«Все–таки, — подумала Ирочка, — он глупый человек». Но прежде чем дать ему отпор, она решила сделать вид, что ничего не понимает.

Когда дядя Дема говорил, а она смеялась, ей почудилось, что из–за решетки бульвара кто–то за ними наблюдает. Она так испугалась, что не посмела оглянуться. «Нервы», — решила Ирочка. Направляясь на это свидание, она и в самом деле очень нервничала.

Дядя Дема стоял рядом с Ирочкой, весь на виду. На нем были желтые туфли, грязные, стоптанные, вовек не чищенные, и пестрая ковбойка с открытым воротом. Он распространял вокруг себя густой запах лука, но водкой от него не пахло. Может быть, гречневой крупы наелся. Ирочка чувствовала, что дядя Дема держится необычно, и с нетерпеливым интересом ждала, как он будет вести себя дальше. Ей казалось, что весь бульвар наблюдает за ними. Она оглянулась к решетке, но там никого не было.

— Я не глупый, — неожиданно сказал дядя Дема. — Все понимаю.

«Если все — значит, глупый», — мелькнуло в голове у Ирочки.

— Понимаю все, что этого дела касается, — уточнил дядя Дема.

— Какого? — не поняла Ирочка.

— В залетки вам я теперь не гожусь.

Ирочка молча пошла к скамье. Дядя Дема последовал за ней. Его слова напомнили ей деревню, колхоз, куда она ездила «на картошку». Ирочка вспомнила улицу в лесном селе и парня в кепочке, который спросил ее: «Я тебе в залетки не гожусь?» Тогда она дичилась, была маленькой, слова этого не понимала, А «залетка» — это любовь и не любовь, жених и не жених, судьба и не судьба, избранный и неверный. Что было ответить дяде Деме? Ирочка смутилась. Они сели рядом. Ирочка покосилась на дядю Дему, и ей до ужаса захотелось щелкнуть его по носу. Лицо дяди Демы выражало истинную скорбь. Ирочке опять стало смешно.

— Вам без усов нельзя, — с трудом удерживаясь от смеха, сказала она.

Он это знал и без нее. Если он жил, как бы маскируясь, то усы придавали завершенность его корявому стилю. Теперь что–то надломилось. Теперь была беда. Но он, как человек, опасно раненный, еще не верил, что это настоящая беда.

— А что в них хорошего? — с кислой миной сказал дядя Дема. — Вы смеетесь, а я не серчаю, нет. Это молодость ваша. Я ведь для вас старался… — Вдруг он огляделся по сторонам, заулыбался и торопливо проговорил: — Я сейчас! Только в одно место сбегаю! Пусть тут никто не садится.

Он опрометью бросился к площади.

Ирочка почувствовала себя дурой. Зачем она пришла? Какой бездарный, если вдуматься, поступок! Разоблачить хотела… Какая тупость! Сбежать теперь? Но это нелепо. Он ничего обидного не делает. Он хочет поговорить с ней. Ирочке начинает казаться что–то неправдоподобное, дикое… Влюбился, может быть? Матерщинник, грубиян, заражающий своей развязной грубостью молодых ребят! Ах, да что там! Дядя Дема — и любовь! Нет, это невозможно!

Ирочка увидела, что он спешит к ней с какими–то покупками в руках.

— Вот, — учтиво сказал дядя Дема, глядя на нее напряженным взглядом. — Забавляйтесь.

В одном кульке было развесное печенье, в другом — карамель–смесь, в коробке с золотым оленем — шоколадный набор.

— Что это вы? — спросила Ирочка без улыбки. — Чай пить собрались?

Дядя Дема не понял.

— Забавляйтесь, — повторил он. — Что ж так сидеть–то?

Ирочке вдруг все это надоело.

— Дядя Дема, зачем вы меня позвали?

Он молчал, держа свои покупки.

— Забавляйтесь, — третий раз повторил он, очевидно полагая, что Ирочка стесняется. Он был по–своему радушен. Безразличие Ирочки обижало его. Но вместо того, чтобы сказать ей об этом, он сказал: — Для чего же я потратился?

Ирочка отвернулась. Как дядя Дема ни был «коряв», старая деревня еще никогда так ярко в нем не проступала.

— Не знаю, для чего вы потратились. Меня больше интересует, для чего вы меня позвали?

Ничуть не смутившись, дядя Дема стал накладывать печенье в карманы пиджака.

— Для того и позвал…

— Для чего?

— Познакомиться.

Ирочка решила, что настало время вывести его на чистую воду.

