— А я несчастлив. Советская власть не дала того, что должна была дать. — Он говорил быстро, заплетавшимся языком, сглатывая окончания слов, хотя был вовсе не пьян. — Почему мне в сельсовете тогда не дали справки в рабфак? Почему? Мне жизнь испортили из-за этой справки.

— Не та причина, чтобы объяснить измену, — попробовал возразить я.

— Хорошо тебе рассуждать. А коли бы не приняли тебя в институт, что бы ты запел?

— И без института жить можно.

Он присел, а руки матери, будто маленького ребенка, гладили рыжую голову сына-карателя.

Мельников не согласился на сдачу батальона. Он прямо сказал нам с Катюшей:

— Я буду указывать свой маршрут, а вы сообщайте куда знаете… Дело ваше. — Он резко повернулся, сверкнул офицерскими погонами, пошел к двери, на пороге бросил через плечо: — Передайте, что завтра иду на Федоровку и Дедлово. Но… — Он злобно взглянул на нас. — Но если партизаны навяжут бой, к нам тут же придет подмога.

Резко хлопнула дверь, стало тихо, только на лавке у стола тихонько всхлипывала старенькая мать.

Командование партизанского отряда приняло решение не ввязываться в бой с карателями. Предполагали, что Мельников образумится.

Вечером я снова зашел в хату Ксении Гороховой. Батальон только что вернулся в деревню. Пьяные каратели шныряли по улице.

Теперь был пьян и командир.

— Ну, что не тронули? Боитесь? — Он грохнул кулаком по столу.

В хату ввалился пьяный Иван Селедцов. Не снимая полушубка, на рукаве которого была повязка полицейского, он подсел к столу, жадно опрокинул в рот стакан самогона. Тут же встал с лавки и, дожевывая огурец, вскочил на кровать, присел, загородился подушкой и начал изображать, как будет завтра уничтожать партизан:

— Та-та-та! Тру-тру-тру! Бух-бух-бух! — издавал Селедцов хриплые звуки.

Мельников выпил подряд два стакана сивухи, схватил автомат, дал в потолок четыре короткие очереди.

— Вот так будем! Завтра…

Надо было немедленно уходить: с пьяным шутки плохи. Я взял у порога ведро и вместе с Катюшей вышел на улицу. Пьяными голосами гудела она. Значит, идти прямо к своему дому опасно, надежнее через огороды…

— Катюша, ты уж последи за командиром батальона. Постарайся не отпускать его от матери.

Часа через два Катя пришла ко мне. Никто этому не удивился, ведь все знали, что она моя невеста. Оказывается, Петр Мельников выгнал Селедцова, а Кате снова указал маршрут, по которому завтра пойдут каратели.

Михаил Лукашков по моему заданию ходил по хатам, тайком советовал женщинам уговаривать карателей, чтобы они не завязывали бой с партизанами: все, мол, вы свои, русские, да и деревни могут пострадать.

Каждый день я сообщал командованию о маршрутах карателей, о их настроении. А оно-то было вовсе не боевое. Немцы вскоре отозвали батальон и отправили в Бобруйск на переформирование.

На некоторое время партизан оставили в покое, и командование отряда решило провести операцию в Гутище. В этой деревне, расположенной возле самого леса, неподалеку от Довска, не раз останавливались разведчики, подпольщики и другие бойцы. Но оккупанты поставили на мосту через Гутлянку небольшой гарнизон, и теперь у всех проверяли пропуска — «аусвайсы». Гарнизон держал в страхе проезжих и прохожих, грабил население. Тех, у кого не было документов, на месте расстреливали. Даже если и был пропуск, но человек не давал приношения (яиц, кур, масло, самогон), к нему придирались, оставляли «до выяснения личности», и он должен был носить в гарнизон воду, рубить дрова.

В охране находились трое полицейских. С ними завязали связь наши подпольщики. Но местных полицейских вскоре заменили. Здесь оказались чехи и словаки. Хотя они носили немецкую форму, хорошо относились к населению, не отличались рвением в работе. Вскоре в деревне уже знали Теодора Полу и других. Чехов и словаков кормили плохо. А голод, как говорится, не тетка, и они стали чаще навещать Гутище. Рассказывали о Чехословакии, о том, как их насильно мобилизовали, интересовались партизанами.

