— Все люблю. Только чтоб интересные были.

— И я, — покивала Кира. — Обязательно сходим…

Теперь, выходя на балкон, я и на далекую палочку Кириной вертушки смотрел и, опустив голову, смотрел вниз. Плохо, что балконы были не открытые, а встроены в нишах дома. Так что видел я на балконе Тани лишь узкую полоску бетонного пола.

Но в конце концов мне повезло. Взглянул вниз, а там, над красными перилами, — соломенный круг. Это волосы Тани так мне виделись сверху. А все вместе: соломенный круг, полоска бронзовой спины и на перилах — два острых загорелых локтя. В волосах — гребенка с десятком блестевших стеклянных крапинок. «Как солнышко», — подумал я.

Стоял я тихо, не шевелясь, до тех пор, пока «солнышко» не исчезло с балкона.

Увиденное будто само просилось на бумагу. Я взял набор фломастеров и на листке нарисовал желтый круг с коричневой гребенкой и белыми крапинками, а по сторонам круга, на красных перилах, — два кремовых локотка. И подпись как-то сразу пришла в голову: «Солнышко над проспектом Энтузиастов».

Написал сверху. Подчеркнул. Хорошо. Веселый рисунок. А что дальше? Кому он? Себе? А может быть…

Сидел, сидел, покусывал губы и — решился. Нашел у сестренки ведерко с нарисованными цыплятами, свернул трубочкой рисунок, ниткой перевязал, чтобы не расправлялся, и положил его в ведерко. Моток прозрачной лески у меня был. Отмотал метров пять и оба конца привязал к дужке ведра. Петля получилась.

Ну, была не была! Приладил петлю на палочку с вертушкой и потихоньку спустил ведерко вниз. Чуть-чуть до перил не достало. Через каждые пять минут я выбегал на балкон и свешивал голову. Художественное творение мое продолжало оставаться в ведерке, нетронутое, неразвернутое, неоцененное.

«Чем-нибудь занята, не видит, — с волнением думал я. — А чем занята? Да мало ли. Книжку на своем красном диване читает. Телевизор смотрит. Платье примеряет. Посуду моет… Нет, вряд ли моет посуду. И белье вряд ли стирает. Не похоже как-то. Это не Кира. И мать у нее — молодая совсем, здоровая. И бабушка есть. Это неважно, что глухая, зато не какая-то развалина древняя, без дела, наверное, не сидит. Это у Киры ни бабушки нет и мать больная…»

При воспоминании о Кире мне становилось немножко не по себе. Не напрасно ли все это — рисунок, ведерко? И вдруг ведерко заметит не Таня, а мать или бабушка? Вот, скажут, еще один вздыхатель объявился! Может, поднять ведерко, пока не увидели?..

Я снова вытянул шею, посмотрел с балкона и… сердце тревожно-тревожно застучало: ведерко висит на месте, а свернутого рисунка нет.

Но кто его взял? Спокойно сидеть на месте я не мог. Принялся ходить по комнате, бессмысленно брал в руки то газету, то журнал, от волнения выпил на кухне кружку яблочного компота. А потом меня неожиданно осенило: в конструкции петли с ведерком — серьезный изъян. Если Таня захочет вернуть мне ведерко, то как сможет это сделать? Оно же не будет держаться наверху. Изобретатель! Надо было на другом конце петли укрепить какой-то груз, равный весу ведерка. Эх, учили, учили дурака шесть лет в школе! Сразу не мог сообразить! Чего же привязать? В буфетном ящике на кухне, среди инструмента и железок, еще привезенных со старой квартиры, отыскал тяжелый болт с гайкой. Как раз по весу. «А вдруг за рисунок будет какое-то вознаграждение?» — подумал я и, кажется, улыбнулся. Теперь я почему-то был уверен, что рисунок увидела и взяла именно Таня. Ведь перед этим она стояла на балконе. Значит, там где-то была, рядом. Я снова улыбнулся и навинтил на болт еще одну гайку.

Я вернулся в комнату и еще на балконном пороге широко разинул рот: в палку с вертушкой, прибитую мной к перилам, уперлась проволочная дужка ведра. Чуть оробев — не смотрит ли снизу Таня, — осторожно ступил на балкон и заглянул в ведерко. Как чувствовал — премия! На донышке, подняв смятые кончики золотистого целлофана, лежит конфета. Шоколадный трюфель!.. Стоп, а как же ведерко держится?.. Посмотрел вниз. Ну и ну! Надо же, ведерко удерживал привязанный внизу коричневый, с прожилками камень! Догадалась!

