— Ты старайся! Редко выпадает бедняку такая удача — сесть за книги! Считай это благодеянием, ниспосланным небом, и учись с усердием! Станешь писцом — везде прокормишься, да и матери твоей не придется надрываться, терпеть унижения.

«Почему ханский телохранитель так добр ко мне»? — недоумевал юноша, не зная, что Содному, рано осиротевшему, пришлось пережить немало горя.

Летом занятий в школе не было, и Батбаяр радовался, что скоро вернется домой. Но однажды его вызвали в канцелярию и передали приказ задана Дагвадоноя — остаться на лето в аймачном управлении делами для переписи приказов и прочих бумаг. Как было отказаться? И Батбаяр написал Дашдамбе письмо. Передал приветы матери, Лхаме, Дуламхорло, объяснил причину, по которой ему приходится оставаться при канцелярии, а в конце, набравшись смелости, приписал: «Лхама, я не могу сейчас приехать домой, но если ты перейдешь в нашу бедную юрту и заживешь одной семьей с моей мамой, для меня это будет несказанной радостью». Письмо, отправленное с человеком, ехавшим в те края, в пути не задержалось, через несколько дней оно попало к Дашдамбе, и в аиле поднялся переполох. Дуламхорло радовалась — «вспоминает обо мне», и в то же время злилась — «эту девчонку, похожую на чахлый ковыль, решил замуж взять».

«Раз жив-здоров, значит, небо не оставило его своей милостью», — думала Гэрэл, приговаривая как обычно:

— Э-э, сто лет ему жизни!

«Никак не выбросит из головы эту старуху — жену бойды. Приветы ей передает. А может, я для него просто забава?» — думала Лхама, но когда услыхала, что Батбаяр просит ее переехать к нему в юрту, зарделась от радости.

— Очень надо тратить свои молодые годы на то, чтобы сторожить их худую юртенку, — злилась Ханда.

А Донров думал свое:

«Никогда не забуду, как ты бил меня. Придет время, встречу тебя мстителем на Олётском перевале…» Он делал вид, что письмо его совершенно не интересует, а сам цедил сквозь зубы:

— Нацарапал несколько слов, замарал бумагу и думаешь всех удивить? Лхаму в жены взять собираешься, в юрту к себе зовешь? А я с этой девкой такое сотворю — никому не нужна будет.

На утро Батбаяр вслед за канцелярскими писцами вошел в большую, кишащую мухами юрту и сел переписывать иски, прошения, показания… Так было нудно даже тоскливо снимать бесчисленные копии для отправки в столичные министерства, Улясутайскому амбаню в канцелярии подведомственных хошунов.. В голове билась одна-единственная мысль — как попасть домой, — и юноша с большим трудом заставлял себя усидеть на месте. В одном из прошений, поданных фирмой Да Шэнху говорилось, что в Гоби группа людей напала на ее приказчиков, перегонявших отару овец, и избила их, но «не ради одной наживы, о чем свидетельствуют ругательства в адрес императорской особы, а посему грабителей необходимо немедля найти, схватить и подвергнуть соответствующему наказанию». Следующий документ был иском: зимой, из местечка Шивэ овор выехали два китайских торговца, наняв в проводники и слуги монголов, которые в дороге, сговорившись с несколькими местными жителями, напали на своих нанимателей, натолкали им снегу и в штаны, и в гутулы, попортили товары, сожгли долговые книги и скрылись.

Многие гобийские уртоны были брошены самовольно откочевавшими харчинскими аилами, из-за чего задержан на несколько суток проезд послов из Пекина в Кобдо и Улясутай, что явилось нарушением указа императора, а посему необходимо глав откочевавших аилов немедля схватить, доставить к улясутайскому амбаню и примерно покарать, чтобы впредь неповадно было, — гласил приказ, присланный из императорского министерства. Когда среди документов попались допросные листы по делу об отказе аратов выплачивать китайским фирмам долги князей своего хошуна и учиненном дебоше, во время которого они выкрикивали, что «князья-правители извели весь скот ради «цветных дэлов и жинсов», Батбаяр отложил кисть и задумался.

«А ведь это, если разобраться, правда. Вот и Дашдамба-гуай говорил: «Наши нойоны за пестрый цветной дэл и жинс душу заложить готовы». Чего только ни случается на свете. А мы ничего не знаем. Живем в глухомани: старики охотятся — по горам бродят, молодые парни бегают за девчонками из близлежащих аилов, вот и все события, тишь да гладь, словно Хангай отгородил наши места от остального мира. А ведь и у нас в верховьях Орхона есть богатые аилы, где хозяева безнаказанно чинят произвол, и один из них — аил Аюур-гуая!» — размышлял юноша.

Так в мечтах о встрече с любимой и раздумьях над различными событиями, о которых Батбаяр узнавал, переписывая документы, проходили дни.

Однажды в канцелярию вошел чем-то взволнованный Содном-телохранитель, протянул столоначальнику какую-то бумагу и, отыскав глазами сидевшего у стены Батбаяра, сделал знак глазами — «выйди». Юноша вышел вслед за Содномом.

— Тороплюсь я. Хан уехал к богдо-гэгэну и еще не вернулся, а у нас тут переполох, объявился человек, насылавший проклятия. И меня впутал в это дело. Так что смотри, будь осторожен. Как-нибудь вечерком забеги. Я, видимо, буду стеречь ханскую печать. — Сказав это, он побежал к коновязи.

«Что значит «насылал проклятья»?» — недоумевал Батбаяр. Не успел он вернуться в орго и сесть на место, как столоначальник, который читал бумагу, принесенную Содномом, дернулся и побелел, словно увидел гадюку.

— Так, постой, постой. — Он ударил в барабанчик и, когда вбежал посыльный, приказал:

— Сейчас же собери всех чиновников. И стражников кликни.

