Потом я разделся и лег в постель. Старался разобраться, что меня так тяготит, мучит, лишает сна. Ведь на всем белом свете нет человека счастливее! Сколькие о такой вот судьбе мечтают! Как видно, я угрюм и мрачен по натуре, раз не могу насладиться счастьем. Так думал я, растянувшись в постели.

Неожиданный крик нарушил дрему — оглушенный, я сел в кровати, думая, что разбудил меня кошмар. Было все еще темно. Снаружи доносились звуки переполоха и галдеж. Внезапно, как факел, из этого шума вырвался крик, который перекрыл все голоса. Я подумал, что, наверное, кто-то получил известие о гибели близкого человека. В открытое окно я выглянул на узкую улочку, где слышался шум. Ничего не было видно, и слов было не разобрать.

Анано успела надеть платье и зажечь лампу. Она растерянно и, как мне показалось, бессмысленно суетилась. Увидев меня, она смущенно пробормотала что-то и растерялась еще больше, но вскоре справилась с собой и, пригладив руками волосы, быстро вышла наружу. Я выскочил на балкон. Анано уже исчезла во тьме.

В общем гомоне голос ее всплыл и заглох. Я сбежал вниз по лестнице и, крадучись, пошел в дальний угол двора, откуда слышались голоса. Дойдя до забора, я затих и притаился. Все собрались перед домом Маро-учительницы, что мне не понравилось. Я прислушался и уловил в этом шуме, что недавно какой-то мужчина пытался залезть в окно к Маро-учительнице, но женщины, оставшиеся у нее на ночлег, подняли тревогу. Все они в один голос твердили, что была на нем военная форма.

Я прятался за забором, мне было стыдно, и я боялся, как бы меня не увидели.

Боже, что за женщина Анано! С каким остервенением она боролась и наступала, спорила и успокаивала взволнованных женщин — мол, все это вам привиделось, в вашем возрасте и померещиться может. Что вы хотите от Сандро, он как лег спать, пьяный да усталый, так и спит мертвым сном. Лежит себе и храпит. Он даже не слышал вашей суматохи. Ногой не шевельнул. Идите удостоверьтесь: от его храпа стекла звенят… Для пущей убедительности она несколько раз повторила: «Храпит».

Тихонько, как и пришел, я отошел от забора. По-прежнему слышались возбужденные голоса, но теперь уже спокойнее и миролюбивее. Анано, как видно, своего добилась. Заронила семя сомнения, и хоть почва была не столь уж благодатной, но, брошенное, — оно проросло.

В жизни бы не поверил даже собственным глазам, что мой отец в полночь тайком ушел из дому и, как вор, лез к Маро в окошко. Во-первых, я был глубоко уверен, что отец такое совершить не может, а во-вторых, разве люди его возраста не староваты для подобных сластей?

Тем временем рассвело. Небо сначала побледнело, а потом свет стал ярче. Я сидел на ступеньке и ждал возвращения Анано.

Вдруг отец позвал меня сверху:

— Озо!

Я вскочил и посмотрел на второй этаж. Отец стоял на балконе, подбоченясь, и смотрел на меня с улыбкой.

— Объясни-ка, что там за сыр-бор?!

Я беспомощно развел руками: «Не знаю».

Ничего от меня не добившись, он через весь двор прокричал соседям:

— Эй вы, что случилось, что вам приснилось?! Людям спать не даете!

Услышав голос отца, все безмолвно разошлись по домам. Я опять присел на ступеньку. Все как будто прояснилось… «Женщинам что-то приснилось, вот они и подняли шум, а если и не приснилось, то адресом они ошиблись», — думал я. Я очень легко убедил себя и почти успокоился. Вскоре, открыв калитку, вошла Анано. Она выглядела рассерженной, на ней лица не было. Быстро пересекла двор, взбежала по лестнице вверх и закрылась в комнате с отцом. Они оба долго не появлялись.

Завтрак прошел спокойно, отец был в прекрасном расположении духа, особенно после трех рюмок водки. Тут же решили зарезать барана и пригласить людей, чтобы торжественно отметить возвращение Сандро Бодавели. Правда, кое-кто пытался опорочить доброе имя победителя, но ничего не вышло. Как говорится, пальцем в небо попали.

