— Ты к двери не подходи, — сказал он дылде, а Шиповнику пояснил: — Если увидит в окно, что я не один, чего доброго, не откроет. Как войду в избу, тогда и ты не жди, потому что при бабе я не смогу…

— Хорошо, — сказал Шиповник, — так и делайте. И да поможет нам бог.

Теперь Стасис уже шел впереди, то и дело останавливаясь и прислушиваясь, словно охотник, поджидающий борзых, гонящих зверя. Он проводил глазами Клена, который беззвучно, как привидение, прошел по краю леса, миновал залежь, высоко поднимая ноги, перешагнул увешанную банками проволоку; слышал, как за ним крадутся Шиповник с Клевером, и в то же время мысленно разрабатывал план действий: как только Костас приоткроет дверь, он шепнет ему «спасайся», сам у двери первым уложит дылду, схватит его автомат, даст очередь по кусту сирени. Лишь бы не ускользнул Шиповник, только бы не упустить его живым… С Кленом, притаившимся за хлевом, он как-нибудь справится. Никуда не денется, как и Крот… Лишь бы Шиповника удалось уложить на месте… Лишь бы он не унес шкуру целой. Всю обойму надо вогнать в этот куст сирени. Всю обойму до последнего патрона, лишь бы не ушел живым, а все остальное — уж как-нибудь. Клевера тоже надо уложить умеючи. Даже не вскидывая винтовку к плечу, приставить дуло к его животу и уложить, вырвать из рук автомат. Еще у падающего вырвать. Такой медведь не так легко протянет ноги. Он и раненый может свинью подложить, прежде чем распрощается с этим миром.

У куста сирени Стасис остановился, подождал, пока Шиповник устроится между сухими ветками поудобнее, и подумал: «Сам, чертово семя, выбрал место и время, где подохнуть». Шиповник махнул рукой, и они с Клевером подкрались к избе. На углу он дал знак дылде остановиться, а сам, уже не таясь, с громким стуком, плюясь и ругаясь как последний забулдыга, покачиваясь, подошел к окну и костяшками пальцев несколько раз стукнул в стекло:

— Костас, открой, черт возьми… Слышишь ты, соня?

Но в избе никто не отозвался, не было слышно ни малейшего шороха, хотя их кровать стоит у этого окна. Он снова громко сплюнул, саданул кулаком по раме так, что стекла задребезжали:

— Это я… Стасис… Говорю тебе, что это я, Стасис Шална, черт возьми, — с трудом ворочая языком, бормотал он, нетвердой походкой направляясь к двери.

В первую минуту ему показалось, что все это страшный сон, от которого вот уже несколько часов он не может избавиться. И теперь, глядя на дверь, думал, что сон продолжается, что весь окружающий мир — только плод его воображения. Словно желая отогнать кошмарные видения, он с силой ударил кулаком в дверь, ударил и рассмеялся, повернувшись спиной к двери.

— Ш-ш-ш, — донесся шепот Клевера.

— Подойди, — вполголоса позвал Стасис, а когда тот подбежал: — Взгляни.

— А, чтоб его нечистая! — сплюнул Клевер, глядя на огромный замок. Будто не веря своим глазам, он ухватился за замок, дернул его раз, другой и снова сплюнул.

Плевался и Шиповник, а Стасис подумал: «Если бы не этот замок, вонять бы тебе в кусте сирени, и дылде, и всем вам был бы конец».

Потом они собрались вместе, и Шиповник сказал:

— Будем ждать. К утру все равно приволокется домой, никуда не денется. Подождем до рассвета.

И они стали ждать. Залезли кто куда, чтобы Жаренас, вернется ли пешком или на телеге, все равно нарвался бы на засаду. Стасис сидел под крышей хлева. Его трясла мелкая дрожь: то страх сжимал грудь, то ни с того ни с сего разбирал смех, и он, давясь, глотал его, хорошо сознавая, что это нервы. На такое он насмотрелся на фронте, когда молодые солдаты перед лицом смерти с хохотом катались по земле, пока товарищи, не выдержав, наделяли их пощечинами. Чертовски хотелось курить, но не смел — лежал, зарывшись в солому, давясь этим смехом. Только под утро, когда где-то в деревне забренчали ведра, он немного успокоился. Смотрел сквозь узкие щели на двор, слушал нарастающие звуки, дивясь прозрачности просыпающегося утра, когда слышен даже скрип колодезного журавля в конце деревни, плеск воды или другой звук, который днем наверняка не расслышал бы. И чем светлее становилось, тем сильнее росла тревога: если так упорно ждать, можно и впрямь дождаться Жаренаса. Человек раньше или позже все равно возвращается в свой дом. Что будет тогда?

