Пока делегация США испытывала муки по поводу того, не будет ли круглый стол хуже для американской политики стола прямоугольного, не подорвет ли он ее престиж и не создаст ли он какие-нибудь преимущества противнику, американская военная машина продолжала двигаться по заданному курсу.

На третий день после нового, 1969 года армады американских бомбардировщиков «B-52» обрушились на район дельты Меконга. 24 часа беспрерывно они бомбили места предполагаемого расположения военных формирований сил национального освобождения. За одни сутки они сбросили три тысячи бомб крупного калибра, вылили из баков десятки тонн напалма и отравляющих веществ. Более пятидесяти раз самолеты стратегической авиации совершали бомбежку городов и селений севернее демаркационной линии, проходящей по реке Бенхай. Восемьсот самолето-вылетов было предпринято с разведывательными целями.

Бомбовыми ударами и напалмом американское командование хотело повлиять на ход переговоров в Париже, сломить «несговорчивых» вьетконговцев, заставить их принять абсурдные предложения, лишить представителя Фронта освобождения статуса равноправного партнера на переговорах. Усиленно разжигаемое пламя войны грозило испепелить не только стол переговоров, о форме которого так много проявляли заботы американцы, но и сами переговоры.

Но время уже давно работало на другую сторону. В декабре противник потерял только в Южном Вьетнаме 21 самолет, более 50 танков и бронемашин, свыше пяти тысяч солдат, треть из них составляли солдаты США и Южной Кореи. Десятки самолетов были сбиты над Северным Вьетнамом.

Чтобы успокоить тревогу Америки, Никсон, еще не приняв присяги, предпринял отвлекающий маневр: он заменил назначенного Джонсоном главу делегации на переговорах в Париже Портера. В столицу Франции срочно был переброшен один из творцов вьетнамской политики Генри Кэбот Лодж, занимавший к тому времени пост посла США в Бонне. Имя Лоджа было хорошо известно и в Америке, и во Вьетнаме. Он давно примелькался на экранах телевизоров, обещая утвердить во Вьетнаме идеалы американской демократии и вернуть американских парней на родину победителями над «красной опасностью».

Еще находясь на берегах Рейна, Лодж в интервью журналистам сказал, что он приедет в Париж с предложениями, на которые противная сторона не найдет разумных возражений, потому что они исходят из гуманных принципов, возвышающих Америку, — «обеспечить право южновьетнамского народа самому решать свое будущее и идти дорогой прогресса и свободы».

Министр обороны Клиффорд позвонил государственному секретарю Дину Раску, готовящемуся к сдаче дел.

— Дин, не вы ли напоследок посоветовали выступить с таким интервью Лоджу? Надеюсь, вы читали его оптимистическое заявление?

— Старый конь Генри всегда был слишком самоуверен в себе, — ответил Раск, — но теперь он залезает в такую глубокую колею, из которой ему вряд ли удастся выбраться без ущерба. Впрочем, он достаточно часто находился в таком положении и раньше, но бог миловал его.

Раск был не совсем в хорошем настроении. Сегодня он покидал свой обжитой кабинет. Уже были вынесены личные бумаги, картины, книги, безделушки. Кабинет стал от этого каким-то пустым и неуютным. Неуютно было и в душе. Предстоял обстоятельный разговор с Уильямом Роджерсом, уже назначенным Никсоном на пост государственного секретаря. Разговор будет не из легких. И прежде всего для самого Раска. Будет тягостно рассказывать опытному дипломату о той топкой трясине, в которую с головой залезла американская военная политика. Со всех сторон, даже из лагеря ближайших союзников Америки, шел поток резких замечаний — открытых и завуалированных вежливыми словами.

Раск поправил массивные очки в темной оправе и постарался сосредоточиться. Что скажет он, передавая бразды правления государственным департаментом Роджерсу, что посоветует, если и сам не представляет, что ожидает политику Белого дома завтра? Новый президент много говорил, как он собирается выводить Америку из внешнеполитического тупика, но это только слова. Их надо соединить с практическими шагами. А как? Пока Никсон идет по проторенной Джонсоном дороге и даже обостряет положение. Джонсон объявил прекращение бомбардировок Северного Вьетнама, но эта пауза продолжалась всего тридцать семь дней. Никсон, еще не заняв официально кабинет президента, уже отдал приказ возобновить бомбардировки, ужесточить военный нажим на Вьетконг и Ханой, надеясь заставить своих противников пойти на уступки за столом переговоров. Впрочем, пусть теперь об этом думает сам Роджерс, решил Раск.