Барана зарезали и ободрали. За бараном последовали куры. Были початы и квеври[27]. Первым открыл калитку тот фронтовик, который вернулся невредимым. Он был хмур и задумчив — сразу, как вошел, сел к столу и достал из кармана коробку с табаком. Сделал самокрутку из газеты, закурил. «Сандро, в какой стране тебя конец войны застал?» — первое, что он спросил. «Пиран, сейчас не время об этом, потом поговорим», — отложил этот разговор мой отец, и Пиран безропотно согласился. Вслед за Пираном пришли еще двое, всем известные кутилы и выпивохи, привлеченные угощением и вином. Они все сокрушались, как это их не пригласили на вчерашнее застолье. Одним словом, был у нас во дворе накрыт большой стол, и деревня веселилась от души. Только Маро-учительница не пришла — в тот день она нигде не появлялась.

Зизи в деревне не было, вчерашнего ночного переполоха она избежала… Наверное, для девушки было бы очень неловко стать свидетельницей такого случая. Я представил себе, в каком бы положении она оказалась, и настроение у меня упало. Впрочем, я и до того был недоволен и неспокоен. Весь день меня мучило ощущение, что ряд кубиков мы сложили не так, как надо. Я ощущал внутренний разлад, мне казалось, что все мы себя обманываем, чтобы не утратить равновесия. Показное спокойствие замечал я и в Анано. Хотя она на все лады бодрилась… Уж лучше бы Маро-учительница дня на три-четыре задержалась в Тбилиси, тем более что приехала она из города довольная: «Хорошо устроила Зизи».

Я не знал ни минуты передышки; на меня возложили обязанности виночерпия, я носил пустые кувшины, наполнял их вином и подавал на стол.

Было жарко, утро обещало пасмурную погоду, но потом тучи рассеялись и припекло июльское солнце. Однако солнце сидящих за столом не смутило, никто из гостей с места не двинулся, сидели крепко, хотя от жары и вина все взмокли. Когда солнце стало клониться к закату и спряталось за домом, мне показалось, что двор вздохнул с облегчением.

В этот момент кто-то воскликнул: «Кариаули идут!»

Я стоял у калитки и сразу увидел, как по дороге, приближаясь к нашему дому, шествует семейство Кариаули. Их появление было неожиданным, но я не удивился, улыбнулся и даже обрадовался. Впереди шло старшее поколение. Кариаули-отец в тушинской шапке, в черных брюках и в свободной черной рубашке; большой живот обхвачен тонким поясом с пряжкой. Кариаули-мать была в чихтакопи, широкое скуластое лицо с обеих сторон нежно обрамляли каштановые локоны, а в руке она держала раскрытый старомодный черный зонтик и, казалось, не шла, а тихонько плыла. Кариаули-отец ступал тяжело, и видно было, что он стоит на земле очень прочно.

За ними следом появились сияющие дочки, рыжие, румяные от жары, в пестрых легких платьях. Шеи и руки сверкали белизной. Большие груди колыхались впереди хозяек. Я никогда не видел девиц-дэвов во весь рост. В прошлый раз они сидели за столом и показались мне коротышками. На деле же то, что они были крупными и рыжими, не лишало их своеобразной стройности и привлекательности. Кариаулевой вдовы я не увидел и подумал: наверно, она не пошла с ними. Но когда семейство Кариаули приблизилось к нашему двору, я заметил ее среди дэвов — голова и руки опущены, и вся она как бы уменьшилась, похудела.

Я открыл гостям калитку. Анано пошла им навстречу и пригласила: «Входите, входите, — потом окликнула отца — Сандро, встречай гостей!» Первыми во двор зашли Кариаули-старшие, за ними — Кариаулева вдова, а потом уже девицы-дэвы. Они все осветили своей красой! Обе показались мне чуть смущенными и растерянными, но я не понял, застенчивы ли они вправду или притворяются.

Кончился ритуал приветствий и рукопожатий, и Анано представила Кариаули своего брата. Отец с улыбкой встретил гостей, даже поцеловал руку Кариаули-матери. Я стоял рядом и со стороны наблюдал за церемонией. Секундой раньше я подумал: «Интересно, какое впечатление произведут на отца девицы-дэвы?» И сразу стал свидетелем того, как отец сперва опешил и открыл рот, словно у него вырвалось крайне изумленное междометие. Он застыл и протянул руку Кариаулевой вдове, на нее даже не глядя. Бедный, он глаз оторвать не мог от сияющих золотым светом, как куст азалии, девиц-дэвов… Потом он растаял в улыбке, с почтительностью пожал им обеим руки и неуклюже поклонился.