Большеголовый Гогия пыхтит.

— Такова жизнь, — скажет Михо, — мы выполнили свой долг… Такова жизнь.

— Что значит «выполнили долг»? — спросит большеголовый Гогия.

— То и значит, — ответит Михо и наполнит себе стакан.

— А что у меня вот тут болит. — Гогия кладет руку на сердце и горячится. — Это разве не больше долга?

— Больше, больше! — поддакивают старики.

— Ну, так и не надо мне никакого твоего долга. Верни мне мой паровоз!..

Но его паровоза больше не существует, сам Гогия знает это не хуже других, может, потому-то он и горячится больше всех.

Михо поднимет стакан, и все замолкнут. У Габо мурашки пробегут по телу. Он знает, за кого обычно пьют после тоста за паровозы, и от удовольствия ерзает, вертится на стуле.

— За здоровье Гугуты!

— За Гугуту! — в один голос повторяют старики.

У Габо просветлеет лицо. Все на свете забудет старик. Ничего на этом свете не существует для Габо, кроме Гугуты.

— Приедет в конце этого месяца, — заявит улыбающийся Габо.

— Правда? — удивятся и обрадуются старики.

Эта радость, этот восторг не так уж неожиданны, зато неизменно искренни и сильны.

— За приезд Гугуты!..

— Да будет так!..

— Красивой, беленькой Гугуты!

Никто из них ни разу не видел Гугуты, но все убеждены: Гугута беленькая и красивая.

Габо так смеется, что начинает кашлять. Кровь приливает к лицу; багровеет, совсем заходится в кашле старик. И все не успокаивается, все повторяет:

— Гугута приезжает, моя беленькая, моя красивая Гугута! — Старик то кашляет, то смеется.

Михо в честь Гугуты затянет песню. Старики подхватят ее. Комната наполнится надтреснутыми старческими голосами. Габо успокоится, он доволен… С благодарностью глядит он на своих друзей. Сейчас он нащупает рукой карман. Поищет платок и вытрет слезы.

Габо дома один. Все ходит и шарит по комнате. Вытащил из ящика письма Гугуты. Надел очки, перечитал их. Ни в одном не пишет Гугута, что скоро приедет. Пишет только, что очень соскучилась, и в конце благодарит за деньги.

Старик вложил письма в конверт и снова спрятал их в ящик шкафа.

Гугута ничего не писала о приезде, но старик верил: рано или поздно она приедет, навестит его. Раз соскучилась по нему, значит, приедет. А ведь Гугута в каждом письме так и пишет: очень соскучилась.

Старик не стал бы и дожидаться ее приезда, сам бы поехал за Гугутой в деревню, да только… Хоть и не винил старик невестку, не должна же она была состариться возле него, а все же где-то в глубине души не утихала обида: не мог Габо пережить, что женщина, которую он лелеял, как родную дочь, так быстро забыла его сына.

Долго ждал Габо приезда Гугуты. Обманывал себя, обманывал других, уверял, что в конце вот этого именно месяца Гугута приедет обязательно. Но месяц уходил за месяцем, а Гугута все не появлялась, беленькая, красивая Гугута.

И сейчас вернулся Габо от Михо опустошенным, словно ограбленным. Ложная радость испарилась по дороге. Еле дотащил он до дому свои усталые старые кости. Некоторое время рылся, копался в ящиках шкафа, потом приготовился ко сну, разделся, потушил свет и улегся в постель.

Крик паровоза разбудил его. Старик сел на кровати, прислушался. Кругом была тишина. Габо напряг слух: на улице мяукала кошка.

Он накрыл голову одеялом, попробовал уснуть. Душераздирающее мяуканье на улице продолжалось. Габо встал, сунул ноги в тапочки. Пошарил рукой по стене, включил свет. Вышел на железный балкон. Посмотрел вниз на улицу. Кошка должна была быть где-то здесь, поблизости.

— Брысь, кошка!

Кошка замяукала сильнее. Старик вернулся в комнату. Чиркнул спичкой, зажег железнодорожный фонарь и снова вышел на балкон. Осветил фонарем углы улицы.

— Брысь! Кошка, брысь!

Кошка перестала мяукать…

Погасил фонарь, закрыл дверь.

После ночной прохлады старику была приятна теплая постель.

Он как следует подогнул по бокам одеяло. И вот уже незнакомая станция всплыла в тумане, битком набитый людьми, ярко освещенный вокзал.

