Иотам ничего не ответил Важа, но в душе твердо решил, что всерьез возьмется за это дело, чтобы печаль не омрачала сердце друга. Больше они не встречались, ибо Важа вскоре, года через три, умер. Иотам не изменил своего решения, пять лет искал по всей Кахетии и выбирал лошадей грузинской породы — лурджу. Кому давал за них деньги, кому — овец и в конце концов приобрел десять лошадей, из них — семь жеребцов.

Слушая эту историю, я усомнился и не поверил во встречу и в беседы Важа с Иотамом, счел это скорей плодом Сабиной фантазии, чем правдой. И история с аргамаком казалась мне далекой от реальности. Если такой конь и существовал, думал я, то почему мы так легко дали ему исчезнуть. Лично я знал лишь одного лурджу — Магданы[22], да и тот был осликом. Вспомнил я и то, как легко управлялся со своим лурджей шестнадцатилетний Арсен[23], так что в моем сознании слово «лурджа» звучало даже с примесью иронии и было лишено всякого ореола.

Но сейчас я, чуть опережая события, представлю две справки о грузинском коне. Копаясь в одной частной библиотеке, я наткнулся на документ, датированный 1608 годом, который невольно напомнил мне эту зимнюю ночь и старую историю, рассказанную мне моей теткой. В перечне имущества графа Татищева, продаваемого с молотка, между прочим значилось:

Обратите внимание, в какую фантастическую по тем временам сумму оценен грузинский конь. И еще — второй, более поздний документ времен русского царя Михаила Федоровича:

Нет сомнения, что грузинского скакуна хотят приобрести для самого русского государя. В то время Россия уже была великой и сильной военной державой. И коней самых отборных мастей у нее более чем достаточно. А все же для государя ищут и выбирают лучшего по всем статьям. И такого коня находят… в Грузии!

Конечно же, Важа Пшавела не напрасно сокрушался о вырождении сивого аргамака, он знал, что говорил.

После этого я уже иначе воспринимал образ сивого скакуна в стихах и поэмах Важа. Я чувствовал печаль великого поэта о грузинском коне-лурдже и его попытку своими гениальными творениями спасти и обессмертить эту породу, которая на протяжении многих веков и в борьбе с врагами, и в труде сослужила грузинскому народу великую службу.

А теперь вновь вернемся к рассказу Анано.

Прошло еще двенадцать лет. Иотам не обделял своих лошадей заботой и вниманием, и его табун насчитывал уже сорок скакунов.

Маленькие, покрытые зеленью лесные пригорки и поляны над Нислаурой деревня отдавала под пастбища. Траву здесь не косили и с ранней весны до поздней осени пасли скотину.

Вот и Иотамовы кони щипали здесь траву, зимой и летом резвясь на свободе. Лишь зимой Иотам носил им сено, складывая его в небольшие копны. Со временем они требовали все больше внимания. Чего только стоило поймать и подковать их! Они расплодились, окрепли и, полуодичавшие, носились, как ураган, по горам и долам. И признавали они на свете лишь одного человека — Иотама.

Когда Иотам из деревни исчез, его табун остался беспризорным, но это не помешало ему расплодиться, и через четыре года в лесных чащобах резвилась сотня скакунов. Это было поистине прекрасное зрелище — табун аргамаков, оглашая громким ржанием поля, проносился мимо деревни и, рассеиваясь, как туман, спускался на водопой к Алазани.

Да, они радовали глаз, но — посудите сами — сто коней без хозяина, почти одичавших, создавали человеку сложности и требовали заботы. Травы в маленьких зеленых ложбинках и на лугах теперь не только деревенской скотине, но и коням еле хватало. Поэтому деревенские жители ворчали и даже жаловались.