Уильям Роджерс появился в кабинете элегантно одетым. На его лице играла улыбка, в голосе звучала теплота и доброжелательность: ведь встретились не противники, а союзники, меняющиеся ролями.

— Дин, я рад этой встрече, — протягивая руку, произнес Роджерс. — Надеюсь, ты не смотришь на меня как на соперника, выживающего тебя из этого кабинета?

— Что ты, Уильям! — в тон Роджерсу ответил Раск. — Мы все в этой жизни только камешки, перекатываемые бурным потоком времени.

— Теперь тебе быть этой глыбой, Уильям. И хочу надеяться, что тебе удастся сделать больше моего, дружище, хотя ноша, которую тебе придется взвалить на свои плечи, очень тяжела. Может, мы поговорим с тобой по-дружески за чашечкой кофе, а?

— С удовольствием, Дин. У меня как у неофита будет к тебе много вопросов. Твой опыт, твои знания могут помочь мне.

Бесшумно вошла девушка с пышной прической, отливающей красной медью, и быстро разлила черный кофе по маленьким чашечкам дорогого старинного фарфора.

— Я не знаю, с чего начинать разговор, — признался Раск, отхлебнув кофе, — так много проблем, которые я оставляю тебе, что трудно сразу определить, какая из них главная. Но если быть откровенным, то следует начать все-таки с основной мысли, которую высказывал не раз во время предвыборной кампании президент Никсон: действительно надо кончать с конфронтацией и переходить на другие рельсы. Америка устала от войны, жертв, раскола, непонимания. Куда нас может завести военное противостояние?

— Президент считает, что необходимо начинать серьезные переговоры о делах мира с русскими, — сказал Роджерс, — будут у нас с ними хорошие деловые отношения, Америка только выиграет от этого, не поступаясь при этом своими внутренними и союзническими принципами.

— Что ж, эта мысль витает в нашей атмосфере, — согласился Раск, — но для этого надо перешагнуть через высокий порог.

— Ты имеешь в виду Вьетнам?

— И Вьетнам тоже. Накопилось много вопросов, решить которые, ведя тяжелую войну, не было возможности. Может быть, новая администрация, если, конечно, ей удастся с почетом выйти из сложного вьетнамского тупика, окажется в более благоприятной позиции, чем администрация Джонсона. Я хочу верить в это. Президент Никсон прав, сказав, что это самая тяжелая война в нашей истории. Она породила недовольство нации. Фермеру из Кентукки или рабочему из Питсбурга нет никакого дела до демократии в Южном Вьетнаме. За погибших сыновей они обвиняют нас, а не вьетнамских партизан. Яд вьетнамской войны отравляет кровь американского народа.

— А есть что-нибудь обнадеживающее из Парижа?

— Если не считать очень оптимистического заявления Лоджа, будто он знает, как решить вьетнамскую проблему, — другого пока не видно, — скептически улыбнулся Раск.

— Я прочитал его интервью, но, откровенно говоря, ничего конкретного не узнал. Может быть, есть что-то в его портфеле конфиденциальное?

— Ничего конкретного, уверен, не знает наш старый друг Генри. Обычная реклама патентованного средства. Ты знаешь, что чем бесполезнее лекарство, тем шумнее реклама вокруг него. А средство от болезни — пусть это не звучит для тебя абсурдно — спрятано в джунглях и болотах Вьетнама. Если нашему командующему Крейтону Абрамсу удастся сломить сопротивление Вьетконга, в чем я совершенно не уверен, — переговоры пойдут на наших условиях. Если он будет терпеть одну неудачу за другой, условия будет диктовать противник. И тогда нам ничего не останется, как уйти из Вьетнама, заплатив дорогую цену за нулевой выигрыш.