Тетя Мина вошла, да так и замерла; поскорей поставила поднос с кофе на старый комод.

— Боже мой, как же мне вас утешить… — обхватив голову Камилла ладонями, она прижала его к себе. Заплаканным лицом тот почувствовал прикосновение ее груди— наверное, она просто не осознает, что делает… Он закрыл глаза: пускай, ведь Мина Гайна — тетка его любви Ивонны, той самой, которая сейчас, быть может, с кем-то в любовных объятиях, и бог знает, какие они выкидывают номера… Я пьян и, похоже, не отдаю себе отчет, что происходит, — но он прекрасно все понимал: обнял Мину за бедра, крепко к ней прижался. Она отвела его руки, наклонилась и поцеловала в губы. И ошеломила отрезвляющей фразой:

— Вы не забыли, что я тетя Ивонны? И что это грех?

— Все равно, — прошептал он. — Теперь мне уже все равно…

Он нашарил выключатель торшера, под которым сидел, нажал. В узкой полоске света от уличного фонаря, рассекавшей темноту комнаты, поднималась к потолку колеблющаяся струйка пара над чашкой горячего кофе.

Ивонна тоже рассматривала фотографии в большом волнении (неизвестно, от чего больше: от самих снимков или от этого великолепного калифорнийского парня Ника?).

— Поскорее сделай мой портрет! — крикнула она Нику в ванную. — Сфотографировал крейсер, сумеешь и меня, — добавила она, довольная тем, что неплохо может изъясняться по-английски, теперь стократно окупаются часы, дни и месяцы учения, когда она, привычным движением нанизывая бусинки для украшений мужественных жен доблестных немецких героев, защищающих на Восточном фронте жизнь и безопасность жителей протектората, держала перед собой на рабочем столике английский словарик с надписью на обложке „Deutsch-bohmisches Worterbuch“.[18] Словно знала, что трудится ради собственного счастливого будущего и карьеры!

— С крейсером-то было скорее везение, чем умение. — Ник в халате вышел из ванной, два раза развел руки в стороны так, что в плечах затрещало, и подошел к ночному столику за бутылкой.

— Не надо столько пить, — попыталась остановить его Ивонна.

— Как вспомню то пекло, ощущаю страшную жажду, Айв, — улыбнулся он Ивонне (ах, эти великолепные зубы, словно с рекламы „Thymolin“, пардон, „Colgate“[19]). — Я отправился тогда сделать несколько идиотских снимков на дурацкую тему типа „Подготовка наших моряков к Соевым действиям“, вдруг слышу гул самолета, и правда: три бомбардировщика, чуть не сбивая брюхом верхушки пальм за пристанью, прут прямиком на тот крейсер. Мигом вытаскиваю фотоаппарат — три бомбардировщика метрах в пятидесяти над палубой крейсера — да это могут поместить на первой странице „Front Soldier“[20]. Щелк — и в ту же секунду лечу кувырком! Встаю, помятый, оглушенный страшной серией взрывов — god damn[21] — что там наши, с ума посходили?! Крейсер горит, а те три самолета разворачиваются над морем и — только их и видели! Лишь на солнце блеснули, и я разглядел на крыльях последнего японский опознавательный знак! — Повезло еще, что я нашел свой аппарат в пятидесяти шагах. Может, он уж ни на что не годен, но попытка не пытка — бегаю по молу, щелкаю как сумасшедший! И вот гляди, — показал он на пачку фотографий в руках Ивонны.

Накренившийся крейсер окутан дымом, орудийная башня сорвана, ствол пушки сломлен, будто засохшая ветка, корма в огне, матросы прыгают с горящей палубы в море…

— Косоглазые тогда устроили небольшую прогулку от Пёрл-Харбора на Гонолулу. Много людей погибло, это случилось в то время, когда наши парни получили увольнительные на берег. А я заработал на этом три тысячи долларов— мои кадры получили вторую премию на армейском фотоконкурсе и обошли многие журналы.

Ивонна, сидя на постели, с восхищением перебирала коллекцию снимков из репортажей Ника.

