Вчитайтесь хотя бы в это, взятое наудачу, письмо из числа найденных в Куйбышеве:

«…Какой нынче денек был! Ясный, морозный, просто прелесть, — пишет Алеша Толстой матери зимой 1895 года. — На верхнем пруду прекрасное катание. Мы уже два дня катаемся. Копчик поправился. Червончик тоже. У Подснежника натерли рану на плече. Иван стал к нему подходить, а он как ему свистнет в губу… Поросята наши сытехоньки бегают по двору. Марья придет к ним с помоями, а они ее и свалят. Телята страсть веселые. Папа им сделал особые корытца. Третьего дня папа читал мужикам «Песню про купца Калашникова»… Мишка во время чтения заснул. Я его нынче спрашивал, зачем он заснул, а он говорит: «Вы только слушали, а я и поспал и послушал…».

И дальше в этом письме детское щебетание с «мамуничкой» то и дело перебивается скороговоркой мальца, которому — ну, совершенно обо всем! — хочется рассказать сразу:

«Мне купили варежки в Утевке — чистые чулки. У нас часовщик починил часы, а они не пошли. Назар не будь прост — пустил их. Назар наступил ногой на иглу, и она, воткнувшись, обломилась. Ну вытащили. Папуля… ни разу на меня не посердился серьезно. Вчера у папули болел живот, и я ему читал из Лермонтова. У меня сейчас идет кровь, и я заткнул нос ватой. Целуй тетю Машу крепко.

Целую тебя. Твой мальчик».

Читая это письмо двенадцатилетнего подростка, — не правда ли? — так и вспоминаешь сразу живого, охваченного постоянным любопытством ко всему окружающему героя повести «Детство Никиты». Там тоже описаны чудесные катания в зимние дни и тоже выведен Никитин сверстник, но уже по-взрослому рассудительный пастушонок Мишка Коряшонок и либеральный, немного смешной барин, который в письме читает зевающим мужикам «Песню про купца Калашникова», а в книге то собирается разводить в своих прудах лягушек, чтобы вывозить их во Францию и разбогатеть, то «по случаю, очень выгодно» покупает на ярмарке партию ненужных для хозяйства верблюдов и т. д.

В письмах Алеши Толстого представлены и другие люди, а также многие факты, события, которые встречаются потом в «Детстве Никиты». В них неоднократно фигурируют учитель Аркадий Иванович, друзья детства Коля и Володя Девятовы (одноименные персонажи есть в главе «Дети Петра Петровича»), В письмах рассказывается о постройке снежной крепости «Измаил», о драке с сосновскими мальчиками «стенка на стенку», сообщается об Алешиной лошади Копчике (в повести «Клопик»). И уже поистине с изумлением обнаруживаешь «совпадения» самые мелкие: салазки-скамейку, на которой Алеша катался с гор, и даже перочинный ножик со многими лезвиями, подаренный отчимом взамен маленького потерянного… Казалось бы, чего уж больше!

И все-таки повесть — это отнюдь не повторение картин действительного детства писателя. Если бы возможно было хоть на минутку представить себе это поэтическое на грани сказочности произведение чем-то вроде «беллетризированных воспоминаний» А. Толстого о своем детстве, писатель предстал бы перед нами в поистине странной роли. Обнаружилось бы, что многие факты в повести «перепутаны» и «искажены». События, которые, судя по письмам, происходили с самим автором в разные годы и, следовательно, каждый раз были связаны с совершенно определенной возрастной психологией ребенка, Толстой подает как случившиеся с десятилетним мальчиком в один год. В результате от многих событий остаются лишь самые общие очертания, детали и частности. Но даже и тут — уйма «неточностей». Отец многодетной семьи волостной писарь Василий Родионович Девятов стал в повести купцом бакалейной лавки Петром Петровичем. Учитель Аркадий Иванович, человек добрый, но малокультурный (Александра Леонтьевна вынуждена была, например, сама заниматься с сыном русским языком, а в дневнике записывала об А. И. Словохотове: «Кажется, что в голове у него какая-то паутина, обволакивающая его мозг и сквозь которую мысли никак не могут проступить. Что-то есть в мозгу, но что? Он и сам хорошенько не сознает…»), — этот семинарист известен теперь читающему миру как застенчивый от мечтательности, слегка рассеянный, но безусловный интеллигент…

Но в «Детстве Никиты» мы сталкиваемся не только с переосмыслением, или, как принято выражаться, «художественным претворением» автобиографических фактов. Фактическая основа повести и по своему существу значительно отличается от той истинной социально-бытовой обстановки, в которой рос Толстой. Среди исследователей эту «непохожесть» произведения на раннюю биографию самого писателя отмечал В. Щербина («А. Н. Толстой. Творческий путь», с. 185–187). Однако его наблюдения в ту пору могли быть лишь частичными.

