Интересно, обучена ли тому же Хюррем? И почему Сулейман не может отвести взгляда от этой мосластой девчонки с некрасивым лицом?!

Как-то раз баш-кадина поделилась своей печалью с Айгюне-хатун. Та задумалась надолго. Словесный портрет Хюррем удался плохо, и потому женщина была в затруднении. А по коротким сведениям, имевшимся у Махидевран о русской рабыне, разгадать секрет ее успеха оказалось непросто.

 Но, в конце концов, они сообща его разгадали. И то только потому, что Махидевран вовремя вспомнила, как подкупленная служанка Хюррем обмолвилась — Госпожа умеет ублажать Господина ртом. И тот от этого возносится в Райские сады Аллаха.

Такого ни Махидевран, ни Айгюне-хатун себе представить просто не сумели. Как можно… брать в рот?! Ислам запрещает правоверным такую гнусность!

Но потом они обе поняли — Хюррем НЕ мусульманка. Да, она приняла ислам, да, она стала носить новое имя —, но как была славянкой, так ей по сути и оставалась. И, возможно, славянская девчонка не считала это грехом.

-Не знаю, дочь моя, что больший грех — ублажить своего господина, как ему того требуется, или же прозябать здесь, позволяя другой занять положенное тебе место в его жизни и в его сердце… — как-то не выдержала Айгюне-хатун. Махидевран почувствовала, что из ее глаз вот-вот брызнут злые слезы. Ее власть, ее положение в обществе, ее сила — все в одно мгновение перечеркнули умелые пухлые губки рыжей колдуньи! –Тебе нужно вернуться. И заставить султана забыть эту девку.

-Но как?!

-Для начала, хотя бы раз сделать так, чтобы он призвал тебя на свое ложе. А дальше все будет зависеть от воли Аллаха и твоей искусности.

Задача казалась практически непосильной — пока любимый баш-кадины не сумел-таки вырваться к ней на один день. Проведя его в восхитительных любовных утехах, они вечером, лежа обнаженными на шелковых простынях, сообща придумали план, согласно которому ведьму требовалось отравить. Это было поводом — иного варианта сделать так, чтобы Сулейман призвал ее во дворец, Махидевран не придумала. А там уже все оставалось за ней. Искусство кокетства, актерское мастерство и знание слабых мест султана играли ей на руку.

И вот — этот заветный день наступил. За баш-кадиной приехала Нигяр-калфа с сопровождающими, чтобы забрать ее обратно в Топ-капы.

-Хюррем ребенка потеряла, — как бы ни к кому не обращаясь, сказала она. И баш-кадина неожиданно поняла, что все идет далеко не по плану…

Глава 24, в которой выясняется личность отравителя

Меня переполняла адская злоба. Я металась по своим покоям, и не хотела слушать уговоры лекарши прилечь и отдохнуть, чтобы не вредить ребенку, которому и так досталось. Хотелось рвать, метать, и не было никаких сил дождаться приезда Махидевран. Сулейман тоже понял, кому выгодно было меня отравить, и решился на невозможное — отдать свою баш-кадину на суд мне. А увидев мою кровожадную рожу, понял, что жить ей осталось очень недолго.

-Хюррем! Очисти душу и отпусти свой гнев. Только тогда месть твоя будет праведной, — увещевал он меня. Я же молчала и только сверкала глазами. Эта черкесская дура не знает, с кем она связалась!

А я… я объявляю ей ДЖИХАД — священную войну мусульман! Имею право — и по рождению (я наполовину татарка), и потому, что приняла ислам. У меня есть на это право, и ни один в мире султан не посмеет мне возразить!!!

Или не сможет более считаться Хранителем веры. Уж я-то знаю, на что нажать. Юридическое образование и в Средневековье мне ой как пригодилось!

-Госпожа, да уймитесь уже! — не выдержав, рявкнула на меня Бейхах-хатун. Лекарша. Да отвяжется она от меня когда-нибудь, наконец?!

Вздохнув, я попыталась сосредоточиться на шевелениях сына внутри. Толкался он знатно, чему я радовалась, но меня преследовал страх. Один раз я уже напоролась на отраву, и того, кто мне ее подсыпал, так и не нашли. Как сквозь землю провалились исполнители! Хотя, кажется, в этом дворце по-другому и не бывает.

А это значит только одно — покрывает исполнителя кто-то очень высокопоставленный. И это не валидэ, и не Хатидже — им моя смерть никак не выгодна. Знают, что я буду молчать, да и шехзаде будущего уничтожить у них рука бы не поднялась. И остается только баш-кадина.

Неожиданно я замерла и растерянно уставилась на лекаршу.

-Что такое, моя госпожа? — мягко поинтересовалась пожилая женщина.

-Где сейчас Гюльфем? …- охрипшим голосом спросила я. Баш-кадина не единственная жена Сулеймана, и как я могла об этом забыть? У кадины Гюльфем недавно умер сын, и у нее тоже могли быть свои мотивы! Почему я не подумала про нее?!

-Гюльфем-хатун увезли в Старый дворец, бедняжка очень страдает после смерти шехзаде Мурата. Совсем от горя помешалась… -вздохнула Бейхан.

Я опять задумалась. Страдает, помешалась… Кто знает, что придет в голову помешанной? Тем более, от горя, постигшего ее со смертью единственного сына? Я помню свое состояние после смерти родных — и свою ненависть, и свое желание убивать!

Только вот здесь это осуществить проще. В наше время хотя бы ограничения какие-то есть на убийства, у нас другой менталитет. А здесь — варвары. Которым ничего не стоит подложить яд в пищу или питье беременной женщины султана.

Так, Хюррем, возьми себя в руки! Надо успокоиться и начать рассуждать логически. Ты же детективов перечитала уйму, неужели не сможешь расследовать это дело сама? От Ибрагима, которому поручено им заниматься, проку не жди. Я у него как кость в горле торчу, потому что стала заменять его для Сулеймана. И как же его это беси-ит…

Присев на кровать, я отпила немного лимонного шербета и попыталась привести мысли в порядок. Логика, только логика и голые факты.

В тот день, когда меня отравили, я ела только вместе с валидэ. Аппетит у меня в последнее время пропал — верный признак скорых родов. Прислуживали нам ее девушки. А приносил еду…

Я вздрогнула от страшной догадки. Еду приносил Сюмбюль-ага.

Нет, яд могли подсыпать и на кухне, к примеру, вот только там пищу пробует не только повар — и если бы была отрава, умер бы уже и он, и личный мой дегустатор! А нес еду… Сюмбюль. И в руки ее он никому не давал. Только вот и нашел меня тоже он — старался, искал…

Нет, черт с ним, зову его сюда, и пусть отчитывается!

-Сюмбюль-ага! — от моего крика вздрогнули и лекарша, и служанки. — Приведите ко мне Сюмбюля, живо!

Спустя десять минут перед моим грозным взором предстал бедный уставший евнух. Но теперь мне было не до его усталости. И не до жалости, если уж на то пошло.