Утром он поднялся поздно, когда в доме стало светло. Пододвинул ближе к груде темных закопченных кирпичей стул, сел на него, достал из-за пазухи трубку и закурил. Так и застал старика Лыляйнына Руанто сидящим у кирпичей.

В доме было холодно, и уж кое-где на стенах проступила поблескивающая на свету изморозь. Руанто пригласил Лыляйнына на чай.

Сидя за столом в своем доме, где теперь резвились ребятишки Руанто, старик внимательно рассматривал печь. Раньше он на нее и внимания-то не обращал, теперь разглядывал так, будто это было сокровище. Старик даже открыл дверцу и заглянул внутрь печи, но из-за пламени и дыма ничего не мог там увидеть.

Прежде чем начать складывать печь в доме Руанто, старик решил сходить на стройку и узнать, какое нужно вещество для того, чтобы кирпичи прочно прилипали друг к другу.

Молодые местные парни, что работали на стройке плотниками, показали Лыляйныну, откуда раньше дед печник брал глину. Но глина так сильно смерзлась, что ее трудно было разбить даже ломом. Старик решил сложить печь без глины.

Рано утром Лыляйнын принялся за работу. Он стал укладывать кирпич на кирпич приблизительно так, как они были сложены раньше. К вечеру печь была готова, но, к удивлению, в комнате осталось так много лишнего кирпича, что его хватило бы еще на две такие же печки.

Перекурив, старик решил затопить. Он принес дров, уложил их в топку и поджег. Дрова долго не горели, а когда затлели, дым повалил во все щели покосившегося, убогого сооружения Лыляйнына. Старик вышел на улицу и внимательно посмотрел на трубу, но из нее не шел дым. Лыляйнын вернулся в дом, открыл двери, чтобы вышел дым, и стал разбирать свое детище.

На следующий день, когда Руанто опять пригласил старика на чай, Лыляйнын еще с большим пристрастием стал рассматривать печь. Он ходил возле нее, заглядывал в топку, поддувало, гладил, стучал и прислушивался к ней. Теперь он понял, почему печь делается такой массивной. «Дыму нужно пройти побольше путь, чтобы он отдал свое тепло кирпичам, прежде чем выскочить из трубы на улицу», — размышлял он.

Старик попросил Руанто надолбить глины и принести в дом, чтобы она оттаяла. Сам же пошел в гараж к знакомому еще по рыбалке механику.

В гараже он нашел металлическую бочку, попросил механика разрезать ее вдоль, к низу приварить четыре ножки, в днище прорезать два отверстия. Когда все было сделано, Лыляйнын и Руанто принесли полубочку в дом. Старик обложил ее изнутри кирпичом, установил где положено колосники, сверху накрыл тяжелой чугунной доской, и получилась топка. Правда, чугунная доска с конфорками была намного шире полубочки, и потому топка походила на какое-то странное крылатое сооружение.

Затем Лыляйнын принялся делать самое главное — обогреватель. Он тщательно, как заправский печник, разметил колодцы — дымовые проходы — и начал кладку. Хотя он и старался укладывать кирпичи ровно, но они плохо слушались, и обогреватель получился кривым, горбатым, как охотник Рентыргин, которого когда-то помял на охоте медведь.

На «открытие» печи собралось много народа — все соседи и семейство Руанто. Когда в крылатое сооружение Лыляйнына положили дрова и для того, чтобы они лучше горели, полили их слегка керосином, а потом подожгли, то черный едкий дым опять повалил в комнату, и многие не выдержали, выскочили на улицу. Но вот печь загудела, люди, выскочившие на улицу, закричали, что из трубы идет черный дым.

Вымазанный в саже старый Лыляйнын счастливо улыбался.

Первая печь старика оказалась удачной. Она мало требовала угля, но давала много тепла. Руанто перешел в свой дом и был очень доволен.

Спустя некоторое время сломалась печь у горбатого охотника Рентыргина, и он пришел за помощью к Лыляйныну. Старик сложил новую печь и ему. Позже вышла из строя печь в колхозной столовой, и опять за помощью пришли к старику. С тех пор Лыляйнын стал считаться колхозным печником. Не одну еще печь суждено ему было сложить в эту зиму.