Особенно участились визиты словаков к местному учителю Ждановичу. Он уже различал их не только в лицо, но и знал, как настроен каждый. Обо всем этом Жданович рассказал нашему подпольщику Михаилу Комарову и партизану Алексею Воробьеву. Командование отряда решило использовать сложившуюся обстановку, чтобы уничтожить вражеское гнездо на шоссе возле Гутища.

С чехами и словаками встретились К.Черненко, А.Воробьев, Н.Шаньков и А.Барковский. В квартире учителя их усадили за приготовленный стол.

— Мы возьмем вас в партизаны, если поможете нам уничтожить охрану, а с нею и мост через речку, — предложил Кузьма Черненко.

Они согласились. Тут же наметили план предстоящей операции.

На мост партизаны въехали на подводе вместе со словаками, поравнялись с часовым. Но тут сдали нервы у Воробьева. Он выхватил пистолет и выстрелил в немца. А предполагалось взять часового живым, чтобы не поднимать шума, затем тихо пробраться к домику, обнесенному до самой крыши земляным валом, там находились еще семь фашистов. Партизаны бросились к казарме. Офицер, выскочивший на порог, был тут же сражен очередью. Но… что это? Под окнами домика стали рваться гранаты, преграждая путь партизанам. Пришлось отступить за глухую стену казармы.

Дождавшись очередного взрыва, Кузьма Черненко бросился к окну, метнул противотанковую гранату. Вместе с глухим взрывом осел домик. Еще две гранаты полетели в перекошенный проем окна. Партизаны ринулись к входу.

И только тут заметили на снегу отпечатки босых ног, затем в кустарнике мелькнула зеленая фигура.

— Одного гада упустили! — крикнул Николай Шаньков и дал длинную очередь по кустам.

Словаки помогли погрузить на сани станковый пулемет, восемь винтовок, восемь ящиков патронов и гранат. Затем партизаны облили деревянный мост горючей жидкостью, а сами скрылись в лесу.

Забегая вперед, нужно сказать, что в отряде полюбили словаков за веселый нрав и бесстрашие в бою. Теодора Полу перекрестили в Дорика. Вскоре он стал командиром отделения. Вырос до командира взвода. Затем в 1944 году был заслан в еще оккупированную немцами Чехословакию а там командовал партизанской бригадой. Пригодился опыт, приобретенный в белорусских лесах…

Живут сейчас словаки — бывшие белорусские партизаны — в социалистической Чехословакии.

Со дня организации партизанского отряда это был первый крупный бой, в подготовке к которому наша подпольная комсомольская группа приняла самое непосредственное участие.

…Почти целый день партизаны шли и шли, хотя усталость валила с ног. Давал знать о себе и голод. Трудно идти в последних рядах колонны по расквашенной сотнями ног снежной кашице. И сюда часто спешила Татьяна Федоровна Корниенко.

— Что нос повесили? — улыбалась она.

Черные глаза горели весельем. Высокая подтянутая фигура этой женщины заставляла мужчин расправлять плечи, тверже шагать.

— Денек-то недаром прошел, — продолжала Корниенко.

— Оно-то так, — отозвался Терентий Балабаев, — Да сколько же у немцев войск? Все едут и едут, аж с сорок первого.

— Едут, да не те. Разве забыл, как выглядели первые молодчики? вступил в разговор Юрий Лазарев, комсомольский вожак партизанского отряда. Теперь только у офицеров по-прежнему шик да наглость. Да и то, я думаю, от страха. А солдат пошел — одни старики да юнцы желторотые. Палят из автоматов в белый свет как в копейку, лишь бы шума побольше. Это уже, братец мой, от неумения.

— Вот ты, Балабаев, говоришь: едут, — вмешался Арсен Бердников. — А почему едут? Да потому, что те, которые ехали раньше, назад не вернулись. Капут им, вот что!

Отряд часто останавливался, чтобы сменить тех, кто шел впереди. Хотя в хвосте колонны тяжело, зато первые прокладывали след по снежной целине им-то намного труднее.

Вот и снова остановились. Задние гадают: смена головного подразделения или новая опасность?