Дворник не слушал Луку, не отпуская руки, вел его куда-то.

— Отпусти меня, дяденька, — снова заныл Лука, — я в школу опаздываю.

— А когда ты сюда забирался, не опаздывал в школу?

— Я ведь ничего плохого не сделал!

Дворник подвел Луку к одной из скамеек и сказал:

— Садись, поговорим.

Лука сел. Старик сел рядом, прислонив метлу к скамье. Лука, естественно, представления не имел, о чем дворник собирался с ним говорить, да это его и не интересовало. Он думал только о том, как бы вырваться из рук этого жуткого старика и смыться отсюда поскорее.

— Чего тебе здесь понадобилось с утра пораньше? Зачем ты сюда забрался? — спросил дворник.

— Не знаю… Ворота были открыты, и я вошел.

— Вот тебе и на! Значит, где увидишь открытую дверь, туда и лезешь?

— Простите меня, я не знал.

— Чего не знал?

— Что нельзя сюда входить.

— А что у тебя с ними общего?

— С кем?

— С теми, которые тут болтались.

— Ничего. Я впервые их вижу. Они и не взглянули на меня, и слова мне не сказали.

— И не скажут. Этот плюгавый — большой гордец, много из себя воображает! Но если он мне попадется, я ему спуску не даю, так он удирает от меня, хвост поджав. Не люблю зазнаек. Если ты человек, так будь человеком, чего пыжишься, как индюк! — Старик грозно поглядел на дверь, за которой недавно скрылись двое в халатах.

Луку эта беседа немного успокоила. Старик оказался не таким уж злым. Но хорошего все равно было мало, потому что время шло, а он как дурак сидел здесь и болтал с дворником. «Наверно, уже второй урок кончается», — переживал Лука.

Тем временем дворник достал из-под шинели пандури, наладил ее, попробовал звук и ударил по струнам. Сначала он спел «Ах, трактор…», потом затянул «Молодой пастух в Шираки».

«Эту песню он не скоро кончит», — с тоской подумал Лука, но другого выхода не было, надо было дослушать до конца. Лука сидел и грустным взглядом провожал всех проходивших по улице. Внезапно его осенила забавная мысль: интересно, что бы подумал Андукапар, если бы случайно заглянул сюда и увидел бы меня? Эта мысль немного развеселила Луку, и настроение у него поднялось.

Дворник допел до конца «Молодой пастух в Шираки», потом встал со скамьи со словами:

— Ну, я пошел, мне некогда с тобой рассиживаться.

Оба направились к воротам деловитой походкой.

Поравнявшись с окном Мтварисы, Лука неожиданно спросил:

— Дядя, а где та женщина, которая здесь жила?

— Где?

— Вот здесь. — Лука указал пальцем на знакомое окно.

— Там никто не жил. Это прачечная.

— Как же нет, я ее знал… Ее Мтварисой зовут, — не отставал Лука.

— Ты меня не учи, я здесь тридцать лет работаю и всех знаю. Какая еще Мтвариса? Это прачечная! — Дворник выпроводил Луку за ворота и сказал на прощанье: — Будет время, заходи! — и запер ворота изнутри.

Некоторое время Лука стоял в растерянности. Он пытался собраться с мыслями, ясно представить тот день, когда проник сюда впервые и увидел Мтварису, стоявшую у окна. Лука все прекрасно помнил. Он даже голос Мтварисы услышал. Но все-таки усомнился: «Может, мне все это померещилось? Может, Мтварисы и вправду нет на свете?»

Только теперь он вспомнил, зачем шел сюда, и направился к Куре. Конопатого Альберта не было. Если даже он и приходил, вряд ли стал бы ждать так долго.

День был серый, холодный, с Куры дул ледяной ветер.

Датико Беришвили еще раз предложил тете Нато обменять квартиру. На сей раз посредницей он выбрал Эмму, сестру Коротышки Рубена. Эмма была черноволосая хорошенькая женщина, круглолицая и пухленькая. В свое время многие парни на нее заглядывались, но, несмотря на их настойчивое внимание, Эмма замуж не вышла и теперь жила вместе со своим братом на первом этаже, рядом с Датико Беришвили.

