Забота о елочных игрушках поручается майору Лузану: он договорится с фабрикой в сегодня же доложит генералу.

Теперь — сама елка.

— Эх, дали бы мне самолет! Я бы из Сибири такую елку привез — заглядение! — смеется сибиряк Попов.

— Отставить Сибирь! Под Киев пошлю тебя. Там, в Святошине, такие елки, каких во всем мире нет! — весело вторит ему Никита Федотович.

Решаем послать солдат в лес, в окрестности Вены.

— Только чтобы елки были гарные, — приказывает генерал. — Ровные, густые, пушистые.

Но где будет проходить праздник? Один зал Дома офицеров во дворце Франца Иосифа не сможет вместить всех ребят даже на протяжении всех каникул. Выделяем дополнительно для детского праздника зал кинотеатра «Скала» и помещения всех районных комендатур нашей советской зоны.

— Погоди, Савенок, а как же больные ребята?

— Какие, товарищ генерал?

— Те, что в больницах лежат... Нехорошо оставлять их без елки.

Решаем устроить, пусть маленькие, но все же елки [222] во всех больницах советской зоны, где есть детские отделения.

И опять возникают новые вопросы: где взять массовиков, аккордеонистов, эстрадников, где раздобыть Снегурочку и деда Мороза.

— Ну, это уже твоя забота, Савенок. Ты со здешними артистами якшаешься. Выбери подходящих... А ты, Попов, позаботишься, чтобы дед Мороз был одет честь честью, как ему по уставу положено: длинная серебристая шуба, расшитые валенки, красные рукавицы.

— Да где все это найти, товарищ генерал?

— Захочешь — найдешь. А не найдешь — скучно тебе будет...

Всю неделю идет подготовительная работа. Особенно нас волнует расфасовка подарков. Решаем поручить это австрийским женщинам. Но как они справятся: ведь, шутка сказать, надо наполнить свыше ста тысяч пакетов. Да и наберем ли мы такое количество добровольцев?

Наши опасения оказались напрасными: женщины очень охотно откликнулись на наш призыв, и дружный коллектив их в двести человек блестяще справился с нелегким заданием.

Наконец все готово: украшенные елки стоят в залах дворца Франца Иосифа, театра «Скала», комендатурах, больницах, эстрадники и массовики на месте, Снегурочки и деды Морозы одеты, подарки подвезены.

И вот ко дворцу Франца Иосифа подходят колонны школьников во главе с их классными руководителями. Малышей ведут родители.

В раздевалке уже веселый ребячий гомон.

Мы с начальником Дома офицеров майором Востоковым встречаем первую партию ребят. Майор открывает перед ними дверь в большой зал и гостеприимно приглашает:

— Добро пожаловать, маленькие венские граждане!

Радостной гурьбой вливаются в зал ребята и замирают. Посреди зала вырисовывается силуэт огромной елки, украшенной, но пока еще темной, а рядом с ней Снегурочка и дед Мороз, высокий, седобородый, в блестящей, словно снежинками осыпанной шубе, в ярко расшитых валенках и красных варежках.

Дед Мороз подает знак, ребята трижды скандируют: «Елка, зажгись!» — и она вспыхивает — сказочная громадная [223] елка, от пола до потолка, вся в блестках, игрушках, огнях.

Дети хороводом кружатся вокруг елки, и звенит в зале ребячья песня. Я не могу разобрать ее слов, но мелодия мне очень знакома, и кажется — это наши советские ребятишки танцуют у новогодней елки и поют свою традиционную песенку:

В лесу родилась елочка,В лесу она росла...

В разгар веселья в зал входят генерал Лебеденко и бургомистр Кернер. Дети встречают их радостно, будто старых друзей, и тесным кольцом окружают гостей.

Никита Федотович никогда не был искусным оратором, но здесь он говорил на редкость хорошо.

Я точно не помню его слов. Как будто шла речь о том, что немецкие фашисты начали жестокую войну, захватили и разграбили их родину, а Советская Армия прогнала врагов, и сейчас дети могут свободно учиться и весело отдыхать.

Но дело даже не в словах. Дело в интонациях, в манере речи. Никита Федотович говорил так, словно он их старший друг, который их очень любит, и ребята, такие чуткие к искреннему чувству, ответили генералу горячими, такими же искренними аплодисментами.

Потом говорил Кернер.

— Поздравляю вас, дети, с Рождеством Христовым. Это Советская Армия сделала для вас елку. Так поблагодарим же Советскую Армию за эту радость.

И снова горячо хлопают ребячьи ладошки, и дети еще теснее сжимают круг.

Никита Федотович наклоняется и берет на руки крохотную девчушку с большим розовым бантом в волосах...

Мне казалось, я хорошо знаю генерала Лебеденко. Я видел его раздраженным и суровым, задумчивым и веселым. Но таким я вижу его впервые.

Его большие сильные руки, еще сейчас гнущие подкову, так бережно держат девочку, словно она из драгоценного хрупкого стекла. А она, раскрасневшаяся от смущения и гордости, доверчиво прижалась к генералу, обхватив его шею руками. И глаза у Никиты Федотовича такие, будто он забыл обо всем на свете и весь ушел в эту нежную ласку... [224]

Еще с полчаса остаются генерал и бургомистр в зале. Лебеденко отходит в сторону, встает за колонну и молча наблюдает, как танцуют, поют, веселятся маленькие гости. Потом оборачивается к Кернеру и тихо говорит:

— Дети — всегда и везде дети. И нет ничего на свете лучше детей...

