На стене часы с маятником важно тикают в смущенной тишине. На столике проигрыватель, коллекция пластинок, на кровати небрежно брошен халат из серебристого атласа. Покои кинозвезды.

— На беспорядок не обращайте внимания, Ивонка не позволяет тут что-либо трогать. Я только пыль вытираю, а Герман заводит часы, правда, Ивонка все равно вечно просыпает.

— Не удивительно — в такой уютной комнате и вставать не хочется.

Что он хочет этим сказать? Не иронизирует ли над теснотой их небольшой гостиной?

— А не съездить ли мне за Ивонной в Пльзень?

— Это было бы славно. — Пани Анежка всплеснула руками и вся засветилась: ах, если бы из этой тучи да пролился дождь. Наша Ивонка и пан Камилл Герольд, такая красивая пара, жених из порядочной, состоятельной семьи, магазин — золотое дно… — Да как следует отругайте ее— заставляет нас так волноваться!

— Ну, уж я поговорю с девчонкой по-свойски. — Герман качнулся с пяток на носки, как делал часто, чтобы казаться повыше. — Носится бог знает где, хотя дома у нее есть все, чего душа пожелает. Готовилась бы лучше к занятиям, другие девушки уже учебниками обзаводятся — теперь, после войны, студентам поначалу будет нелегко, все нынче по-другому, кое-кто из преподавателей не пережил это страшное время, а молодые учебников сочинить не успели…

— Когда вас ждать с Ивонкой?

Этого юношу послали нам сами небеса! Нам и этой окаянной девчонке — она и не заслуживает такого.

— Я завтра же поеду, милостивая пани. Она обеими ладонями стиснула его руку.

— Чуть было не забыла! — Пани Анежка сбегала за визитной карточкой с адресом пльзеньского салона мод и квартиры золовки. — Только не говорите сразу, что отец хочет ее наказать. Держу большой палец на счастье, пан Камилл, вам обоим, — подмигнула она заговорщически.

Возле надписи мелом по-русски „Квартал проверен — мин нет“ Пирк свернул в старые ворота. Перекинув пальто через руку, он поднимался по лестнице на галерею многоквартирного дома, на глаза ему попадались рисунки и надписи, нацарапанные на потрескавшейся штукатурке. Нескладный поросенок под чьим-то именем, „Гитлер капут“. „Анна+Збынек=любовь“. Дверь открыла квартирная хозяйка Гейница, показала на дверь из кухни в соседнюю комнату. В лицо Пирку повалил дым и вонь копоти: Гейниц только что пришел с работы, а с этой чертовой печкой сладу нет — дымит и дымит, и он, Гейниц, понятия не имеет, как привести ее в порядок. В этом весь Гонза, подумал Пирк: предприимчивые люди заняли после ухода немцев кто квартиру, а кто гарсоньерку с центральным отоплением, с полной обстановкой и даже посудой; Гейниц же нашел эту убогую комнатушку в старом жижковском доме, где поселился вместе с младшим братом.

— Спасибо, Павел, через неделю я верну тебе пальто. Понимаешь, ко мне приедет девушка из Рокицан, хочу ее куда-нибудь сводить. Вообще-то она мне — двоюродная сестра в третьем колене, — сказал Гейниц, как бы извиняясь. — Мы с детства знакомы, но только теперь… понимаешь…

Он примерил зимнее поношенное пальто Павла; тот от всей души рассмеялся.

— На свидание в этом не годится, приятель! Разве что в огород: зайцы в ужасе удерут. И твоя девочка тоже.

Гейниц смущенно пытался развести плечи: совсем не учел бедняга, что пальто рассчитано на атлетическую фигуру Пирка.

— Может, в тот день будет тепло, как весной, — принялся утешать его Пирк. — Или отутюжишь свое пальтецо. Если ей нужна твоя душа, как сказал бы Роберт Давид, то ей на это наплевать; а не наплевать, так выкинь ее из головы, значит, она тебя не достойна.

Но эта возвышенная речь, казалось, не убавила забот Гейницу; сквозь щели из печки продолжали выбиваться струйки желто-серого дыма. Гейниц открыл окно на галерею и пачкой каких-то бухгалтерских счетов пытался разогнать дым.

— Хуже всего, что печка дурит, когда дома Карел, а ему надо учиться. Мой братишка учится на философском, вместе с Камиллом.

Пирк со знанием дела осмотрел злосчастную печку.

— Да здесь с полдюжины дыр, нет правильной тяги, еще бы, сволочь, не дымила!