Тетя Нато, как и следовало ожидать, Эмму тоже выпроводила с отказом: пока я жива, сказала она, никому эту квартиру не отдам, и передай этому бессовестному, чтобы он меня больше не тревожил. Эмма, в отличие от старого чувячника, все же старалась уговорить старушку, но у нее ничего не получилось, и ей пришлось уйти несолоно хлебавши. После ухода Эммы тетя Нато разнервничалась. Весь день она ворчала, проклинала Датико Беришвили и тех, кто придумал войну, обрекая людей на муки и страдания.

— Надо держать ухо востро, Лука! Ты видишь, как себя ведут некоторые?! Вместо того чтобы протянуть нам руку помощи, — обратилась тетя Нато к племяннику, подняла глаза к потолку и перекрестилась: — Господи, только бы вернулись живыми моя сестра и зять, а там я сама рассчитаюсь с теми, кто не уважает честь нашей семьи!

Лука убежал в другую комнату, чтобы не слышать голоса тетки, и украдкой утер слезы. В одиночестве он долго размышлял и мечтал о возвращении родителей. Он ясно представлял себе тот день, когда вернувшийся с фронта отец сквитается с Датико Беришвили, хотя и не до конца понимал, в чем заключалось неуважение к чести их семьи.

В тот же вечер, когда Андукапар услышал от Луки, что Датико Беришвили опять присылал человека для переговоров по поводу обмена, он грустно улыбнулся, продолжая клеить пакеты. Лука, облокотясь на стол, следил за движением тонких пальцев Андукапара. Пальцы с удивительной быстротой и ловкостью складывали и склеивали края бумаги. С такой же скоростью росла стопка пакетов, уложенных в правом углу стола.

На столе мерцала маленькая керосиновая лампа.

— Люди прикованы друг к другу тяжелой цепью необходимости, — сказал Андукапар, — тяжелой цепью нужды… к сожалению, это так… Степень человеческих взаимоотношений определяется тем, насколько мы нуждаемся друг в друге. Видишь, что происходит? Я тебя считаю своим другом и в то же время нахожусь в добрых отношениях с тем человеком, который хочет навредить вашей семье. По правилам я должен наплевать на все и швырнуть эти пакеты в лицо Датико Беришвили. Но я не только не сделаю этого, а улыбнусь ему, если он сейчас войдет сюда, и подам ему руку. При этом я буду польщен, что он изволил меня посетить. Почему? А потому, что мое существование зависит от этого человека. Вот так. В свою очередь, Датико Беришвили тоже от кого-то зависит и к кому-то прикован, тот прикован еще к кому-то, и так до бесконечности тянется эта тяжелая цепь.

Андукапар помолчал, дал рукам отдохнуть, потом сказал:

— Впрочем, такие отношения не имеют никакой ценности: пропадает необходимость, безболезненно распадается цепь. Драгоценны только истинная любовь и дружба, верная, бескорыстная, вот такая любовь, которой я люблю тебя, или такая дружба, как у нас с тобой. Ведь ты ничего не ждешь от меня? Да и что с меня взять — с получеловека?!

Лука снова расчувствовался и решил уйти. Но кое-как сдержался и не расплакался. Ему стало до боли жаль друга, он никогда об этом не задумывался, только сейчас ему дали понять и прямо сказали, что Андукапар — получеловек. Он почему-то пристыженно смотрел на него, полулежащего в кресле с велосипедными колесами, в свою очередь, с печальной улыбкой взирающего на собственные руки, недвижно застывшие на бумаге для склеивания пакетов.

— Ты понял, что я тебе сказал?

— Не знаю…

— Если хочешь, я растолкую.

— Нет, не хочу, я все понял. — Лука, конечно, не очень хорошо понимал, о чем говорил Андукапар.

— Необходимость сковывает людей тяжелой цепью, дружба — невидимыми нитями; но у этой невидимой нити все же есть один недостаток: то, что она невидима. Она может порваться так, что ты этого не заметишь до конца жизни. — Андукапар на время умолк, потом заговорил снова: — О-о, это ужасно!

Опять наступило молчание. На этот раз его нарушил Лука.

— Андукапар, существует ли на свете счастье?

— Почему ты об этом спрашиваешь? Откуда появилась вдруг у тебя такая мысль? — улыбнулся Андукапар.

— Не знаю…

— А все-таки?

— Просто так, мне интересно.

— Этот вопрос так стар, что даже немного попахивает банальностью. На этот вопрос всегда отвечают вопросом: сначала надо выяснить — что такое счастье? То, что является счастьем для тебя, для другого может оказаться бедой. Счастье — сложное понятие, и поэтому оно мучает нас на протяжении веков…