Трюфель я съел. А почему не съесть? Честно заработал.

Я облизнулся — вкуснятина! Жаль, что мало. Может еще подработать?.. А ну, пока горит вдохновение! Вон Пушкин в Болдинскую осень сколько стихов написал!

Над новым рисунком трудился не менее получаса. Три эскиза сделал. Зато получилось — хоть и правда на конкурс посылать! С кремовой спиной, в зеленом своем платье, стоит Таня, руки величественно приподняты. А перед ней — Гвоздик на столе, кверху ногами. Рядом — Игорь на ходулях. Подписал так: «Подданные ее королевского величества».

Я опустил в ведерке рисунок и с интересом рассмотрел поднявшийся ко мне коричневый камень. Красивый, будто полированный, белые жилки вьются. Наверно, с Черного моря привезли.

Рисунок на этот раз исчез из ведерка быстро. Минуты через три заглянул вниз — пустое донышко.

Пока сидел над вторым рисунком и поджидал потом ответа, я всего лишь раз вспомнил о Кире. Но угрызаться сомнениями уже не стал. Подумалось: «А что особенного делаю? Рисовал? Да я, Кира, хоть двадцать рисунков тебе нарисую. Каких только захочешь!»

А вот и ведерко! Уже здесь! Ну-ка, поглядим. Ого, трюфельная плата в двойном размере! Да еще и письмо? Интересно…

На сложенном вчетверо листке мелкими зелеными буковками было написано: «Это на меня не похоже. Я сторонница демократического правления. И все же — большое спасибо! Таня. А какое имя у свободного гражданина с шестого этажа?»

Ответного письма мне писать не пришлось. Посмотрел: вниз, а там — локотки на перилах, а посредине желтое солнышко с гребешком.

Я кашлянул, и солнышко обернулось ко мне розовым лицом с огромными синими глазами. Даже зажмуриться захотелось. И я, сам не зная почему, оробел.

— Петр. — сказал я. — Доброхотов.

Показалось: она смотрит на меня уже целую минуту. Словно изучает.

— А меня — Таня, — сказала она и улыбнулась.

И снова захотелось зажмуриться.

— Ты давно здесь живешь? — спросила Таня.

— Полгода. Как и все.

— А мы только приехали… Я, кажется, не видела тебя во дворе.

Уточнять я не стал. Приятного в этом было мало.

— В последние дни, — сказал я, — три раза в сад с мамой ездили. Она даже отгулы брала на работе. В конструкторском бюро мама работает…

Сам не понимаю, зачем я все это рассказывал? Может быть, просто боялся молча смотреть в ее синие глаза.

— А сад у вас далеко?

— На автобусе — полчаса.

— А своей машины у вас нет?

— Пока нет. — Я словно оправдывался. — Но отец в очереди стоит. «Жигули» хочет покупать.

— И домик в саду есть?

Таня расспрашивала обстоятельно, и я обстоятельно отвечал:

— Домик есть. Как и у всех. Комната, веранда. Электричество проведено. Даже старый телевизор туда привезли.

— Старый телевизор?.. — переспросила Таня и вдруг быстро повернула лицо вниз. — Ой, ручку выронила! Если в траву отскочила, не найдешь.

— Это почему же не найдешь! — возразил я. — Какого цвета ручка?

— В том-то и дело — зеленая.

— Ерунда! Сейчас в одну минуту отыщу!

И снова, не дожидаясь лифта, я поскакал вниз, к выходу.

Права оказалась Таня: сколько ни смотрел, ни шарил в густой траве газона — ручки нигде не было. Подошли две девчонки, поинтересовались, что ищу. Вот любопытные, вечно с вопросами лезут! А Таня, наблюдавшая сверху, таить не стала:

— Ручку обронила. Посмотрите, девочки.

«Ну, теперь разнесут по всему дому! — с беспокойством подумал я. — Зачем ей было кричать? И почему это ручка вдруг у нее упала?.. А если нарочно обронила? Посмотреть, что я буду делать… И вообще, поглядеть на меня. Может, думает, урод я или вовсе без ноги. Как Сенька с прежней квартиры. Соскочил на ходу с трамвая, да — под колеса машины. Ногу в больнице и отрезали. Ходит с костылем…»

Все это, немножко сердясь на Таню, я думал про себя, а сам в это время — глазами, глазами. Хоть бы скорей найти эту дурацкую ручку! Нашла девчонка. В самом деле, зеленая, с травой сливается. Найди попробуй.