Разумеется, во всем винили Иотама. Саба это знал. Знал он и то, что Барнабишвили уже давно косится на гуляющих на воле коней. Он и не скрывает своего негодования, грозится: «Дайте срок, я за них возьмусь!» Но время шло, и угроза Барнабишвили оставалась угрозой, а кони опять резвились, наслаждаясь свободой. Ясно было, что пустыми угрозами Барнабишвили просто хочет разжечь недовольство других.

— Барнабишвили этих коней погубит, — однажды сказал Сабе Тома Бикашвили. — Может, ты пойдешь к нему и попробуешь договориться?

— Пойти? — засмеялся Саба. — И что сказать?

— Да мало ли что?.. Хотя бы то, что нужно этих коней поймать и приручить, одних взять в колхоз, других — продать. Кони всем нужны, да и какой колхоз не купит таких породистых лошадей? И мы останемся в выигрыше, и они. Или создадим ферму, будем разводить лошадей. Скажи Барнабишвили — это даст деревне большую прибыль… Предложи: сам, мол, буду работать на ферме… Ты, Саба, должен взять на себя заботу о лошадях!

— Разве это мое дело?

— А как же, ведь твой отец, Иотам, купил этих коней и вложил в них столько сил.

— Были Иотамовы, стали ничьи… А может, они уже собственность Барнабишвили?!

— Не надо так круто. Ты еще ребенок, Саба!

— Круто, не круто… Я разве не вижу?.. Хоть убей, не могу я к нему идти.

— Почему?

— Потому что он не человек. Был бы человеком, пришел и поговорил бы со мной сам.

— Ты попробуй, может…

— И пробовать не буду!

— Кацо, я тебе говорю, он коней погубит.

— Знаю.

— Не видишь разве, как он кое-кого на свою сторону склонил, и те трубят повсюду, что скотина, мол, от голода подыхает?

— Знаю я, на что он их подбивает.

— Если знаешь, так чего стоишь и смотришь? Пойди и скажи ему все!

Тома Бикашвили ушел рассерженный, махнув на прощание рукой: «Так ничего не выйдет».

Однажды (был конец мая) Саба, встав спозаранку и выйдя во двор, увидел за забором лошадь. От удивления он потер глаза: уж не привиделось ли? Но нет! Ему не привиделось: у ворот понуро стоял лурджа… Саба быстро сбежал по лестнице и открыл ворота.

Старый, выбившийся из сил конь ушел от волков, на шее у него зияла рана, бока и мышцы ног были изранены острыми клыками.

Осмотрев раны, Саба решил, что животное еще можно спасти, и завел его во двор. Обмыл водой кровь, пыль и грязь и вернулся в дом в поисках мазей Иотама… Врачевать раны и готовить мази Саба научился от отца — он обмыл рану коня водкой, осторожно обрезал свисающую клочьями кожу на шее, смазал мазью и обвязал бинтом.

Вдруг взгляд его скользнул в сторону забора: оказывается, к нему неслышно подъехали трое всадников. Саба, наткнувшись на колючий взгляд Барнабишвили, съежился и напрягся.

— Если в гости пожаловали — прошу в дом, — пригласил он.

— Чей это конь? — пропустив мимо ушей приглашение, спросил Барнабишвили.

— Если войдете, я объясню. Мне есть что вам сказать.

— Это нам есть что сказать… Лошади испоганили все вокруг, а ты мне тут лазарет устроил.

— Может, приручим этих коней, будут служить нам, и я помогу, а то ведь и им трудно приходится… вот, этого сегодня волк задрал, — пытался сохранить миролюбивый тон Саба.

— С каких пор ты стал думать об общей пользе, а?! — вызывающе продолжал Барнабишвили.

— Не перечь, Барнабишвили, эти кони стоят того, чтобы за ними ухаживать, — ответил Саба.

— Нужно было думать, когда вы начали их разводить, а теперь поздно. Кто справится с таким табуном?!

— Я справлюсь!

— Ты?! И ты туда же, старое вспомнил, да?! Сто коней на одного человека, не много ли придется?

— Не для себя стараюсь — для вас!