Вскоре мне посчастливилось: я тоже нашел ручной пулемет, исправный, с диском. А через день повезло нам двоим — мне и Михаилу. Под мостом через речку Серебрянка мы нашли присыпанные песком деревянные ящики. В них оказался тол — по двадцать шашек в каждом. Видимо, при отступлении наши саперы готовились взорвать мост, но по каким-то причинам не успели. Дождливым вечером эти ящики перенесли в лес и тоже спрятали.

Все шло, казалось, хорошо. Но в самом конце сентября комендатура стала брать на учет каждого мужчину. Гитлеровской Германии нужны были рабочие руки. И не только обычные, а и кровавые руки — полиция. Нужны были и учителя — чтобы калечить души. Подбором занялись староста Артем Ковалев и бургомистр Михайло Бычинский. В первую очередь они подобрали себе помощников полицейских.

Однажды поздним вечером меня вызвал во двор Иван Селедцов, местный парень. Я знал его, как и многих ребят из Серебрянки. Среди других он ничем особым не выделялся. Иван сказал, что немецкий офицер, который стоит у них на квартире, говорит, что его, Селедцова, и меня отправят в Берлин на учебу. Мурашки пробежали по спине от такой новости. Но все-таки надо что-то ответить ему.

— Особой охоты у меня нет. Ежели ты желаешь, езжай, — сказал я.

— А кто будет спрашивать о нашем желании? Схватят, повезут, и пикнуть не успеешь… Что же делать, ну, скажи?

А вдруг его специально подослали ко мне?

— Поживем — увидим. — Я старался быть безразличным, а самого пробирала дрожь.

Попадешь в Берлин, оттуда не вернешься. Да и понятно, чему они там будут учить.

Назавтра я ушел к сестре, в Белев. Полторы недели прятался на чердаке дома, в гумнах. Боялся, а вдруг, чтобы найти меня, довская комендатура свяжется с кормянской, и нити приведут сюда, к старшей сестре.

Когда вернулся в Серебрянку, Ивана Селедцова уже не было в деревне. Его отправили в Германию, и парень как в воду канул. За мной раз десять приходили немцы и староста. Мать говорила, что ушел в Гомель устраиваться на работу.

Однажды рано утром — Василек еще спал и не мог предупредить меня — к нам в хату вошел Артем Ковалев.

— Ну вот и хорошо, что дома тебя застал, — усмехнулся он.

— Работу все ищу…

— Ты работу ищешь, а работа — тебя. — Староста уселся на табуретку. Многое ты потерял, что поехал в Гомель. Ну что составляло подождать еще два дня? Уже в Германии был бы, да не где-нибудь, а в самом Берлине! О-о, ты не знаешь, что такое Германия, не представляешь…

Артем Ковалев часто расхваливал немецкие порядки, это была его любимая тема разговора.

— Так что за работа ищет меня? — прервал я его разглагольствования.

Староста укоризненно покачал головой, видимо, не понравилось, что не дал ему выговориться.

— Если вторично вызовут тебя, чтобы без фокусов! А ты, дед, смотри за внуком!

Это звучало явной угрозой. Однако я горячо отрезал:

— Никуда не поеду!

И вышел из дому.

Что же делать? Как это я, советский учитель, пойду работать на немцев? Да еще куда ехать — в Берлин, в фашистское логово… А не пойти, сбежать мать, братья, сестрички, дедушка и бабушка ответят за меня. Артем Ковалев не бросает слов на ветер. Завезет всех, как заложников, в Довск, в комендатуру.

Не позавтракав, я пошел к Михаилу Прохорову, торопясь, рассказал, что произошло.

— Нашел над чем голову ломать! — усмехнулся он. — Да мы этого немецкого холуя мигом уберем — и концы в воду.

— Я согласен! Сегодня же!

— Ого какой прыткий. Ты уж позволь мне самому этим заняться.

После полудня Михаил сам зашел ко мне, устало присел на скрипучую табуретку и сказал:

— Собирайся, пойдем в Федоровку.

— Зачем?

— Надо.

Михаил иногда любил сделать что-либо таинственное, преподнести сюрприз. Видимо, и сейчас что-то придумал. Возможно, станковый пулемет нашел или что-то другое.

Федоровка от нас километрах в двух. Шли молча, затем Михаил начал рассказывать, как гитлеровцы морили голодом и избивали пленных, натравливали овчарок.

— Счет к фашистам у меня большой. Пора рассчитываться, пора!