Чиновники в темных дэлах собрались, пошептались минуту-другую и бросились в разные стороны.

Четверо чиновников его допрашивали — молчит. Уставится своими косыми глазами в небо и ни слова.

— Ох, и терпелив же, только зубами скрипит. Днем изобьют, мясо клочьями висит, а за ночь все подживет. Интересно, как он раны лечит? Наверняка знает какой-то способ.

— Бандзой били, так он будто сознания лишился. Но когда дали воды, головой выбил чашку и чуть руку не прокусил.

— Уже десятые сутки пытают, а показаний нет, — шептались в орго.

Батбаяр слушал и думал: кого это допрашивают? Посмотреть бы! Но к орго канцелярии во время допросов никого не допускали. Балбара называли «Конченным». Прежде чем вести на допрос, тюремщики заматывали ему голову дэлом. Пытали каждый день. На ночь сажали в глубокую яму, огороженную хашаном, и строго следили за тем, чтобы никто не мог к нему проникнуть.

Поговаривают, что когда стражники, воспользовавшись темнотой, перескочили через забор и нагрянули в юрту, «Конченный» с презрением бросил:

— Это еще кто такие…

Его схватили, крепко-накрепко скрутили руки, перерыли все в юрте и под полом нашли одежды князя и княгини, пеленки их умерших детей, разорванные на куски и истыканные ножами, а также деревянную шкатулку, где хранилась серебряная игла со стальным наконечником и склянка с ядом. Все это шепотом рассказывали в канцелярии. Батбаяр с изумлением слушал, а потом пошел в ханский дворец к Содному — единственному близкому ему человеку, чтобы обо всем разузнать.

— Да, Батбаяр, мерзкое дело замыслил этот Балбар, хана хотел извести. И я первый об этом узнал. Что теперь будет? Боюсь я, — сказал Содном.

— Что он за человек, и как вы его нашли?

— Как нашли? Мне он с самого начала был неприятен. Знал я, что он тавнаном стал, пока жил у младшего брата хана, был там как свой, с его матерью путался. Может, и недолюбливал оттого, что знал об этом. Но хан и госпожа его привечали, считали своей опорой, почитали за мудрость, вот и мы перед ним спины гнули, старались угодить. Когда оба ханских сына умерли, я один заметил у них на темени крохотные капельки крови, но смолчал. Хану и без того тяжело было. К тому же боялся, как бы меня же в убийстве не заподозрили, а кто убийца — не знал. На Балбара тогда никто бы не подумал, ведь он был приближенным хана. Но господин наш, человек на редкость умный и проницательный, понял, что не рок, а люди повинны в смерти его детей. Но кто именно? Сказать об этом прямо — значило причинить еще больше страданий жене. Хан ни словом не обмолвился, только заболел с горя. Одно время ни спать, ни есть не мог.

— Ох! Как он мог стать таким злодеем! Для чего же он хана! Детей-то ханских зачем?.. — не удержавшись, вскрикнул Батбаяр.

— Молчи! Все расскажу по порядку.

— Говори же!

— Ну, так вот, стал я приглядываться да все примечать. Балбар хитер, кого хочешь к себе расположить может. С жирной ахайтан — названой матерью хана — из одних мест, гобийский. Сошелся с ней еще при жизни старого хана. А наш хан для названой матери и младшего брата — гуна, ничего не жалеет. Оттого Балбар и пользовался у хана полным доверием, они вместе дела обсуждали. Балбар мог брать из казны сколько вздумается. Да и у самого полно добра в погребах. Но ему всего было мало, захотелось еще большей власти. Сановники и приближенные ханов всегда строили друг против друга козни, лишь бы получить побольше добра да повыше чин. Наушничали, клеветали. Так повелось с давних времен. Но наш хан не терпит доносчиков, сам за чинами не гонится и всех этих ничтожных людишек держит в страхе, так что кусают они друг друга только исподтишка. А сейчас некоторые из них оживились, стараются выгоды для себя извлечь из дела Балбара, завоевать славу разоблачителей.

— Да, но как вы все это раскрыли?

— После смерти второго ребенка хан слег, и тут поползли разные слухи. Рассказывали, будто ночью у дверей княжеского орго бегают и плачут малыши. С хребта, где их могилы, прибежала красная собака с белыми ногами и с воем полезла под юрту хана. Вечерами на трех каменных мысах неподалеку от монастыря появляются три голые заросшие по пояс волосами женщины и бегом-бегом прямо в дверь ханского орго. Сейчас-то ясно, что все эти слухи распространял Балбар, хотел запугать, посеять слабость в душе хана. Недавно попросил меня Дагдан тайджи-гуай покараулить вместо него. Возвращался я поздно, когда все во дворце уже спали. Иду по двору, вижу, в сером орго зажегся свет. Подхожу ближе, прислушиваюсь. Внутри какие-то шорохи. Повар, знаю, ушел ночевать в знакомый аил, хана нет, а без него и телохранителям там делать нечего. Не иначе, думаю, кто-то недоброе замыслил. Подкрался я к орго, присел на корточки, заглянул в щель. Вижу — стоит тавнан Балбар перед таганом и землю роет. Стало мне как-то не по себе, но гляжу, что будет дальше. Выкопал он яму, бросил туда пухлый такой сверток и стал торопливо засыпать. Тогда я потихоньку отошел и присел за поленницу. Вышел тавнан из орго, огляделся и бочком в сторону. Нет, думаю, не за добрым делом ходил сюда Балбар. Не стал я заходить в серое орго. Вернулся сюда, лег, а уснуть не могу, все думаю, что он там зарыл. Утром встал пораньше и побежал к Дагвадоной-гуаю. «Багша, говорю, мне с вами нужно потолковать».