— Хочешь прямо сейчас, милый?

— Еще как! Но придется потерпеть. — Сладкая дрожь пронизывала его. — Теперь понимаю, что сглупил — так рано встретился с тобой… Но что поделаешь, рабочий день закончился, не ехать же домой! А вдруг там великая деятельница корпит над очередной речью? Черта с два потом вырвешься…

— А почему рабочий день закончился так рано? — полюбопытствовала Анжела. — Вы же обычно до пяти, а сейчас только начало третьего. Я тоже удивилась, что ты так рано позвонил.

— Опять жена… Тьфу ты, куда ни глянь, везде она! — в сердцах сказал Агеев. — Зима, нагрузки в энергосистеме города возросли, вот она и ввела ограничение. А это значит, после двух выключай все оборудование, останавливай конвейер…

Борис Агеев замолчал. Он работал главным энергетиком на радиозаводе «Импульс». Прежде там собирали электронные термометры для атомных подводных лодок и другую электронику для армии. Но в последние годы пришлось перестраиваться — конверсия! Теперь завод выпускал бытовую радиоаппаратуру, благодаря чему и держался на плаву.

А жена не дает работать. Просто ересь какая-то! Сколько раз объяснял ей, на пальцах доказывал: ограничивай другие заводы, которые на ладан дышат, а нам дай возможность реализовать свой потенциал на полную катушку! Не понимает. О справедливости начинает говорить. Какая, к черту, справедливость?! Рабочие косо посматривают в его сторону: мол, как же так, мужик, не можешь приструнить жену? Директор — ее конкурент на выборах, а мы-то за нее собираемся голосовать, что ж она обижает нас, не дает премии к Новому году заработать?.. Мало того, что дома только и разговоров об этих долбаных выборах, так и на работе без них не обходится. Провалились бы! Агеев мельком посмотрел на Анжелу — нет, не стоит ей рассказывать об этом.

— На всех света не хватает?

— На всех и не должно хватать, лапуля. Но кто-то имеет право на исключение. Как ты думаешь, кто?

— А может, она с кем-то трахается и ему больше света дает? — высказала догадку Анжела.

Агеев нахмурился, а потом вдруг расхохотался.

— Точно, трахается. С господином по фамилии Справедливость. В последнее время они почти не расстаются.

— Надо же! А я думала, такого господина не существует. По крайней мере в этой стране.

— Я тоже так думал, пока не столкнулся с ним. Ты бы видела, какой это урод!

Плотные светло-коричневые шторы наглухо закрывали окно. Мягкий, голубоватый свет торшера заливал правую сторону комнаты, где стояла огромная двухспальная кровать. Темно-коричневая, с яркими красными узорами на спинках и шелковым голубым одеялом сверху, эта кровать занимала большую часть комнатного пространства и была здесь главным предметом — царицей интерьера. Так и должно быть в спальне, а комната, несомненно, была спальней, ибо прочая мебель представляла собой естественное дополнение к царице-кровати: две тумбочки у изголовья; на одной — небольшой импортный телевизор с видеомагнитофоном, на другой — кнопочный телефон. А еще трельяж, гардероб — в одном углу, журнальный столик с двумя креслами и торшер над ним — в другом.

Но Агеева всегда удивляло не то, что это спальня, а то, что другой комнаты в квартире с крохотной кухней и совмещенным санузлом попросту не было. Обычно единственную комнату в однокомнатной квартире не оборудуют под спальню. Ведь нужно где-то и письменный стол поставить, и полки с книгами разместить, и гостей принять… Однако Анжела рассуждала, видимо, иначе.

Он по привычке устроился в кресле и в который уж раз подумал, что, наверное, кровать — это и рабочее место Анжелы, и гостей она принимает на ней… Но расстраиваться из-за этого не собирался.

Здесь ему нравилось. Красивая девчонка без комплексов, уютная спальня и, самое главное, никаких дискуссий о будущем страны, о социальной справедливости, о выборах, будь они прокляты!

Наверное, и другие мужики сюда похаживают. Он видел, как она танцует у шеста. После такого зрелища и трухлявый пень покроется цветочками. А она себе ни в чем не отказывает; и другим — тоже. Такая щедрая натура. Агеев усмехнулся, откупорил принесенную бутылку шампанского, разлил шипучий янтарный напиток в высокие бокалы.

