– То есть? – не поняла Сильви.

– Святая простота! – съязвил Бруно.

– Я тоже что-то не понимаю, – признался Правитель.

– Ну, допустим, – начал объяснять Бруно, – я говорю ей: «А не пора ли нам свалить с уроков?». А она в ответ: «Мне так не кажется».

– Вот именно! – саркастически подтвердила Сильви. – Не кажется! А он говорит, что мне все кажется. Сам не знает, что хочет сказать. У него одно на уме – как бы свалить с уроков. А уж через пять минут после звонка – тем более.

– Как?! – изумился Правитель. – Вы занимаетесь по пять минут в день! Это непосильная перегрузка в вашем возрасте. Нет, вы не можете заниматься больше.

– Вот и я о том же! – обрадовался Бруно. – Только другими словами. Но, пaпa, вы же знаете: с этим полом невозможно разговаривать. Она считает, что я просто не хочу заниматься со Старым Профессором.

– Ну вот и пойдемте познакомимся с Новым, – дипломатично завершил дискуссию Правитель. – Пока он в состоянии разговаривать.

Дети спрыгнули с его колен, ухватили отца за руки, и счастливая троица направилась в библиотеку. Сильви шла очень степенно, в отличие от Бруно, который то и дело подпрыгивал и вился вьюном. Я последовал за ними.

– А он чем-то болен? – поинтересовалась Сильви.

– Да что ему… – начал было Правитель, но тут же поправился. – Да что с ним! Надеюсь, ничего опасного. В крайнем случае люмбаго или подагра – что-нибудь в этом роде. Он занимается самолечением – вы же знаете: он – доктор наук. А вообще-то Профессор обожает проверять на себе свои собственные изобретения. Сейчас, например, он изобрел оригинальный способ как можно легче переломать себе все кости.

– Легче и… приятнее? – живо заинтересовался Бруно.

– Н-не думаю, – откликнулся Правитель, входя в библиотеку. – А вот и наш Профессор! Доброе утро, господин Профессор. Надеюсь, вы хорошо отдохнули после путешествия?

Жовиального вида джентльмен, похожий на бонвивана, в пестром халате, скорее даже в кимоно, с фолиантами в обеих руках, шаркающей походкой прошествовал через комнату и сообщил, не глядя на детей:

– Я тут ищу третий том. Он вам не попадался?

Правитель несколько раз щелкнул пальцами у него перед глазами:

– Господин Профессор, позвольте вам представить моих детей, – и развернул его к ним лицом.

Профессор умиленно оскалился, навел на них лорнет и минуты две пристально изучал. Наконец он обратился к Бруно:

– Надеюсь, вы хорошо нынче спавали, дитя мое?

– Может быть, я хорошо бы спавал, – осторожно ответил озадаченный Бруно, – если бы точно знал, что умею это делать.

Тут пришел черед изумиться Профессору. Он протер окуляры лорнета платочком и приблизил его к уху. Похоже, это не помогло. Тогда он обратился за помощью к отцу своих потенциальных уче-ников:

– Они всегда так развязны?

– Всегда, – ответил Бруно.

Спрашивали, конечно, не его, но он ведь знал ответ лучше отца. Профессор горестно покачал головой:

– Неужели свобода их воли ничем не ограничена? 

– А почему она должна быть чем-то ограничена? – спросил Бруно. – Разве мы преступники?

На последний вопрос Профессор ответить не смог, за недостатком информации. А может быть, его просто увлекла новая тема.

– Вы, конечно, будете счастливы узнать, – сказал он Правите-лю, – что Барометр приступил к работе.

– Что, простите? – не сразу понял Правитель.

– Не «что», а «кто», – поправил его Профессор. – Его фамилия – Барометр. Это служащий, который измеряет атмосферное давление.

– Но… – Правитель по-прежнему понимал не больше, чем его дети, – чем он это делает?

– Барометром, – объяснил Профессор. – Это такой прибор для измерения атмосферного давления. Вместе они просто идеально улавливают малейшие колебания воздуха. Ничто лучше не измеряет атмосферное давление, чем Барометры.

– Да, – согласился Правитель. – Конечно, иногда их предсказания делаются туманными. Тогда Старому Профессору приходится вносить ясность, и если это не удается ему, значит, вообще ни у кого не получится. Что бы это значило, Профессор, – прогресс техники или наоборот?