Пока он искал ответа, на дворе раздались шаги, из-за хлева вылез дылда Клевер и позвал:

— Пошли.

Стасис торопливо соскользнул на землю. Что еще надумал Шиповник, готовый любой ценой выполнить полученный от начальства приказ — ликвидировать Жаренасов? Неужели рискнет на это днем?

Но Шиповник сказал:

— Больше ждать нельзя. Когда-нибудь мы еще вернемся.

Они снова нырнули в лес и быстро направились к оставленной повозке. Стасис присмотрелся к Шиповнику, хотел заговорить с ним, убедить, что и впрямь будет всем спокойней, если они реже будут вытаскивать его из дома, что лучше ему быть связным или как-то иначе служить, лишь бы не исчезать по ночам из дома, но не успел даже рот открыть, как раздался свист Клевера. Стасис насторожился и тут же услышал эхо звонких шагов. Кто-то торопился по дороге из Маргакальниса, словно стремясь догнать их. Пока еще трудно было определить, сколько идет людей. Шиповник жестом приказал всем залечь, и они попадали, где стояли, сквозь вереск и деревья глядя на дорогу. В прозрачном морозном утреннем воздухе шаги отдавались так звонко, что казалось, все вокруг на самом деле выковано из меди… Шла женщина с маленькой девчушкой, платки у обеих были повязаны как-то непривычно. Местные женщины так платок не носят. Девчушка не успевала за матерью, семенила, ухватившись за руку женщины. Это она, малышка, озираясь по сторонам, заметила их, дернула мать за руку и что-то ей сказала. Женщина остановилась, взглянула на лес и, наверно, увидела не кого-нибудь, а самого Шиповника, потому что тот сразу вскочил на ноги и, выставив автомат, крикнул:

— Стой!

Женщина остановилась, переминаясь на месте, повернула было назад в деревню, но от сурового окрика Шиповника застыла как вкопанная. Малышка испуганно прижималась к бедру женщины, обеими руками вцепившись в пеструю юбку.

Все они поднялись из зарослей вереска, вышли за Шиповником на дорогу, окружили ранних путниц.

— Кто вы такие и куда идете? — грозно спросил Шиповник, но женщина только переводила взгляд с одного на другого и молчала. — Кто такая, спрашиваю?

Но и теперь женщина не ответила.

— Может, глухая? — загудел Клевер.

— Я ей, шпионке, покажу… так покажу, что и впрямь оглохнет! Ну, отвечай, я тебе говорю…

Женщина по злому лицу Шиповника поняла, что молчать нельзя, и заговорила. Прижав к груди руки, она поспешно сыпала словами, рассказывала, что с дочкой приехала из-под Молетай, что прошлой осенью сгорел их дом, что впроголодь живут, что она, побираясь, идет из деревни в деревню.

— Ты нам сказки не рассказывай, по-хорошему признавайся — энкаведе послало?

Женщина смотрела на него полными страха глазами и впрямь не понимала, чего от нее хочет этот злой человек. Шиповник повторил вопрос, и у женщины словно ноги отнялись: она бухнулась на колени на мерзлую дорогу и посиневшими губами потянулась целовать руку Шиповнику, все повторяя, что они — несчастные погорельцы, бедные побирушки, что только горе пригнало их сюда. Но Шиповник не отступал.

— Начальство предупредило нас, — обратился он к своим, — что дороги Литвы кишат такими шпионами. Энкаведе подослало, не иначе. Эти гады даже баб не жалеют, им все способы позволительны… Надо разобраться. Только не здесь.

Словно в поисках помощи или защиты, женщина оглянулась, пробежала взглядом по лицам мужчин и вдруг просияла, уставившись на Клевера.

— Господи, неужели Пяткус?! Разве не узнаешь меня, сосед? Сам бог тебя послал, подтверди, скажи им, что мы правда несчастные погорельцы, никто никуда нас не посылал… Ведь ты, сосед, все знаешь.

Клевер смотрел на женщину, сопел, словно загнанная лошадь, и молчал.

— Знаешь? — спросил Шиповник.

Клевер кивнул.