Прохоров не скрывал, что все свободное время пропадает в лесу — ищет партизан. Но, видимо, пока их нет в здешних местах.

— Я дальше так не могу. Вот иногда думаю: возьму пулемет, лягу на шоссе и такого* переполоха наделаю… Нет, одного пулемета мало, возьму и твой. Хорошо?

— Ну, укокошишь десяток гитлеровцев, а они расстреляют семьи, а может, каждого десятого из Серебрянки. Так же сделали под Рогачевом… Нет, надо что-то другое придумать.

— Да-а, ну и товарища я себе приобрел! — криво усмехнулся Михаил. — Все обдумываешь, примериваешься…

— А ты безрассудно торопишься, — отрезал я.

Мы наверняка поругались бы, если бы не входили уже в Федоровку. В этой деревне мы нашли добрых и умных советчиков — Арсена Степановича Бердникова и Самуила Павловича Дивоченко. Это к ним и вел меня Михаил Прохоров. Он был ранее знаком с Арсеном Степановичем, а у того почему-то сегодня был и Дивоченко.

Бердников, грузный, солидный мужчина лет сорока пяти, сильно пожал руку, пристально посмотрел на меня, отступил на шаг и, можно сказать, буквально всего обшарил взглядом. Человек этот, подумалось, видит меня насквозь.

— Вот он, — Бердников кивнул на Прохорова, — рассказывал о тебе. Это хорошо, что ты сдержан. Пороть горячку в нашем деле никак нельзя. Тут уж не семь, а тридцать семь раз отмерь, а раз отрежь.

Он неторопливо прошелся по комнате, круто повернулся и снова стал против меня, тут же озадачив вопросом:

— Когда хворает корова? — И сам же ответил: — Без жвачки… А человек без дела… Знаю, что вы оба не «хвораете». Это хорошо. Только чересчур рискуете.

— Риск — благородное дело, — отпарировал Михаил.

Бердников нахмурился, остановил на нем свой тяжелый взгляд:

— И так еще говорят: не спеши на тот свет, сделай здесь все как след. Понятно?

Он опустился на стул, положил на стол натруженные руки. Они чем-то напоминали руки моего деда Степана, только больно уж спокойно лежали на столе.

До сих пор молчавший Дивоченко — хмурый, чем-то похожий на цыгана заговорил медленно, будто подыскивая слова. Но голос его был строг и категоричен, как голос человека, уверенного в своей правоте:

— Я вам скажу прямо, без обиняков. Никаких рискованных шагов не делать. Вы здесь не одни работаете и своим необдуманным риском можете завалить всех. Поэтому без наших указаний ничего серьезного не предпринимать. Дисциплина и порядок — прежде всего.

Он умолк и пристально из-под насупленных бровей рассматривал меня. Затем хлопнул ладонью по столу, снова заговорил:

— Ну а теперь насчет тебя, Дмитриев. Вопрос уже обсуждали коммунисты. В Германию ехать не надо. Чем это кончится, мы не знаем. Надо идти к ним на работу здесь, в Серебрянке. Сам знаешь, работать можно по-разному. Будет что непонятно, приди, посоветуемся. Чтобы умно поступать, одного ума мало.

И опять хлопнул ладонью по столу.

— Так все-таки работать? Да ни за что на этих гадов работать не буду! зло отрезал я.

— Ну, это ты напрасно, — мягко вступил в разговор Арсен Степанович Бердников. — Я — старый коммунист, председателем сельского Совета был до войны, думаю работать председателем и после освобождения от коричневой чумы, если, конечно, люди доверят. Но теперь в нашем положении надо водить фашистов за нос. Вот смотри, читай… Ковалева же пока не трогать: не пришел срок.

Я читаю справку и не верю своим глазам: Бердников Арсен Степанович церковный староста Сверженской волости…

Долго сижу на лавке у стола, молчу, думаю.

— Так что же, я должен работать… на немцев?

Пристальный взгляд Самуила Павловича Дивоченко снова лег на меня:

— Не на немцев. А на Советскую власть. По поручению коммунистов будешь работать в Сверженской школе. Вот-вот немцы откроют ее.

Это была моя первая встреча с коммунистами Арсеном Степановичем Бердниковым, довоенным председателем Сверженского сельского Совета, и Самуилом Павловичем Дивоченко, инструктором Журавичского РК КП(б)Б, оставленными для подпольной работы в тылу врага.