Войцех Козлович МАЛЬЧИШКИ, ВАМ ПРИДЕТСЯ ПОДОЖДАТЬ ДО КОНЦА ВОЙНЫ
Он сидел за столом над раскрытой тетрадью и думал о том, что, собственно, следовало бы узнать — и не когда-нибудь, а сейчас, сегодня вечером, — на каком километре встретятся поезда, выехавшие из двух пунктов, а точнее, станций навстречу друг другу с разной скоростью… Правда, его это не очень интересовало и совсем не волновало, но завтра, когда его вызовет учитель, будет уже слишком поздно.
Он смиренно вздохнул и пододвинул поближе к себе карбидную лампу. Холодный свет ползал по столу — пламя горело неровно из-за того, что выделяющийся из карбида газ поступал неравномерно.
— Ты, конечно, опять не почистил горелку, — упрекнула его мать.
Он не отозвался, потому что она была права. Ему надоело это ежедневное занятие — готовить карбид для лампы, очищать ее от гашеного камня, отвратительный запах которого еще долгие годы ассоциировался с этими вечерами на оккупированной родной земле. Из города сегодня он прибежал поздно, даже отец уже сидел над тарелкой супа, вернувшись со своего завода «Ситко». Однако заправка лампы относилась к домашним обязанностям сына, и хочешь не хочешь, а ему все же пришлось идти в прихожую и делать все что нужно. Ноги у него сильно болели — он обегал почти весь Грохув[1], чтобы засветло установить, где висят эти швабские плакаты. А когда мать, приоткрыв дверь, позвала его и сказала, что обед стынет, он засыпал измельченный карбид в лампу и поставил в воду, не почистив проволочкой горелку. Поэтому сейчас лампа и давала неровный, неспокойный свет, что раздражало и сердило мать.
Тень от ручки начинала прыгать по тетради, когда он в очередной раз пытался установить, где же все-таки, на каком километре, встретятся эти злополучные поезда. Его злило то, что он несчетное число раз решал куда более сложные «коммуникационные» головоломки, получить правильный ответ к которым для него было равнозначно победе в его личной войне с фрицами.
— Справишься, Кшись?
Он посмотрел на отца, лежащего на кровати, и лишь спустя минуту понял, что отец имел в виду совсем не эту математическую задачу.
— Правда? — выдохнул он.
Речь шла о том, что Кшисек должен был закончить учебу раньше, чем наступят каникулы. Правда, всего на два месяца — май и июнь, и даже учитель школы заверил Рейша-старшего, что его сын сможет успешно заниматься в шестом классе.
Кшисек смотрел теперь на отца из-за тетрадки. А отец знал, какой ответ услышит от сына. Иногда он боролся с навязчивой, но простой мыслью, которая поражала сознание бесспорностью факта: ведь твоему сыну всего двенадцать лет…
Но фактом были и затемненные окна, и улицы, пустеющие после наступления комендантского часа, и штукатурка, отбитая от стен домов пулями фашистов…
«Он ведь тоже знает, — думал отец о сыне, — он конечно же меня понимает».
— Значит, мне не придется возиться с этими дурацкими поездами! — обрадовался Кшисек. Он отложил ручку, захлопнул тетрадку с размаху так, что отец счел нужным напомнить ему:
— Но только смотри, после каникул…
Парнишка пробормотал что-то, согласно кивнув головой, и сунул книги в шкаф. Потом покрутился около матери, выказывая беспокойство, и наконец с трудом выдавил из себя:
— Я пойду…
Мать всполошилась:
— Сынок, да куда же ты? Темно же на дворе…
Мальчик на ходу чмокнул ее в щеку и сказал:
— Конечно, темно…
Улица была в эту пору пустынной — приближался комендантский час. Только иногда раздавался стук быстрых шагов. Кшисек внимательно провожал взглядом проезжавшие мимо грузовики с притушенными фарами. Никогда нельзя было предугадать, что может означать скрежет тормозов: высыпется ли из крытого брезентом кузова орущая свора, отрезающая путь к дому и часто обрывающая дорогу жизни, или нет.
Сегодня у него ничего не было с собой. Последнее время это случалось редко. Почти всегда, пробираясь по улицам города, он шел то с подпольной прессой за пазухой, то с пистолетом на животе за поясом брюк.
«Если бы вы знали!» — торжествовал он в мыслях, когда мимо него проходили немцы. Он испытывал чувство чуть ли не личной обиды, что не может ни перед кем похвастаться пистолетом или наганом. Если бы ребята из его класса знали…
Мысленно он видел себя в бою, преследующим врага! Себя, предусмотрительно не уступающим дороги немецким патрулям, прославившимся каким-нибудь героическим подвигом…
Вдруг он остановился. Совсем рядом, на стене дома, белела доска объявлений. Среди прочих распоряжений и приказов оккупационных властей он увидел фотографию молодого парня. Текст под ней гласил, что за помощь в поимке этого «коммунистического бандита» будет выдано вознаграждение в сумме 500 тысяч злотых.
