направо – к дому Гэвина. Дэлайла потянула его направо.

– Я тебя провожу, – сказала она в ответ на скептически приподнятую бровь.

– Это ведь прибавит мне дополнительных очков? Я же ведь верну тебя домой.

Он улыбнулся и поцеловал ее в макушку, и они шли, пока не добрались до

его ворот. Когда те со скрипом открылись, Дэлайла осторожно вошла, притворяясь, будто не чувствует, как подрагивает дорожка к дому. Она быстро

оглянулась, убедившись, что лозы обвивают железо, оставаясь там, где и

должны быть.

Может, на самом деле она и не могла чувствовать дрожь Дома, как и

холодок под свитером, пробежавший по ее спине. А может, все это было плодом

ее воображения, ведь Гэвин остановился и притянул ее к себе. Настолько

близко, что даже она при родителях не стала бы так делать.

– Ты в порядке? – спросил он, кончиками пальцев касаясь обнаженной кожи

под краем ее свитера.

– Да.

– Ты мне очень нравишься, – сказал он. Она приподнялась на носочках, желая так поцеловать его, чтобы у него не возникло вопросов, как сильно он ей

нравится, но шорох гравия и визг шин привлекли внимание их обоих на в

сторону проезжей части.

– Дэлайла Блу! – крикнул ее отец.

Подняв пыль, машина Франклина Блу остановилась на середине улицы

Гэвина.

Почему он именно сегодня поехал по этой улице? Желудок Дэлайлы

сжался, когда она заметила, как несколько лоз сползли с ограды и устремились

к шинам.

– Папа, – шагнув вперед, сказала она.

– Что ты здесь делаешь? В машину.

– Я должна идти, – сказала она Гэвину, неохотно убирая руку.

Он наблюдал за лозами, в смятении сдвинув брови.

– Увидимся завтра?

– Завтра, – согласилась она, направляясь к машине и умоляюще глядя на

него. Этот день можно официально назвать самым странным днем в ее жизни. –

Спокойной ночи.

Гэвин взглянул на нее с нечитаемым выражением лица.

– Спокойной ночи, Лайла.

Глава семнадцатая

Он

Гэвин злился. В венах гудела ярость, придавая ему сил, когда он большими

шагами уходил прочь, направляясь к тротуару и прочь от Дома. Он не мог идти

домой, пока чувствовал, как на щеках пылает яростный обжигающий румянец.

Он все еще чувствовал нежные прикосновения ветвей, когда они обхватили

его в парке, слышал шелест листьев, видел испуганное лицо Дэлайлы, когда она

поняла, что они не одни, и когда поняла, что они никогда не будут одни. Его

снова захлестнула ярость, он сжимал и разжимал кулаки, опустив руки. В

голове кружилась единственная мысль, становясь с каждым мигом все громче и

невыносимее.

Сколько это продлится? До окончания средней школы? Колледжа?

Вечность? Он понимал, что драматизировал, когда сказал Дэлайле, что им

нужно к этому привыкнуть, но разве он мог? И почему он задумался об этом

только сейчас? Он молод, будущее казалось ему таким неясным, полным

бесконечных дней и смутных догадок о годах, что будут тянуться один за

другим, но будут ли все они проведены в Доме?

И даст ли он ему уйти?

Гэвин споткнулся о неровный участок тротуара, почувствовав

беспомощность от таких мыслей. Изменятся стены, могут раздвинуться

комнаты – уменьшиться или увеличиться – но все останется прежним. Он сам

останется прежним. Пусть станет старше, но так и не вырастет в этом доме. И

никогда не узнает что-то другое, не узнает любви, желания или ненависти…

Нет. Он познает ненависть. Теперь годами будет чувствовать ненависть и

обиду, потому что уже ощущал в себе их горечь. Словно потерпев поражение, он хотел кричать, вопить и злиться. Дом должен остановиться, должен

перестать управлять его временем и жизнью, потому что, как бы он ни любил

его – а он всегда его любил– он должен отпустить. Не сейчас, но однажды.

Скоро.

Он повернул за угол, сделав длинный круг, прежде чем пойти домой.