Ну и ладно. Ревности он не испытывал, а в машине сказал, чтобы доставить девчонке удовольствие.

А вот и она, высокая, длинноногая, в короткой эластичной юбке и белой блузке, под которой переливаются, искрятся, как шампанское в фужерах, крепкие, упругие груди. В руках поднос: ему — бутерброды с ветчиной, себе — два апельсина. А как идет, как идет! Как соблазнительно двигаются узкие бедра! Уже оттого, что она идет к тебе, чувствуешь себя настоящим мужчиной.

Анжела опустилась на одно колено перед столиком, осторожно поставила серебряный поднос, обняла колени Агеева.

— Как хорошо, Боренька, что ты пришел ко мне, — прошептала хрипловатым голосом, в котором уже сквозили отголоски нарастающей страсти.

— И мне хорошо с тобой, лапуля… — улыбнулся Агеев и протянул Анжеле бокал с шампанским.

Она отпила глоток, поставила бокал на столик и села к Агееву на колени. Он выпил до дна и тоже поставил бокал на столик. Гибкие руки обвили его шею, Анжела приоткрыла рот, ожидая, когда его губы коснутся ее губ, и кончики языков прижмутся друг к другу. И когда это случилось, плотоядно застонала, извиваясь, прильнув к нему всем телом.

После долгого, страстного поцелуя Анжела неожиданно спроста:

— Милый, ты такой красивый, умный, представительный мужчина! Ну почему не ты, а твоя жена — мэр города, не ты, а она хочет стать депутатом Государственной Думы?

— Потому, что я ленивый, — довольно хмыкнул Агеев. — Люблю наслаждаться жизнью, как сейчас с тобой, люблю, когда меня любят. А она любит свою работу. Суета, беготня, договоры, переговоры, выговоры… Ужас! Она красивая женщина, но злая, черствая, дерганая.

— Наверное, в постели страстная?

— Какая там страсть, Анжела?! Самое лучшее, что можно услышать ночью: ну, давай побыстрее, мне завтра рано вставать, на хлебокомбинате мука кончается, нужно разобраться, а то город без хлеба останется. Ты себе можешь представить такое?

— Ну, и как ты «даешь побыстрее»? Она делает то, что я умею?

— Ты сегодня очень уж любопытная, с чего бы это?

— Ну, интересно же, Боренька, — капризно протянула Анжела, порывисто поцеловала и снова уставилась на него ждущими глазами. — Расскажи.

— Ничего она не умеет, — поморщился Агеев. — В этом вопросе она тебе и в подметки не годится.

— А вопрос-то самый главный, — промурлыкала Анжела.

— Кто же спорит, — Агеев прижал ее к груди. — Я надеюсь, ты не разучилась быть фантастической женщиной?

Он рывком подхватил девушку на руки, вскочил с кресла. Она крепче обняла его шею. Их губы снова слились. Агеев закружил Анжелу перед кроватью, а потом вместе с нею упал на голубое одеяло. Юбка задралась, и в промежутке смуглых ног сверкнула белая полоска трусиков — полоска девственного снега в глубоком ущелье. Правда, этот снег вряд ли был девственным, но от этого не стал менее загадочным и манящим.

Шумно дыша, сплетясь телами, они катались по кровати, не разнимая жадных губ. Анжела постанывала, всхлипывала, приоткрыв губы, извивалась, выгибая спину; ее дрожащие пальцы стали судорожно расстегивать молнию на его брюках. Агеев тоже словно обезумел, хищно, едва сдерживая рычание, срывал с нее одежду, швырял за спину. Он забыл, что она умеет раздеваться упоительно красиво. Ему так нравилось это! И она забыла, что хотела вновь порадовать его своим потрясающим искусством.

— Я лучше твоей жены, милый? Лучше? — яростно хрипела, почти переходя на завывание, Анжела.

— Пожалуйста, не напоминай мне об этой мымре, — взмолился Агеев. — Ты фантастическая женщина, я люблю тебя, Анжела! Только ты властительница моего сердца…

— Тебе хорошо со мною, Боренька?

— Прекрасно… — Он ласково сжал напрягшиеся соски ее грудей, опустил ладонь ниже, погладил упругий, гладкий живот, еще ниже, накрывая удивительный оазис в белом безмолвии. Анжела подняла глаза, вдруг заблестевшие от непрошеных слез.