В конце дня мать заставила всех заняться наведением порядка, от дьяка человек с предупреждением приходил, на следующий день, нас должна посетить инокиня Александра. Кто такая, откуда и за что никто не знает, или делают вид, что не знают. А мне, честно говоря, все равно, они там, в столицах сейчас друг дружку на раз целыми семьями в Сибирь шлют, борьба за власть в самом разгаре. И я так понимаю, скучно в ссылке монахине изводить себя молитвами в женском монастыре, тем более, что построен он на другом берегу Ушаковки, считай на отшибе по нынешним временам, вот и выпросилась у настоятельницы в мир, оказывать помощь страждущим. А уж погорельцы это самые страждущие из страждущих, только вот как бы она мимо нас на скорости проскочила? А то будет потом забота для галочки, для самих пострадавших такая забота опасна, проворовавшийся чиновник, на что угодно пойдет, что бы концы в воду. А если инспектор при этом окажется упертый в следовании справедливости, или как в нашем случае религиозности, то все — туши свет. Матери и Асате попытался внушить, что ничего просить у инокини не надо, слишком хлопотно от таких людей помощь принимать, сама она ничем помочь не сможет, а мотаться потом по инстанциям с ее предписанием себе дороже выйдет. Странно, но кузнец меня полностью поддержал:

— Оно и правильно, — выдал он, — от бояр и царя всегда надо подальше держаться, а то в недобрый час на глаза попадешься, их свора из рвения запорет насмерть.

Вот и замечательно.

Александра посетила наш околоток с утра, уж не знаю, видимо хотела таким образом показать, что не погрязла в праздности. В сопровождающих, на всякий случай, с ней были и два кремлевских стрельца, и пока один как привязанный ходил за инокиней, второй быстренько пробежался по землянкам, в каждой сунул к носу главы кулак и предупредил, чтобы никто без особой на то надобности снаружи не шлялся. Веселое начало. К нам в землянку она заглянула спустя полтора часа. Ну, примерно так я ее себе и представлял, закутанная во все черное женщина средних лет, судя по тому, как она кивнула хозяевам, сразу бросилась в глаза привычка повелевать, оно и правильно, простой смертной при охране быть не положено.

Разговор начался вполне дежурными фразами: Бог посылает нам испытания…, но нужно не роптать на судьбу… и продолжать верить, ибо в вере есть наше спасение…. Вот и тебе хозяйка Бог дал мужа и отца детям твоим и не оставит милостью в будущем…, только вера должна быть твердой.

Потом поинтересовалась у Асаты, какую особую нужду испытывает наша семья? Кузнец в соответствии с принятыми нами ранее договоренностями ответил, что никакой сильной нужды мы не испытываем и сами в состоянии себя прокормить, а если есть такая возможность оказать помощь, то лучше обратить взор на соседей справа, потому как у них и землянка худа и с прокормом туго.

Александра хмыкнула:

— О них еще будет время подумать, только сомнение в их вере есть, вон, хозяйка твоя, с малыми детьми такой скрыт построила, что иной дом хуже будет, а у них двое мужиков сил пожалели, с земляными стенами зиму бедуют. Помереть, конечно, не дадим, но за помощь потом крепко спросим.

А, ну понятно, кабальные условия займа не вчера родились, потом поговорю с соседями, чем им эта благотворительность грозит, в Сибири хоть и не холопят, как в центральной России, но тоже ничего хорошего. Лучше мы им сами всем миром поможем, а то будут потом всю жизнь на дядю отрабатывать, и что обидно, мужики вполне работящие, но не умеют они ничего кроме как на земле работать, от того и попав в непривычные условия не могут нормально прокормить свои семьи. А обратиться за помощью к соседям гордость не позволяет, я вон поначалу к ним заячьи тушки таскал, так Фома меня так обматерил, что я после этого к ним ни ногой, уговорил Голеню, чтобы за мой счет хотя бы детей подкармливал.

— Говорят твой сын хороший печник, — между тем продолжила инокиня, — видела я, какую лепую печь он у соседей сложил. А у себя чего ж не стал?

Асата пожал плечами:

— Какой он печник? Делу его никто не учил, а печь у соседей красивей, потому как вторую он у них сложил. Второй раз-то, оно всяко лучше получается.

— Так не бывает, — Александра в отрицании чуть мотнула головой. — Все равно должен был кто-то хоть бы раз показать. Но да ладно, мне говорили, что до пожара он умом ущербен был, так это, хозяйка?