— Будь осторожна, Айв, а то сгорим, как те матросы с крейсера. — Ник смёл горстку пепла с одеяла. — Но мой шедевр — этот, — вытащил он из груды фотографий одну. — Наше контрнаступление в Арденнах. Первая премия в федеральном конкурсе фронтовых фотографий, я и говорить не хочу, сколько мне за нее перепало.

Тщедушный солдатик в американской каске прыгает через какой-то ров, рот приоткрыт, словно в удивлении, автомат только что выскользнул у него из рук и падает, а вся фигура солдата, повисшая в воздухе, будто сломалась — сразу видно, он смертельно ранен… Человек еще прыгает через ров, но он уже мертв…

— Это страшно, — выговорила Ивонна.

— Евреев вообще незачем посылать на войну, — сказал Ник. — Во-первых, у них плоскостопие, а во-вторых, все они…

Он произнес слово, которое Ивонна не поняла.

— Ну, значит, притягивают беду, как малиновый сок — ос. Но все же этот агентишка из Денвера подарил мне такой кадр, какого мне уж до конца жизни не сделать. — Ник откупорил бутылку. — Да и никому другому. В „Life“[22] его напечатали на первой странице, как лучшую фотографию года.

— Ты побывал в жестоких переделках, Никушка!

— Ни-куш-ка… Это ты мне? — Он ткнул два раза в свою волосатую грудь.

Ивонна со смехом кивнула.

— Смелого пуля боится. Автомобили — уже не так. Когда в сорок четвертом мы прибыли в Париж, один болван французишка, гражданский, конечно, надравшись по случаю победы, сшиб меня на машине, — сказал Ник и опять выпил.

— Не пил бы ты перед завтраком!

— Судя по тому, что ты еще в постели, дарлинг[23], завтракать мы будем не раньше чем через час. Пардон, через полтора. Полчаса у тебя заберет твое киноличико перед зеркалом.

— Это в том случае, если ты соберешься сделать мой портрет для твоего знакомого кинооператора из Лос-Анджелеса.

— Сделаю, Айв. А к нему еще несколько красивых фотографий: ты на лоне природы в обнаженном виде.

— Только я не хочу, чтобы они потом ходили по всему пльзеньскому гарнизону…

— Такого мне больше никогда не говори, Айв. — Ник сделался серьезным и перестал жевать резинку, — За кого ты меня принимаешь? Ты для меня не какая-нибудь девица за двадцать долларов; я отношусь к тебе очень серьезно, Ивонна…

Это прозвучало неожиданно искренне, и прежде всего то, что он назвал ее полным именем. Ивонна соскочила с постели и бросилась ему на шею.

— Знаю, милый, извини. Я так и не думала…

Через полчаса она вернулась из ванной в халате Ника— забавно, уже несколько дней она пользуется чужими вещами, но, если не считать сумочки с туалетными принадлежностями, все ее вещи остались у тети Мины, а ей вовсе не хотелось заходить к ней за чемоданчиком, чтобы тут же сделать тете ручкой…

— Послушай, как это получилось: сначала ты служил на флоте, но ведь в Арденнах действовали не моряки; тогда тебя перевели в пехоту? Или как корреспондента посылают по всему свету?

Ник — он уже сидел в кресле — отложил „Picture Post“[24], аккуратно пристроил горящую сигарету на краю пепельницы.

— Во время войны официальная должность не всегда совпадает с тем, что делаешь на самом деле, дарлинг. Война, правда, кончилась, но я пока еще ношу военную форму и потому предпочитаю не говорить о таких вещах. Ты все понимаешь и не станешь меня выспрашивать. Тем более что еще неизвестно, может, я останусь в армии, в оккупационных войсках в Германии…

Ивонна замерла перед зеркалом, обеими руками высоко подняв надо лбом свою роскошную золотую гриву.

— Значит, ты не скоро встретишься с тем оператором из Голливуда…

— Не беспокойся, Айв, твои фотографии я ему пошлю. И даже с письмом, где будут самые восторженные описания одной великолепной мисс из Златой Праги…

Ивонна уронила руки на колени, золотая кипа волос рассыпалась по плечам. В зеркале она увидела тень на своем лбу,