— Ты в этом разбираешься?

— А как же! Видал ты машиниста, чтоб не сдал экзамена на кочегара? Давай зальем огонек, и я попробую починить.

— Сейчас?

— Ясно, сейчас, пока дверца горячая.

И не дожидаясь согласия Гейница, Пирк взялся за дело. Вскоре с галереи донеслись дребезжащие удары: Пирк выравнивал деформированную дверцу; квартирная хозяйка с некоторым испугом следила за мирными действиями здоровенного парня, с нижних этажей, выворачивая шеи, с любопытством взирали на них обитатели дома. Под конец Пирк заткнул щели в дымившей трубе, снова затопил— печка перестала дымить.

— Мне бы хоть чуточку твоей умелости, — вздохнул Гейниц. — Есть хочешь? — Он осмотрел скромные запасы на полке, открыл шкафчик. — Опять Карел не взял с собой на завтрак колбасу, в студенческой столовке не наешься, — забеспокоился он.

„Ты сам-то хорошо ли питаешься?“ — подумал Пирк. Жизнь никогда его не баловала, но от этого скудного хозяйства двух явно непрактичных людей повеяло странной грустью.

— На семинарах наш Карел лучше всех, — сказал Гейниц, и его узкое лицо засветилось плохо скрытой гордостью за младшего брата. — Недаром он, как одержимый, иной раз работает до ночи; этак ты глаза испортишь, при сорокасвечовой-то лампочке, говорил я ему. Но вчера купил шестидесятисвечовую, он еще не знает Глянь! — Гейниц с гордостью зажег настольную лампу под зеленым абажуром.

А, черт, как-то не по себе мне от этого — старше брата на два года, а мать, отец и нянька в одном лице!

Новая лампа осветила листок на столе. Гейниц взял его, прочитал и передал Пирку.

„Не сердись, Гонза, но мне очень нужен двухтомный словарь, поэтому я взял деньги из кружки на полке“, — было написано на листке.

— Ну вот, а как же теперь? — Гейниц подошел к полке, машинально снял пустую кружку и снова поставил ее на место. — Деньги были рассчитаны до конца месяца… Он прошелся по комнате, подбросил в печку совочек угля, с благодарностью посмотрел на Пирка — печка не дымила. Дотронулся до ямки за тонким, слегка оттопыренным ухом — в Гонзе происходила какая-то внутренняя борьба.

— Визит рокицанской родственницы тоже обошелся бы недешево, — проговорил он наконец. — Пожалуй, пошлю ей письмо, что шеф навалил на меня кучу работы, придется отложить до следующего месяца… Так будет лучше, как ты думаешь?

— Думаю, так будет лучше, Гонза. Но мне пора — еще делишки есть…

Гейниц заботливо сложил Пирково пальто подкладкой наверх.

— Я не возьму его, Гонза. Ты еще до него дорастешь. В крайнем случае портной уберет его в плечах.

— Не дури, об этом не может быть и речи. С какой стати тебе делать мне такой подарок?

— Да потому что оно мне маловато стало, черт возьми! Привет!

С вокзала Камилл отправился прямиком в салон „Раrisya“ в центре города. (А нужен ли вообще в этом слове игрек? Скорее всего, это просто лексическая особенность, вроде прозвища одноклассницы Камилла — „Мишь“.)

— Нет, хозяйка еще не приходила, вероятно, вы застанете ее дома.

Он вышел и только теперь как следует осмотрелся. Движение на улицах, пожалуй, оживленнее, чем в Праге. А сколько девушек! Поодиночке и парочками — с военнослужащими западных армий, некоторые даже под руку с неграми в американской форме. Этих тут, пожалуй, чересчур много: неужто освобождать Западную Чехию послали одних черных? На площади несколько транспортеров с надписью „US Army“[12], ряд джипов с белыми звездами на кузове. Тяжелого оружия не видно.

Я сделал ошибку: надо было отважиться и приехать сюда на машине. Отцу ведь все равно: что в Кршивоклаты, что в Пльзень… Но я еще не очень-то доверяю своему водительскому опыту — при ускоренных курсах вождения много не наездишь, а дорога через всю Прагу, в Пльзень, а потом обратно— сколько на это нервов уйдет! Зато Ивонна, конечно, весьма оценила бы возвращение на машине…

Пришел по указанному адресу, позвонил. Ему открыла незнакомая дама. Он смутился: неужели это тетушка Термина? Да ведь ей не больше тридцати!