— Был, — подтвердила мать, — с самого рождения, так и до прошлого лета. Даже говорить не умел, а при пожаре он на пути казацкого коня оказался, и ушибся головой сильно, так с этого дня в ум и вошел.

Интересно, как долго они обо мне в третьем лице судачить будут? Оказалось недолго:

— Этот? — Инокиня взглядом указала на меня, и после согласного кивка хозяев, принялась рассматривать мою физию, ища признаки дебилизма.

И чего я теперь должен делать? Смутиться и плетенным шлепанцем пол ковырять? А может, лучше в носу поковыряться и расплыться в неуместной улыбке? Мне ее внимание вовсе без надобности. Нет, лучше ничего не делать, буду просто стоять и тупо смотреть, вроде как взрослые разговоры меня не касаются.

— Ну а сам-то, чего думаешь? — Наконец не выдержала Александра.

Изображаю полную растерянность, и вопросительно смотрю на мать.

— Не молчи, — кивнула она мне, — отвечай, коли спрашивают.

— Так откуда мне знать чего я думаю? — Начал я обиженным тоном. — Коли б спросили чего, тогда бы и думать начал.

— А ты значит думаешь только тогда, когда тебя спрашивают? — Губы инокини тронула чуть заметная улыбка.

— Ну да, — задумчиво почесал затылок, — а так зазря, к чему лишний труд?

Тут уже улыбнулись все.

— Хорошо? — Согласилась женщина. — К семи прибавить три, сколько будет?

— Так по-разному может получиться, — я снова почесал затылок, — ежели к семи копейкам прибавить три, то получится один… гривенник, а ежели к семи палочкам прибавить три станет десять.

— Правильно, — ободряюще кивнула Александра. — А вот реши такую задачу: добыл ты дюжину шкурок беличьих, треть надо отдать мытарю, остальные в приказе сдать надобно, но там, за две шкурки дают пять копеек, сколько ты всего получишь за шкурки?

Задачка плевая, любой местный ее за секунду решит, но мне нельзя, поэтому изображаю великое движение мыслительных процессов в своей черепной коробке:

— Если правильно считать, то двадцать копеек, — выдал я результат, — только кто ж мальцу, все деньги по правильному счету даст?

— Растолкуй, — насторожилась инокиня.

— Дык тут все просто. Шкурки-то беличьи разные, одна ровная шелковистая, другая чуть побитая, третья вообще с краю неровна. А мытарь только хорошие возьмет, мне похуже оставит. В приказе приемщик хорошую цену тоже не даст, в шкурках изъян начнет искать и цену снижать, так что будет хорошо хоть десять копеек выгадать.

— Ах ты вон оно про что, — усмехнулась Александра, — тут все правильно, это в любом деле свои заморочки. Ты лучше скажи, кто тебя счету учил?

— Дык на торгу учили, тоже задачки разные задавали.

— И давно на торг ходишь? — Прищурила инокиня глаза.

— Почитай месяца три, раза по два на седьмице. Рыбу продаю, зайца, иногда шкурки пошитые.

— А поделки берестяные, тоже.

— Нет, — замотал я головой, — то сестра моя, Дашка. Она у нас по бересте мастерица.

— Пусть так, — кивнула Александра, — будем считать, что Бог в милости своей в тебе разум пробудил, а посему должен ты в труде свой ум держать. — И уже обращаясь к Асате, добавила, — если ума к следующей зиме у него прибавится, помогу в школу при Батюшке пристроить.

Чего? А на черта мне это надо? Закон божий до посинения учить? Грамоте учиться я вроде не против, потому как действительно надо разобраться с этими фитами и ятями, а в остальном…

Еще несколько дежурных вопросов и гостья засобиралась в обратную дорогу. Вот и замечательно, попутного ветра в… Э-э… спину. Перед уходом она еще раз внимательно на меня глянула, как рентгеном просветила, еле успел святую простоту на харе изобразить.

— Ты чего это тут перед инокиней ваньку ломал? — Тихо спросил меня кузнец. — Прознает, обидится.

— Так надо, дядька Асата, — так же тихо ответил я, — ей это в диковинку, развеяться от дел праведных, а мне хлопоты одни. Вдруг решит меня в самом деле в школу пристроить, а там дети знатные, только что не боярские, каково такому как я средь них будет?

— Это да, — согласился отчим, — жизни барчуки не дадут. Только там дети действительно боярские.

— Вот еще и эта напасть, лучше будем жить как жили, своим умом, ну и чужим тож, если в жилу.