– Как вам сказать…– молвил, потирая руки, словно умывая их, Профессор. – Я, если можно так выразиться, сторонник воздержания… от прямолинейных суждений.

– Но все же, – спросил Правитель, – есть материи, о которых вы можете судить определенно? Скажем, какая сегодня погода. Слушайте, дети, ученого человека! Так какая же сегодня погода, Профессор?

– Горизонтальная, – изрек ученый муж и ловко вылавировал прямо к двери, опередив Бруно, изготовившегося было к прыжку.

– Ну, разве он не преуспел в науках? – восторженно спросил Правитель.

– В беге он точно преуспел, – восхищенно проворчал Бруно.

В этот момент Профессор вернулся: ему пришло в голову переодеться во фрак. Кроме того, он надел туфли оригинального фасона: с миниатюрными зонтиками на носках, поставленными под некоторым углом. Это были какие-то жалкие горе-зонтики, но Профессору они явно импонировали.

– Смею предположить, – объявил он, – вы такого еще не видели. Это обувь для горизонтальной погоды.

– Но зачем же носить зонтики на ногах? – недоумевал Правитель.

– Во время обычного дождя, то есть вертикального, – объяснил Профессор, – ценность их сводится к нулю.  Но если бы дождь вдруг пошел горизонтально, им просто не было бы цены.

– Проводите Профессора в столовую, дети, – молвил Правитель. – И скажите всем: меня пускай не ждут. Я завтракаю рано, когда у меня много дел.

Дети схватили Профессора за руки, словно были с ним век знакомы, и побежали в столовую. Я почтительно двинулся за ними.

L'amie Inconnue <1 >

Когда мы вошли в столовую, Профессор сообщил: «Он сказал, что уже завтракал, и просил его не ждать, Миледи. Да, Миледи, именно это он просил передать». И затем, с излишней, на мой взгляд, учтивостью, бросился открывать дверь моего… купе. Именно так: я почему-то оказался в купе. И вошел туда не один. «Юная и прекрасная леди! – пробормотал я не без горечи. – Это напоминает любовный роман, самое начало. Она, конечно, – Героиня. А я просто – лицо без речей, которое возникает при необходимости в поворотные моменты ее судьбы, а в финале мелькает возле храма в толпе, приветствующей молодоженов».

«Да, леди, – донеслось до моих ушей, – перемены в Кривляндии… Вот сюда, леди, прошу вас… (Как он предупредителен, этот Кондуктор!) До следующей станции поезд идет без остановок».

Дверь закрылась, и леди устроилась в уголке. В этот момент монотонная вибрация машины (как если бы мы находились в утробе ползущего мегалозавра) дала знать, что мы продолжаем свой вояж. «А у леди совершенная форма носа, – поймал я себя на мысли. – Глаза светло-карие, а губы…». Тут мне пришло в голову, что лучше было бы не гадать, на что похожи ее губы, а просто посмотреть. Я украдкой оглянулся на нее и был разочарован. Сквозь плотную вуаль на ее лице ничего невозможно было различить. Только две яркие точки – ее глаза – и еще нечто овальное: это могло оказаться милым лицом – или чем-то совсем не милым. Я снова зажмурился и подумал: «Тоже мне – выбрал время для физиогномических наблюдений! Лучше я выдумаю это лицо, а потом, при более благоприятных условиях, сравню портрет с оригиналом».

Но мои попытки ни к чему не привели, хотя мысли в голове сновали туда-сюда с такой скоростью, что даже Фигаро позеленел бы от зависти. Белое овальное по-прежнему взывало о прояснении. Хотя, в сущности, это был обыкновенный эллипс. Я мог бы даже выразить его математически, если бы захотел. Мог бы начертить этот овал, а также нарисовать его – даже дети без труда рисуют такие фигуры на заборе.

Постепенно я додумался до того, что можно путем мысленной концентрации сорвать вуаль (мысленно, разумеется) и мельком вообразить таинственное лицо, по отношению к которому два вопроса – красиво ли оно? и некрасиво ли оно? – приятно уравновешивали друг друга в моем сознании. Но вряд ли я нуждался именно в этом. Иногда, в моменты озарений, казалось, что вуаль действительно исчезает, но вместе с ней исчезало и лицо. При каждом таком озарении оно представлялось детски-невинным – совсем как у Сильви. «Одно из двух, – подумал я. – Или я наяву думал о Сильви вдалеке от нее, или мы были рядом, но во сне. Впрочем, может быть, жизнь – и есть сон?».