Незадолго до этого, придя из школы, он застал дома незнакомого молодого мужчину. Отец сказал сыну:
— Это Янек. Он останется у нас…
Кшисек уже давно знал, что не надо задавать лишних вопросов. Поэтому он, как всегда, лишь кивнул головой, но вдруг что-то вспомнил. Он начал внимательно и, разумеется, незаметно приглядываться к гостю. Когда отец вышел из комнаты за углем, он последовал за ним.
— Тато… — не выдержал он.
Отец посмотрел на него.
— Этот Янек… — начал Кшисек.
— Янек — это Янек, — обрезал отец.
Но мальчишка не отступал.
— Я его уже видел.
А когда отец удивленно посмотрел на него, он объяснил:
— На плакате…
Немцы повсюду разослали публикацию о розыске скрывающегося Яна Налязека, который имел две подпольные клички: Колеяж (Железнодорожник) и Васька, а в самом городе расклеили плакаты с его фотографией. Гитлеровцы живьем сожгли его мать, старшую сестру Станиславу и отца, старого коммуниста, активного деятеля партии. Янек, вовремя предупрежденный, успел скрыться, но немцы полагали, что он от них никуда не уйдет.
С фотографии на объявлении на Кшися смотрело знакомое молодое лицо. Он осмотрелся. Вокруг тихо, безлюдно. Тучи нависли низко, почти над самыми крышами домов, словно и они хотели укрыть улицу от восходящего вдали месяца. Парнишка подбежал к доске и хотел сорвать объявление, но клей держал крепко. Тогда он быстро сунул руку в карман и достал оттуда кусок листового железа, которым поспешно, но тщательно содрал фотографию разыскиваемого.
«Так, один есть», — подумал Кшисек с удовлетворением.
Он пошел дальше по пустынному коридору улиц Праги[2] с затемненными окнами домов. Сейчас он шагал быстро. По поручению отца он еще днем узнал, где расклеены эти роковые плакаты с фотографией Налязека. Таких мест было много, и нужно было поэтому поторопиться, чтобы успеть все сделать до наступления комендантского часа.
«А все-таки отец знает, что к чему, — подумал он с уважением, когда принялся за следующие плакаты. — Не зря дал мне эту жестянку, а то бы я, точно, содрал все ногти…»
Когда он, запыхавшийся, вернулся домой, дверь ему открыла мать. Он даже не успел постучать. Знал: она ждала его.
«Да, как и отца», — мелькнула в какой-то момент в голове мысль. Из-за ее плеча он увидел знакомое лицо и, улыбнувшись облегченно, сказал:
— Привет, Янек!
…Причиной, из-за которой у Кшиштофа Рейша каникулы в 1943 году начались на два месяца раньше, чем у его одноклассников, был его выезд из Варшавы. Но совсем не для того, чтобы где-то отдохнуть лучше, чем в голодавшей в тот период столице, а из-за того, что прибавилось много дел, забот, поручений, имевших отношение к подпольной деятельности борцов движения Сопротивления.
Несколько лет спустя, когда придет время приняться за прерванную войной учебу в школе в уже освобожденной и независимой Польше, он напишет в своей биографии о военных годах:
«У меня была подпольная кличка Адъютант. В движение Сопротивления я пришел в 1942 году благодаря, можно сказать, родственным связям, а конкретно через моего отца Александра Рейша (подпольная кличка Техник) и мать Янину Рейш (подпольная кличка Яся). Родители были членами организации Гвардии Людовой, на территории варшавского округа Права Подмейска… Вначале я разносил партийную прессу, а затем стал связным по особым поручениям штаба округа Гвардии Людовой и Армии Людовой, так как в квартире моих родителей в Варшаве, в Грохуве, на улице Проховой, 16, до конца 1942 года жил Юзеф Домбровский (подпольная кличка Гишпан), назначенный впоследствии командующим округом. Кроме поручений, получаемых от моих родителей и Гишпана, я выполнял и поручения товарищей Мариана Барылы, Францишека Юзвяка, Францишека Ксенжарчика…»
Кшисек не принимал никакой присяги — ни как участник движения Сопротивления, ни как солдат: ведь ему было в ту пору всего двенадцать лет! Он рос в атмосфере острой политической борьбы. Его отец, Александр Рейш, был известным активным деятелем левицы (левого движения). И Кшисек очень быстро познавал механизм классовой борьбы, сущность которой находила выражение в таких понятных чувствах и ощущениях, как голод, когда в доме не было ни крошки хлеба; нужда, бесконечная и мучительная, когда отец, неусыпно и постоянно находившийся в поле зрения санационной[3] «дефы»[4] и определяемый ею как «красный», не мог найти работы.
Двенадцатилетний мальчишка включился в подпольную партийную работу, которая в этот период сосредоточивалась в квартире варшавского рабочего. Да и невозможно было в однокомнатной квартире скрыть все эти визиты незнакомых людей, остерегаться произнести лишнее слово, прятать таинственные свертки или предметы, в которых даже десятилетний ребенок безошибочно угадывал револьверы или гранаты.
Все началось с ничего не значащих на вид поручений: передать какие-то сведения по указанному адресу, отвести незнакомого «дядю» на определенную квартиру. Кшисек был сообразительный парнишка, толковый. И ко всему прочему он ведь был ребенок. А на детей оккупанты тогда еще не обращали особого внимания.