— Сама она, конечно, не демон, — признавали старейшины. — Но кто может обещать, что ее сын им не будет? Если она хочет, чтобы мы признали его купригери, то он должен быть таким же белым, как купригери. В противном случае ему лучше вовсе не рождаться на свет.

В их словах звучала завуалированная угроза, и Сьенфуэгосу не понадобилось много времени, чтобы прийти к выводу: будущее не сулит ребенку ничего хорошего, и не только из-за цвета его кожи.

— Какова вероятность, что он родится белым? — спросил он.

Африканка рассеянно посмотрела на Сьенфуэгоса.

— А мне откуда знать? — возмутилась она. — Не думаю, что когда-либо раньше рождался сын негритянки и купригери. Да и детей белого и негритянки я никогда не видела. А ты?

— Я? — удивился канарец. — Где? Ты прекрасно знаешь, что я прежде вообще не видел черных. У меня был друг по имени Черный Месиас, но это было всего лишь прозвище... — он немного помолчал. — Его съели каннибалы.

— Ничего себе утешение! — Уголек, похоже, действительно смутилась оттого, что ничего не знает о собственном малыше. — Может, негры только в Африке родятся? — спросила она больше с надеждой, чем с убеждением. — Как ты считаешь?

— Понятия не имею, — признался Сьенфуэгос. — Я вообще ничего не знаю о расах и совершенно не понимаю, отчего зависит эта дурацкая возможность родиться чернокожим.

— Наверное, это от жары.

— Не думаю, что в Дагомее жарче, чем здесь, а у местных светлая кожа.

— Может, это из-за москитов...

— Как будто на этом озере нет москитов! — покачал головой он. — Нет, должна быть какая-то другая причина. Но какая?

Как бы то ни было, Сьенфугос явно не принадлежал к числу тех, кто мог бы это выяснить, а от его юной подруги в таком состоянии и вовсе было мало толку, и потому они лишь перебирали разные теории, одна абсурдней другой. Однако не стоит забывать, что они были первыми людьми, столкнувшимися с подобной проблемой.

Неграмотный пастух с Гомеры и рабыня, рожденная в африканской деревне Ганвиэ, явно не были идеальной парой, для того чтобы раскрыть тайны удивительного Нового Света, и, на взгляд стороннего наблюдателя, они часто совершали бессмысленные и неразумные поступки.

Рыжий канарец был человеком проницательным, от природы наделенным умом и способным выбраться из самых сложных передряг, но все же не следует путать его бесспорный дар выживания или дьявольскую хитрость с образованностью, которой он никогда не обладал.

Поэтому Сьенфуэгос не слишком удивился, когда на следующий день явилась Уголек, и в ее глазах светилась надежда. Девушка сообщила о том, что, по словам старой повитухи, Большой Белый может совершить чудо, и ребенок родится с такой же светлой кожей, как у настоящего купригери.

— Что еще за Большой Белый? — спросил канарец.

— Никто не желает мне этого объяснять, — последовал странный ответ. — Но похоже, что его можно найти, если все время двигаться на юг. Все знают, что таким путем его невозможно миновать.

— Но кто это? — допытывался канарец. — Колдун, жрец, курандеро?

— Не знаю. Знаю лишь, что Большой Белый может всё.

Сьенфуэгос с грустью посмотрел на озадаченную и хрупкую девушку, которая со дня их встречи изменилась практически во всем, лишь цвет её кожи остался прежним, и его огорчила тревога, читающаяся в её глазах. Казалось, она была полностью уверена в том, что её будущее зависит от чуда, которое сотворит таинственный колдун, и в результате ребёнок родится с тем же цветом кожи, что и дети купригери.

— Я много чего не понимаю, — заметил он наконец с видимым безразличием. — Но, положа руку на сердце, сомневаюсь, что кто-то может влиять на цвет кожи. Каждый рождается тем, кем суждено родиться, и тут не о чем рассуждать, хотя каждая мать готова пойти на любые уловки, чтобы добиться лучшего для своего ребёнка.

— Не везде существует Большой Белый, и не каждая мать сталкивается с тем, что её ребёнку угрожает смертельная опасность и его не признает собственный народ, — спокойно ответила дагомейка и, положив руку Сьенфуэгосу на плечо, добавила: — И не беспокойся обо мне, это совершенно не опасно.