Пассажиры суетятся, прощаются друг с другом, целуются… Звонок. Поезд сейчас отойдет, вот-вот тронется… Тронулся уже. Габо глядит на перрон. Там пусто, только красивая беленькая девочка стоит и машет ему рукой. Габо узнал ее, позвал даже, но крик паровоза перекрыл его голос… Крик разбудил старика.

На улице истошно мяукала кошка.

— Тьфу, проклятая, чья это кошка!.. И чего она орет в самую полночь. — Потом добавил: — А со мной-то что творится: кошачье мяуканье принял за гудок паровоза.

Старик опять встал, зажег свет. Одевшись, осторожно спустился по лестнице, прошел через двор на улицу.

Под железным балконом сидела и мяукала здоровенная кошка; завидев человека, она зло сверкнула зрачками и скрылась в ночную тьму.

Он встал рано. Подмел комнату, прибрал ее. Габо любит порядок… Любит, чтобы все было на своем месте.

Габо вынес на железный балкон стул и уселся погреться под утренним солнцем. Старик закрыл глаза, нет, он не спит, просто глаза у него закрыты. Он ждет, когда закипит чайник. Габо и чай любит, горячий, ароматный чай и грузинский хлеб с тушинским сыром.

Раздался осторожный стук в дверь. Старик поднялся, возя по полу тапочками, поплелся открывать.

Он открыл дверь. На пороге стояла круглолицая, краснощекая, светловолосая женщина.

— Дедушка Габо! — вскрикнула женщина и кинулась на шею старику. — Не узнал? Я ведь Гугута!

У Габо подогнулись колени, задрожало все тело. Трясущимися руками водил он по спине внучки, ласкал ее, гладил.

— Гугута!.. Гугута!

За Гугутой стояли три черненьких мальчика, один в одного, загорелые, круглолицые, все как налитые… А за ними — их отец, тоже весь как налитой. Большое четырехугольное скуластое лицо. Кепка со вздернутым вверх козырьком, не охватив всей головы, улеглась на макушке. Отец улыбался вместе с детьми. И черные четырехугольные его усы растянулись до ушей. Гугута представила дедушке все свое семейство.

Габо пригласил их в комнату, засуетился.

«Бог ты мой, Гугута приехала», — бормотал он про себя и на скорую руку накрывал стол. Завтра придет он в парикмахерскую и скажет: Гугута приехала!

Гугута приехала! — завтра весь город узнает об этом.

А Гугута тем временем достала из чемодана хлеб домашней выпечки «шотис пури», крутые яйца, вареную курицу. Давно притихшая комната Габо ожила, зашумела. На радостях старик никак не мог усидеть на месте, вертелся, суетился, ласкал то Гугуту, то правнуков. Видно было, что мальчики изрядные шалуны. Едва освоившись, они уже сцепились, пустили в ход кулаки, не давали поесть друг другу.

Отец терпел, терпел, а потом как стукнет каждого по голове. Да так, что Габо чуть не лишился чувств, но не позволил себе сделать замечание зятю.

— Они у меня, — сказал зять, — и клопа в стенке не оставят в покое.

Мальчики примолкли, успокоились и снова принялись за еду.

— Почему не сообщила, что собираешься приехать? — спросил Габо у Гугуты.

— Не знаю… Я и не собиралась приезжать… Это потом как-то надумали.

— Оказывается, замуж вышла, и дети уже у тебя… А я и не знал ничего… Разве так можно, доченька.

— Не знаю… Мама говорила, не пиши, мол.

— Почему же?

— Потому… — Гугута застеснялась, покраснела, наконец все-таки сказала: — Если, говорит, узнает о твоем замужестве, денег больше не будет присылать.

— Эх, как могла она сказать такое… На кой черт мне эти деньги, все, что видишь здесь, все твое, доченька. Мне-то ведь на два дня жизни осталось, какого же дьявола держаться мне за все это… Или в могилу с собой тащить?

До конца завтрака зять еще раз отлупил детей, еле унял их. Потом все встали, Гугута попросила деда повести их по городу, сказала, что ей надо сделать кое-какие покупки. Старик сменил одежду (надел железнодорожную форму) и пошел впереди внучки и зятя. Мальчиков оставили дома. Строго-настрого наказали им ничего не трогать, вести себя смирно, не устраивать беспорядка, а то, мол, худо вам будет…