Словно чувствуя его настроение, Ворота раскрылись, и петли громко

заскрипели в тишине вечера. Лозы не потянулись его встречать, не обвились

вокруг его рук. Ничто не выдохнуло с нежностью в его волосы. Все во дворе

замкнулось в себе, листья дрожали, словно их шевелил ветер.

Шумно шагая по дорожке, он не сводил взгляда с входной двери. Гэвин

задумался, ждет ли Дом, насторожившись, что он ворвется внутрь. Он должен

понимать, какой будет его реакция, и что он будет злиться. Если бы их заметил

кто-то другой, они с Дэлайлой выглядели бы как очередная пара целующихся

подростков в парке.

Но то, что сделал Дом, было безумием. Деревья не трогают людей, ветви не

цепляются за вещи людей, словно ревнивая девчонка. Кто-нибудь мог пройти

мимо и увидеть ветви под его одеждой и эту сплетенную мрачную пещеру над

ними, и что тогда? На что это было бы похоже? Кто-то мог обнаружить их.

С Домом все было в порядке, когда он уходил утром, – и было очень тихо.

Как и в последние несколько дней. И, если подумать, было слишком тихо.

Словно Дом ждал. Выжидал, когда Гэвин встретится с Дэлайлой.

Он в спешке зашагал быстрее, топая еще громче. Обычно он не топал, когда

злился, – это было неуважительно. Он никогда не хлопал выдвижными

ящиками и не тащил по полу стулья, всегда контролируя свои шаги и голос. Но

теперь ему было плевать. Он даже хотел сходить с ума. Это было бы так

хорошо. Гэвин собирался кричать и вопить, положить конец этому безумию, пока не случилось чего-нибудь ужасного. Он вдруг обеспокоился, мог ли

слышать Дом его в кабинете музыки или где-нибудь еще, мог ли наказывать не

только за то, что у него появилась девушка. Он знал, что это невозможно, но

разум, погрузившись в паранойю, заставлял его вспоминать все разговоры, что

случились за последние несколько недель.

Он вошел в прихожую и прислушался – теперь его очередь ждать. Гэвин

смотрел на пол, на коврик, что лежал у входа, сколько он себя помнил.

Он играл здесь машинками из спичечных коробков, читал множество книг, строил небоскребы из лего, такие высокие, что ему нужно было встать на стул, чтобы их закончить. Коврик был мягким, бежевым с синим, привычно уютным, а узор был таким знакомым, что он мог легко представлять его в голове, – но

сейчас тот казался ему чужим.

Как и все остальное.

Гэвин все еще помнил каждый раз, когда играл в одиночестве, а Дом за ним

присматривал. Он никогда не задавал вопросов о голосах, доносившихся

снаружи, о смехе детей примерно его возраста. Порой он видел в окно, как они

на велосипедах проезжают мимо Ворот, случайно находил мяч, закатившийся с

соседнего двора.

Как-то раз по пути домой он увидел группу детей. И за ужином он

рассказывал, что они делали и во что играли, а на следующий день после школы

на заднем дворе появился батут, собранный и стоящий на влажной траве. Он

вышел во двор, жмурясь от косых лучей солнца, решив, что ему мерещится.

Разве у него день рождения? Или он забыл о каком-то празднике? Вроде нет.

Решетчатая Дверь подпихнула его спуститься по ступенькам во двор, и

Гэвин понял, что батут стоит там для него. В подарок. Дом без причины сделал

ему подарок, чтобы увидеть его счастливым.

Гэвин тогда прыгал весь день. Он научился делать сальто назад и вперед и

обернулся, только когда услышал смех и аплодисменты по другую сторону

забора. За ним наблюдали дети из школы; его было видно только на вершине

каждого прыжка. Гэвин улыбался им и махал, превратив в игру каждый раз, когда их головы появлялись и исчезали, пока он прыгал.

Они играли на улице, даже звали его и спрашивали, могут ли зайти

поиграть. Гэвин не знал, что им сказать. Разрешит ли Дом зайти друзьям? Никто

его никогда не просил об этом, и Гэвин не знал, можно ли так делать. Он