— Бродить по сельве и земле, населенной дикарями, совершенно не опасно? — поразился канарец. — Да ты с ума сошла!

— Нет, — твердо заявила африканка. — Вовсе не сошла. Я более разумна, чем когда-либо, потому что знаю — вот увижу Большого Белого, и всё уладится.

Сьенфуэгос понял, что пытаться заставить ее выкинуть эту мысль из головы бесполезно, и обреченно пожал плечами.

— Согласен, — кивнул он. — Когда пойдем?

— Ты никуда не идешь, — ответила она. — Я иду одна.

— Одна? — удивился Сьенфуэгос. — Взгляни на себя! С таким животом ты далеко не уйдешь, и я никогда себе не прощу, если дам тебе уйти. Друзья как раз для таких случаев и нужны.

— Я бы предпочла, чтобы ты не ходил, — настаивала девушка. — Уверена, это путешествие тебе не понравится.

Канарец бросил на нее насмешливый и презрительный взгляд и разлегся на широком гамаке, протянувшемся от одной стены его жилища к другой.

— Я уже столько путешествовал, и до сих пор ни одно из этих путешествий мне не понравилось, — заметил он. — Одним больше — какая разница? И если придется столкнуться с дикарями, то лучше сделаем это вместе.

— Нет необходимости ни с кем сражаться, — ответила африканка со странным спокойствием. — Все, кто хотят посетить Большого Белого, могут спокойно пересечь территорию племен пемено, тимоте, арагуао, чиригуана и мотилонов, если выполняют требования и идут с миром.

— А ты много об этом знаешь, — удивился канарец. — И каковы же требования?

— Ничего особенного, — неохотно ответила Уголек, которой явно не хотелось впутывать Сьенфуэгоса. — Кое-какие традиции... Меня заверили, что если следовать им в точности, то превратишься в своего рода табу, и никто не сможет и пальцем тебя тронуть, даже мотилоны, самое ужасное племя этих мест.

— Неужели Большой Белый обладает такой властью?

— Да, судя по всему.

Однако Сьенфуэгоса совершенно не убедили эти объяснения, он чувствовал, что за ними скрывается какая-то тайна. Но Уголек явно не собиралась посвящать его в подробности, и канарцу пришлось с этим смириться и предоставить подруге решать, когда и каким образом они отправятся в загадочное путешествие в поисках не менее загадочного субъекта, известного под странным именем Большой Белый.

И вот, однажды жарким вечером, в полнолуние, как только солнце скрылось за горизонтом, Сьенфуэгос даже не возмутился, когда африканка шепотом попросила его забраться в каноэ, мерно покачивающееся внизу. Ночь была такой ясной, что среди леса хижин на сваях можно было различить мельчайшие детали.

— К чему такая таинственность? — спросил канарец. — Мы что, сбегаем?

— Нет, — прошептала негритянка. — Но я не хочу, чтобы Якаре узнал о том, что мы ушли. Возможно, он попытается нас задержать.

Пастух был бы разочарован, если бы Якаре не стал мешать Угольку отправиться в столь опасный поход, но все-таки собрал вещи и молча спустился в пирогу. Его не покидало чувство, что он никогда не вернется в мирную деревню, где провел самые прекрасные месяцы своей жизни.

Он упорно греб, оставляя за спиной ломаную линию покрытых пальмовыми листьями крыш, на которые ярко светила огромная луна. Его в очередной раз посетило неприятное чувство, что он бросается с головой в пропасть, навстречу судьбе, и вновь становится жертвой капризов некоего всемогущего существа, без всякой жалости и с удовольствием кидающего канарца из одной передряги в другую.

Что бы ни говорила Уголек, долгий поход через сельву, болота и горы в поисках мифического колдуна просто не мог быть мирным, а наверняка приведет к очередным трудностям и превратностям судьбы, в которые он погрузился в тот злополучный день, когда ему пришла в голову дурацкая мысль проскользнуть зайцем в одну из трех каравелл, впервые дерзнувших пересечь Сумрачный океан.

Короткое пребывание в уютной деревне купригери было ни чем иным, как лишь небольшой передышкой, и злая судьба снова бросила Сьенфуэгоса в водоворот опасностей, подстерегающих снаружи.