы, начальница расплакалась. А вискозную майку на моем теле съел пот, и при желании от нее можно было отщипывать кусочки ткани.

В этот сезон я сделал свой первый самостоятельный маршрут. Обошлось без приключений, если не считать, что ружье потерял да раз заблудился.

Этот шестиэтажный с угловой башней дом — символ студенческой вольницы. Для меня.

Облицовка — кафельный кирпич. Стены крепостные — только для бронебойных снарядов. Потолки три с половиной метра. Комнаты разные: узкие и широкие, но все неправильной формы — для того, чтобы за уступом могла спрятаться кровать. Поговаривали: раньше это был публичный дом. Выяснил — меблированные комнаты. Объяснили, что это одно и то же. Четыре долгих года я жил здесь. Вернее, четыре осени, четыре зимы, четыре весны.

В память врезались: две моих любви, четыре чужих свадьбы, одни крестины, три Новых года, два майских праздника, два диспута, пять вечеров, две драки, одно самоубийство.

Это то, что выбивало из привычной колеи. Остальные будни — средние и мелкие радости, огорчения, бессонные ночи, неустроенность быта, сабантуи, работа и люди. Все вместе — это неповторимое ощущение свободы, силы, уверенности, надежд. Грезы о будущем. Размышления о прошлом и настоящем. Музыка! Много музыки! Хорошей музыки.

Славный Малый, 40, — моя юность!

Когда-нибудь я постараюсь встретиться с тобой. Все, наверное, останется прежним. Я увижу тебя, и обязательно дрогнет сердце. Но что такое? Вхожу — вместо вахтера тети Поли другая стоит: «Ваш пропуск, молодой человек?» На почте девчонка сидит. Тоже чужая, не говорит: «Пляши, Паша!» Постучусь в комнату 141.

— Можно!

Войду, Сидит на моей кровати чужой парень, дергает струны гитары.