Писатель вовсе не случайно ставил на первых изданиях своего произведения название «Повесть о многих превосходных вещах». Автор в соответствии со своим художественным замыслом «вспоминает» только о светлых и приятных событиях своего детства, а о других, иногда очень важных, «умалчивает».

Действие повести, если исходить из того, что мальчику неполных десять лет, начинается где-то на рубеже 1892–1893 годов. Эти годы венчали собой бедственное трехлетие голода и холеры, охвативших Поволжье из-за продолжительных хронических неурожаев. Вот как выглядел в то время губернский центр: «Нищих в Самаре все прибывает, — сообщала в одном из писем Александра Леонтьевна, — так что становится невыносимым ходить днем по улицам, я стараюсь не ходить по Дворянской (главная улица города. — Ю. О.), подашь одному, другому, а за тобой еще десяток увяжется. Что будет к весне?..» (А. А. Бострому, 11 ноября 1891 года). Только за четыре летних и осенних месяца 1892 года в Самаре, где, как мы знаем, далеко не было и 100 тысяч жителей, от недоедания и холеры умерло почти 3500 человек (см.: «Что сделано городом в борьбе с холерой в 1892 году». — «Самарская газета», 1893, 28 февраля). В Поволжье вспыхивали голодные бунты и холерные беспорядки. В той же «Самарской газете» печатались такие, например, «объявления» министра внутренних дел Дурново: «…Сим объявляется, что все беспорядки и насилия будут неуклонно прекращаться военною силой и оружием, а виновные в поджогах, насилиях и убийствах будут судимы военным судом по законам военного времени» («Самарская газета», 1892, 4 июля).

Надо думать, что немногим лучше было и в Сосновке. В 1912 году А. Толстой написал рассказ «Логутка», посвященный эпизоду голодных лет, которые, впрочем, не раз случались в Поволжье и раньше. Рассказ автобиографичен, в нем действуют те же герои, что и в повести. «Логутка» справедливо считается одним из подготовительных «этюдов» к повести. Но, работая над «Детством Никиты», Толстой не только не включил в повесть «Логутку» (например, в качестве главы), но и не использовал ничего подобного из происходившего на его глазах в детстве.

Жили хозяева Сосновки в целом беднее того среднего помещичьего достатка, который нарисован в «Детстве Никиты». Хорошо сказано об этом у самого же Ю. А. Крестинского: «Маленький хутор в степном районе Поволжья, где засуха периодически сжигала урожай, приносил незначительный доход. Мелкопоместная усадьба уходила в прошлое… Хутор закладывался и перезакладывался… Каждая копейка была на счету… Знатным гостинцем из города был витой белый калачик. Кутежом считался обед с бутылкой лимонада в самарской гостинице «Россия». Роскошными покупками — сапоги, пояс и шапка для мальчика» («А. Н. Толстой. Жизнь и творчество», с. 8). Полны фактов о материальных лишениях и письма Александры Леонтьевны. Из Воронежа в Киев эта помещица, недавняя графиня, едет в общем вагоне, спит на лавке, наслушавшись «…комплиментов, вроде: «Эта-то чего разлеглась!» (А. А. Бострому, 13 июля 1896 года). «Одно, что меня огорчает, это то, что еда дорого стоит, — сокрушается она в другом письме в Сосновку, — стараюсь есть меньше…» (6 февраля 1896 года). И еще: «Ем я один раз в день… Все пустой чай. Варенья не смею себе купить» (1 августа 1896 года). Не правда ли — это горестное «безваренье», затягивавшееся иногда на многие месяцы, не очень соответствует той, хотя и прерываемой иногда вздохами, но в общем-то лучезарной и безбедной жизни, которую ведут владельцы деревеньки в «Детстве Никиты»?..