Аденауэр пользовался успехом потому, что большинство людей хотели слышать то, что он им говорил. К тому же он говорил то, что обычно считал своевременным, и при этом не всегда придерживался истины. Говорят, что все это проделывали в политике и раньше, хотя и не всегда так умело и столь успешно. Он хотел, чтобы все было только по его усмотрению. Он хотел придать своей сборной политической группировке вид государственной партии и утвердить на европейском Западе при американской поддержке более или менее сытое общество. Могло ли с немцами, большей их частью, произойти нечто худшее?
Поздние впечатления часто бывают более сильными. Но во мне живет воспоминание ранних лет о том, что мы с ним неплохо ладили. Когда я был не очень-то влиятельным депутатом и членом внешнеполитической комиссии бундестага, он оказывал мне кое-какие знаки внимания. После поездки в Москву в 1955 году он прислал мне записку, в которой сообщал, что Булганин справлялся у него, стоит ли еще в Берлине отель «Кемпинский», — как видно, он с удовольствием его вспоминает. Когда я в начале 1959 года вернулся из «кругосветного путешествия», он во время ужина интересовался тем, что, собственно говоря, представляют собой японские гейши. Мой культурно-исторический комментарий его не удовлетворил. Со ссылкой на одного швейцарского антиквара он заявил не терпящим возражений тоном: «Там это тоже не иначе, чем в других странах».
Мы немного сблизились на основе наших контактов как бургомистры. Тем более что он хорошо разбирался в финансовых нуждах города и часто помогал мне, вопреки возражениям министра финансов, добиться выделения необходимых Берлину денег. Посещая Берлин, он откровенно и язвительно высказывался о своих министрах. Таким образом я узнал больше о внутренней жизни его партии, чем хотелось бы ее руководству. Об одном из министров, сидевших с нами за столом, напористость которого в вопросах германской политики ему явно не нравилась, он заметил: «Вы, наверное, знаете, что этот тип во время своего последнего выступления в зале конгрессов был просто пьян». В Бонне он заставил своего коллегу по кабинету Эрнста Леммера сменить квартиру и выехать из здания берлинского представительства. Обоснование: «Там, где он теперь живет, он выдает „социс“ (так на партийном жаргоне называют социал-демократов. — Прим. ред.) за игрой в карты все секреты».
Относился ли он ко всему действительно так серьезно, как изображал это на людях? Когда я после моего избрания правящим бургомистром посетил его в Рёндорфе, Тито как раз признал ГДР. Начав с достаточно примечательного заявления по поводу моего знания Востока, он спросил, что я думаю об этом событии. Я попытался по мере сил как-то объяснить свою позицию, но он уже, оказывается, давно сделал собственный вывод: «Бросьте Вы. Я хочу Вам сказать, как я это вижу: этот Тито самый обыкновенный разбойник». В другой раз, посетив меня в ратуше, он стал иронизировать по поводу уехавшего в Африку охотиться на крупных хищников президента бундестага, а потом, подмигнув, сказал, что в ближайшие годы мне, возможно, также придется иметь дело с парламентом: «Знаете ли, этих господ нужно хорошо вознаграждать, давать им много путешествовать и предоставлять большие отпуска».
Он возглавлял правительство в течение четырнадцати лет. В сентябре 1949 года для победы в первом туре выборов он отдал свой голос за себя. Перед тем как верные ему люди подняли его, 73-летнего, на щит, он заверил, что согласно рекомендации врача он может «самое меньшее еще год оставаться в должности». В действительности же профессор Мартини придерживался мнения, что Аденауэра хватит и на два года.
По крайней мере, столь же весомым было решающее слово молодого баварского депутата по имени Штраус. Он выступил от той части союза, у которой в аббревиатуре названия партии вместо буквы «Д» пишется «С». В случае создания Большой коалиции (чего не хотели ни Аденауэр, ни Людвиг Эрхард) Штраус сказал, что ХСС не войдет в парламентскую фракцию с ХДС. При таком раскладе ХДС не смогла бы даже претендовать на назначение президента бундестага.