— Дядя Дема, — настойчиво сказала она, — давайте поговорим по–хорошему. Для чего вы назначили мне свидание?

— Освободите! — почти простонал он вместо ответа и протянул Ирочке коробку с шоколадом.

— Хорошо, — согласилась Ирочка. — Мы с девушками. Скажу, ваш подарок.

Он тяжело задвигался.

— Это вы напрасно. Их давайте не мешать.

— Почему?

— Вредные.

— Ну что вы! Они? Ничуть!

— Они–то! Ого!.. — Он недобро смотрел вдаль, точно видел тех, о ком говорил. — Я давно бы от них отделался, кабы моя воля. Они… — с силой сказал он и не нашел нужных слов. Собственно, слова–то были, но для Ирочки не годились.

— А ведь когда–то, — смело начала Ирочка, — вы ухаживали за ними! За каждой из них по очереди.

Он оторопел.

— Сначала за Ксюшей, — продолжала Ирочка. — Затем за Клавой. Потом и к Римме в гости ходили. Что, неправда?

— Враки!

Ирочка тоже оторопела.

— Как?!

— За Ксенькой страдал. И то самую малость, временно. А насчет Клавки… Вот уж чистая небылица. Ни кожи, ни рожи. Ночью приснится — с койки полетишь! А к этой, как ее?.. К Зарницыной я по делу, мириться ходил. Разругались насмерть. Вот и вся обедня.

Ирочка сознательно пересолила. Сердясь на бригадира, девушки иногда говорили, что он ведет себя с ними непорядочно. В качестве примера они указывали на Ксюшу. Но сама Ксюша, между прочим, ничего дурного о нем не говорила.

— Не знаю, кому верить, — сказала Ирочка.

— За Ксюшкой страдал, — угрюмо повторил дядя Дема. — Как за вами.

Ирочка все время ждала объяснения в любви и, кажется, дождалась.

— Как за мной? — повторила она.

— Как за вами.

— Временно?

Он не ответил.

— Самую малость?

Темные глаза Ирочки сияли от веселого удовольствия. Дядя Дема думал, что она все еще та робкая и тихая девушка, которую Володька рекомендовал ему как самодеятельную единицу. А она была уже совсем не та. Она стала расторопней в поступках и смелее с людьми — так образовал ее тот маленький коллектив, в котором она теперь находилась. Дема мечтал о девушке, пришедшей к нему сорок дней назад. «Неужели обработали?» — с опаской подумал он. Тогда прощай навеки все его мечты!

— И долго вы страдаете? — настаивала Ирочка. — Временно? Самую малость? Товарищ бригадир, что же вы на мои вопросы не отвечаете?

Он вздохнул протяжно, с горечью. Ирочка уловила острый запах водки и сообразила, куда он бегал. Кульки были маскировкой. Ей стало смешно: оказывается, дядя Дема ее боялся.

— Какой я человек? — сказал вдруг дядя Дема. — Я человек клейменый. На мне, ежели раздеться, живого места нету. С ног до головы на мне война. И на голове война. Если голову моешь и крепко потрешь, оттуда кровь бежит. Кругом война. — Он для того и выпил, чтоб, когда подействует, высказаться единым духом. — Я говорю, кругом война. Как призвали меня освобождать братьев славян, так я не выходил из войны до того дня, когда наши ворвались в рейхстаг. Чего вы от меня хотите? Напрасно.

Ирочка не могла понять, что «напрасно», но слушала его почти с испугом.

— Напрасно вы от меня хотите! Напрасно!

Он повысил голос. Люди, проходившие мимо, оглядывались в их сторону.

— Напрасно от меня требовать. Чего нет, того нет.

— Чего нет? — спросила Ирочка.

— Не знаю. Всего. Форсу…

— Форсу? — удивилась Ирочка.

— Форсу. Нету его во мне. Из деревни я ушел воевать, и живого места на мне нету. Такой я человек. Понятно?

— Понятно.

— Но я человек или не человек?

— Человек.

— Ладно. Теперь мы говорим: потребности… Да?

— Да.

— У человека должны быть потребности человеческие?

— Должны.

— Опять мы читаем: возросшие потребности. Да?

— Да.

— Ну вот…

— Что же именно?

— Завлекла ты меня, девушка! — с болью, упреком, страданием сказал дядя Дема. — Совсем ты меня завлекла. Понятно?

Ирочка понимала только то, что рядом с ней сидел человек несчастливой жизни, одинокий, не любимый многими и в первую очередь ею самой…