Летом, в погожие, теплые дни, когда небо стало голубым и чистым, когда в пойме реки зазеленела трава и кустарник, старик Лыляйнын занемог. Его привезли с рыбалки домой, и, высохший, худенький, маленький, как ребенок, он сидел теперь у окна и не отрываясь смотрел на кусты возле своего дома. Этой зимой ему не суждено будет мастерить в домах сельчан печи, смерть давно стояла на пороге его дома. Этой зимой многим сельчанам будет холодно без его печей.

Осенью, до прихода холодов, Лыляйнын умер. Он так и не узнал, что зимой в домах уже не топили печи. Новая колхозная котельная обогревала теперь весь поселок. Но многим людям дожить до этого помогло тепло Лыляйнына, его выдумка и изобретательность, и они долго помнили об этом.

Жесткие потоки воздуха слизывают со льда залива выпавший накануне снег, который еще не успел слежаться и затвердеть, и гонят его к настывшим берегам Ветер натыкается на прибрежную гряду, полирует оголенные вершины сопок, а потом ввинчивается в распадок, обрушивая свою мощь на поселок, прижатый к склону.

Длинный, похожий на школьный пенал деревянный балок, поставленный на окраине поселка, от сильного ветра вздрагивает. Окно, залепленное снеговой кашей, еле выдерживает тупой напор пурги.

В балке накурено, пахнет соляркой, которой растапливают по утрам железную печь — большую металлическую бочку на трех изогнутых ножках; тугой дух пота исходит от ватников и портянок, что развешены над печкой.

За небольшим, грубо сколоченным столом возле окна, между двухъярусными армейскими кроватями сидят четверо и играют в карты, запальчиво и шумно спорят, громко смеются, много курят. Пятый обитатель балка, бригадир Семен Жарков лежит на кровати, подложив под тяжелую голову мускулистые волосатые руки.

Месяц назад бригада приехала в подшефный колхоз строить ледник. Из-за частых поломок поселковой электростанции работа не клеилась. На прошлой неделе полетел компрессор, а в довершение ко всему на поселок навалился циклон.

— Просифонили мы месяц, просифоним еще два, а дальше?.. — вдруг истерично вскрикивает бурильщик Иван Петрович Сапов. Ему пятьдесят два, и ребята прозвали его Иванпетя. — Начальство обещало заработок, а что выходит? Мыльный пузырь… Сколь раз зарекался, а все ж накололся, все ж слабину дал… Теперь вот сифонься тут. Никакой трудовой организации нет.

— Все, как всегда, на пургу спишут, — это вступает Коля Мятников. Поблескивая большими карими глазами, он заглядывает к соседу в карты.

— Но, ты! — рычит Иванпетя и прячет карты.

Мятников весело хохочет. Он в застиранной гимнастерке без погон, с дырочками от разных значков на груди и сейчас напоминает разбитного мальчишку — предводителя ребячьих набегов на сады и огороды.

— Пора требовать от начальства компенсацию за эти дни. Пусть нам платят как за простой. Они ведь не обеспечили нас нормальной техникой! — качает права Иван Петрович.

— Чего требовать? Дуст — нутро заворачивается, вот и вся правда, — хлопая о стол картами, говорит Коля.

— Больно мы на государственное любим рот разевать, — вступает в разговор напарник Мятникова белорус Василь Бантусь.

— Вот это правильно, Василь! Вот где собака зарыта. — Мятников искоса поглядывает на Сапова и подмигивает лукаво остальным игрокам. У него с Иванпетей сложные отношения.

— А вы, Иванпетя, еще не успели родиться трудовым человеком, а уже начали сосать советскую власть.

— Ветро-дууй! У меня рабочий стаж больше тридцати лет, а ты…

— При чем руководство, если пурга? — не понимает Бантусь.

— Мне плевать, что пурга, мне важно средний за год подтянуть. У меня в это лето намечается очередной отпуск. — Иванпетя оглядывает всех холодным, жестким взглядом и бросает на стол карту: — По козырям, робята!

— Ты ради денег к самому рогатому наймешься в работники. Что значит, когда человек пожилой формации! У него мини-мир — деньги и макси-мир — тоже деньги.

— Ветродууй! Деньги все любят. Ты вот поживешь с мое — и тоже поймешь что к чему. Пока ты — серость… С деньгами-то каждый дурак себя человеком чувствует. У меня вот жена на руках, а я тут торчу. Она там, бедная, с тоски помирает…