Я остаюсь до конца праздника, брожу по залу и прислушиваюсь к голосам матерей.

— Нет, что бы они ни сочиняли, а русские — настоящие, сердечные люди...

— Тот, кто думает о ребятах, кто так заботится о них, не может быть плохим...

— Какое счастье, что живу в советской зоне! Моя Тереза ни разу в жизни не видела елки. А тут такое, что мне и во сне не снилось. И как они внесли сюда эту красавицу?

На следующий день вся Вена говорила о советской елке. О ней восторженно писали все венские газеты. О ней шли разговоры в трамваях, в кафе, в очередях. О ней говорили, как о важном и радостном событии, которого не ждали, но которое все-таки свершилось.

Счета

Шли дни, недели, месяцы упорной, трудной, напряженной работы советской комендатуры Вены. И столица Австрии постепенно возвращалась к жизни.

Расчищались завалы на улицах. Входили в строй коммунальные предприятия. Железнодорожные части приводили в порядок подъездные пути, разбитый вокзал, исковерканные вагоны и паровозы. Связисты налаживали телефонную сеть. Саперы восстанавливали венские мосты.

Уже сданы в эксплуатацию Кангранен-брюке через старый Дунай, Аугартен-брюке, Ротунген-брюке. В торжественной обстановке советские саперы сдали Вене Шведен-брюке. И только Флорисдорфский мост через Дунай, крупнейший мост столицы Австрии, одно из величайших и красивейших речных сооружений Европы, пока лежит в развалинах: фашисты в последние минуты своего пребывания в Вене успели подорвать его средний пролет и обрушить в реку.

Семь месяцев наши инженерные войска занимались восстановлением моста. По Дунаю плыли суда и баржи, [225] груженные песком, кирпичом, лесом. На обоих берегах скрежетали экскаваторы, сновали вереницы грузовиков, двигались стрелы подъемных кранов.

Торжественная передача моста Вене и Австрии проходит летом 1946 года.

На берегах Дуная собираются тысячи венцев — те, кто дорожит дружбой с Советским Союзом. Впереди колонн идут оркестры. На фермах моста трепещут по ветру красочные транспаранты со словами благодарности советским саперам-строителям.

К мосту медленно подходит вереница легковых машин. Из них выходят главнокомандующий Центральной группы советских войск генерал-полковник Курасов, сменивший к тому времени маршала Конева, канцлер Австрии Фигль, венский бургомистр Кернер, члены австрийского правительства.

Комендант Вены отдает рапорт главкому. Потом вместе с генералом Курасовым идет к мосту. За ними следует австрийская правительственная делегация во главе с канцлером.

Гремит наш военный оркестр. Начальник почетного караула подает команду и, выхватив из ножен саблю, направляется к главкому. Оркестр смолкает. Слышится четкий рапорт. Главком здоровается с почетным караулом, вместе с канцлером разрезает шелковые ленты и входит на мост. На одном из пролетов начальник строительства предлагает главкому и канцлеру поставить последние заклепки.

Церемония передачи моста закончена. Открывается митинг.

— Дорогие венцы! — говорит бургомистр Кернер. — Я счастлив сообщить вам, что сегодня венская общественность принимает еще один дар из рук славных советских военных строителей. Мост, варварски взорванный гитлеровцами, поднят со дна Дуная и блестяще восстановлен Советской Армией. Венцы выражают свою искреннюю благодарность и признательность командованию, инженерам и строителям Советской Армии. Отныне мы будем называть этот мост мостом имени маршала Малиновского, командующего Вторым Украинским фронтом.

Вслед за бургомистром выступают главком, канцлер, члены правительства. Над Дунаем гремят оркестры. [226]

Фотокорреспонденты, кинооператоры, толкая друг друга, щелкают затворами своих аппаратов. Радиостанции Вены транслируют церемонию передачи и митинг по всей Австрии...

Проходит дня три. Я вхожу в кабинет коменданта.

Никита Федотович сидит за столом, что-то пишет. Подняв голову, молча здоровается и кивает на кресло.

Через минуту, закончив фразу, но все еще занятый своей работой, бросает.

— Слушаю.

— Счета принес, товарищ генерал. Прошу ознакомиться.

— Яки счета?.. А может, сам распорядишься, Савенок? Уж больно некогда.

— Не могу. Счета не совсем обычные, — и я кладу на стол две бумажки.

— Да? — удивленно вскидывает брови Лебеденко. — А ну кажи.

Никита Федотович берет первый счет и, заметив итоговую цифру — 250 шиллингов, раздраженно бросает на стол.

— И этими грошами должен я голову себе морочить?

— Дело не в сумме — дело в существе, товарищ генерал.

Лебеденко внимательно читает первую бумагу, и я вижу, как сердито сходятся его брови над переносьем. Принимается за вторую. Перечитывает ее еще раз. И вдруг неожиданно ударяет кулаком по столу так, что вздрагивает массивная литая чугунная чернильница.