Аденауэр был помешан на идее (или только делал вид, но на избирателей это действовало в любом случае), что социал-демократы пойдут на поводу у коммунистов. Таким образом, Боннская республика зародилась под знаком «союза правых». Они договорились, что федеральный президент должен быть из рядов либерального крыла партии. Выбор пал на профессора Теодора Хойса, солидного швабского демократа, ученика Фридриха Науманна. Зачастую он был лишь воском в руках Аденауэра, но при этом являл собой одухотворенного и исполненного достоинства представителя нашей молодой государственности. Для меня он стал добрым старшим другом.
Мы с Аденауэром не теряли друг друга из виду и после того, как осенью 1963 года ему пришлось уйти в отставку с поста федерального канцлера. Во всяком случае, до марта 1966 года он оставался председателем партии. Я им стал в начале 1964 года. После этого мы несколько раз беседовали, и я был среди гостей на праздновании в январе 1966 года его 90-летия в Бад-Годесбергском доме приемов «Редут». Он стоял стройный, как свеча, вспоминал 1888 год — год трех императоров, рассказывал о посещении императором Кельна и о более поздних событиях, одерживая одну победу за другой. Его обаяние старого пройдохи было уникальным.
Два месяца спустя — в марте 1966 года — на съезде ХДС, последнем для него, он произвел не меньший фурор, заявив, что Советский Союз вошел в число стран, желающих мира. Следует понять, говорил он, что русский народ опасается немцев, так как он потерял 15 (по советским данным — 20) миллионов человек. Глубокие раны, которые русские нанесли Германии, — это возмездие за тяжкие раны, нанесенные при Гитлере русским. Примерно в это же время он сказал мне: «Мы неправильно вели себя с русскими». Прежде всего господа из МИДа делали все не так, они совершенно неправильно обходились с советским послом.
Не означало ли это, как подозревали довольно многие его приверженцы, что «старик» впал в маразм? Я думаю, что нет, и считаю такое объяснение чересчур простым. От Генриха Кроне, одного из немногих, кто пользовался его доверием, стало известно, что он говорил еще в конце 1961 года, во время кризиса, вызванного строительством стены: самое важное, что он должен сделать в конце своей жизни, — это «навести сносный порядок в наших отношениях с Россией». С другой стороны, еще в начале 1967 года, незадолго до своей смерти, он страшно возмутился и назвал Договор о нераспространении ядерного оружия, который собирались заключить мировые державы, «сверхВерсалем» и «планом Моргентау в квадрате». За четыре года до этого, еще как канцлер, он отклонил Соглашение о прекращении ядерных испытаний, так как к его подписанию пригласили и ГДР.
В 1955 году, по возращении из Москвы, где он вопреки советам своих ближайших сотрудников установил дипломатические отношения с СССР, его чествовала вся Федеративная Республика: ему твердо обещали отпустить из лагерей последних военнопленных и военных преступников. Для него самого важнейший политический итог этого визита заключался в откровении Хрущева. В разговоре с глазу на глаз тот поделился с ним своими заботами относительно Китая: там уже живут 600 миллионов человек, а каждый год к ним прибавляются еще 12 миллионов. Аденауэр, предпочитавший «тщеславному и постоянно агитирующему партийцу» Хрущеву прямодушного премьер-министра, экс-маршала Булганина, обрел ту надежду, которая воодушевляла его в течение многих лет: русские не смогут долго противостоять двойному давлению. Следовательно, в один прекрасный день им придется пойти на уступки Западу.
Через несколько дней после сентябрьских выборов 1961 года, подавив в себе недовольство допущенными промахами, я посетил его во дворце Шаумбург, чтобы определить общие позиции во внешней политике и обсудить возможность образования коалиционного федерального правительства. За этим последовала еще одна беседа, в которой участвовали коллеги из руководства моей партии. Ее предварительные итоги облегчали Аденауэру заключение сделки со свободными демократами. В конце 1962 года — на этот раз без моего участия и присутствия — были вновь проведены переговоры о создании Большой коалиции. И вновь безрезультатно. Формальная причина: правление социал-демократической партии было решительно против такого избирательного права, которое бы только обеим большим партиям позволило войти в состав бундестага. В 1966 году за кулисами Аденауэр выступал за создание Большой коалиции. Он считал, что его оценка Эрхарда как человека, из которого канцлера не выйдет, подтвердилась. В частной беседе со мной он дал мне несколько советов, сказав при этом, что министру иностранных дел следует их хорошо запомнить.