— Спойте, прошу вас.

— Давно не пел, а когда-то всем нравился мой голос. Эй, старуха, принеси пилу [¹ Пипа — струнный щипковый инструмент, напоминающий лютню.].

Ду Фу тронул струны, прислушался, подтянул колки.

— Какую мелодию вам подобрать, почтенный Лань?

— Ну, если есть желание, «Там иволги».

Старик закрыл глаза, опустил голову, повязанную платком. Словно издалека, из-под земли, глухо послышались звуки, все сильнее и выше, каждый звук нежен и серебрист. Поразительна ясность и сила его голоса! Ду Фу ждет, когда же он вздохнет, с шумом вбирая воздух, ведь мелодия поется на три дыхания, а торговец соевым творогом все поет, а грудь его ни разу не вздохнула.

А ты, о лазурное небо вдали!

Так губишь ты лучших из нашей земли!

Как выкуп за тех, кто живым погребен,

Сто жизней мы отдали б, если могли ²

² Пер. А. Штукина.

— Вот так и кончилась моя служба, почтенный Ду... С одной рукой, но вернулся в родную деревню, а тем, что сегодня шли под знаменами, придется горько. Меня-то положат в землю рядом с предками, а их кости останутся за Великой стеной.

— Почему же не напомните ханьлиню о вашей встрече? Ему будет приятно.

— Что толку называть свое имя, если тебя не узнали? А я всегда помню ханьлиня, благодарю небо, что он случайно забрел в мою хижину.

Ли Бо сидел у очага, вырезая ножницами человечка из шелкового лоскута — человечек был похож на цзедуши Ань Лушаня, толстый и смешной. Он много слышал в столице о цзедуши, сидящем в захолустном Фэньяне, — самый молодой командующий Поднебесной, ставший и самым молодым военным наместником. Вдруг разнесся слух, что любимая наложница государя Ян гуйфэй хочет усыновить этого варвара, но никто из знакомых не мог сказать Ли Бо, что за человек Ань Лушань, за что ему такая милость.

Ли Бо тоже получил приглашение на праздник усыновления, правда, не в Зал морозной лазури, а в Зал перламутровых ширм, где будет подано угощение ученым, каллиграфам, резчикам печатей и лекарям. Среди приглашенных во дворец блистали три старшие сестры Ян гуйфэй, все в расцвете красоты, которую они умели подчеркнуть и выставить напоказ, все в совершенстве владевшие искусством шутливых недомолвок.

— Будет представлен танец на мелодию, написанную государем, — «Обретение драгоценности».

Звуки сладкой музыки проникали в самое сердце, в них слышались призыв и радость. Девушки строили глазки, приспускали рубашки, обнажая плечи. Когда мелодия угасла, движения замедлились, разом погасли все светильники (горели только две огромные свечи), в тишине раздались тройные удары барабана и в дрожащем сумраке, словно из лунного света, явилась знаменитая танцовщица Тутовая Ветка: в колеблемой сквозняком лиловой рубашке, схваченной под грудью поясом с узорными подвесками, она изгибалась, как натянутый лук, звеня золотыми бубенцами на белой шапке. Оглушительная дробь барабана и красота танцовщицы заставили сердца зрителей биться сильней; когда же Тутовая Ветка, плавно покачиваясь, струясь, сняла алые сапожки, сбросила лиловую рубашку, никто не мог усидеть на месте.

— Будет представлена победоносная битва «Сокрушение южных варваров».

Вновь зарокотали барабаны и гонги, пронзительно запели флейты, танцоры ловко размахивали флажками и оружием, наступали и отступали... И вдруг чернобородый великан с огромным животом, перехваченным парчовым поясом, выхватил у танцоров два меча и вихрем понесся; клинки вращались с непостижимой быстротой, описывая сверкающие круги, то сплетавшиеся, то расходившиеся над головой, чернобородый хрипел как зверь, а вид его был столь грозен, что у всех волосы встали дыбом. «Ань Лушань...» Все замерли, потрясенные, ведь за такую неслыханную дерзость, нарушившую церемониал двора, голова наглеца мгновенно слетит с плеч. Но император усадил запыхавшегося великана рядом. Великий князь Шоу раздраженно заметил:

— За всю историю, с древнейших времен до наших дней, не найти случая, чтобы подданный смотрел представление, сидя возле императора.

— Да, Ань неуклюж, — тихо ответил государь. — Но мы, единственный, посадили его рядом, чтобы предотвратить несчастье.

Тогда мало кто понял смысл этих слов. Действительно, без доспехов и оружия, в фиолетовом халате, расшитом на груди и спине единорогами, цзедуши выглядел неуклюже, но Ли Бо заметил, что любимая наложница государя находит молодого наместника не таким уж неловким... Разве может быть неуклюжим командующий, воле которого послушны десятки тысяч воинов-степняков, сутками не слезающих с коней, бьющих без промаха из лука, спящих в снегу, укрывшись полой халата? Они никогда не бывали в Поднебесной, не видели городов, но они умеют убивать.

Стоит наместнику Аню привстать на стременах и показать войскам на юг — Поднебесная задрожит. Но этому дикарю нужен мудрый советник, способный спасти мир.

...Ли Бо разгладил человека, вырезанного из шелкового лоскута. Поднял голову — на пороге стоял Ду Фу, его знобило. Он лег поближе к очагу, укрылся одеялом. Ли Бо снял свой плащ, накинул поверх одеяла.

— Сейчас приготовлю чай, выпьете и заснете.

— Боюсь, всю ночь не сомкну глаз, все думаю: ничто на свете не уберечь от войны... Мир слаб, как цветок.

Но после чая действительно сразу заснул. А Ли Бо еще долго сидел, не зажигая светильника, чтоб огонь не беспокоил спящего. Кости и плоть связаны, как ветви и листья. Те, кого скрепила дружба, тоже связаны между собой, среди четырех морей все братья, кто встретился на дороге. Таковы и они с Ду Фу; однажды встретились, пошли вместе, хотя и разные — как северный склон холма и южный склон холма.

...О чем думал Ли Бо, глядя на спящего Ду Фу, почему улыбался? Он уже с вечера договорился с купцом, отъезжающим в Фэньян, и отдал задаток за кобылу. И мыслями уже был не здесь, в доме торговца соевым творогом, а далеко на севере, где свистит ветер, скрипит под ногами снег.

Шелестящая стена ливня обрушилась на повозку, словно она въехала под водопад; в одно мгновение вспенило смрадное месиво испражнений и сотен тысяч плевков, обдало вонючей теплой жижей, но Ли Бо скреб загнутыми ногтями скользкие кучи и не мог добраться до деревянного настила. Сорвал плащ, голым остался в грохочущем водопаде, соскребал с тела жирную грязь. Бурыми водорослями облепило лицо, дернул, увидел слипшуюся прядь волос, а боли не почувствовал; по женски, закинув длинные волосы на грудь, простирал их — посветлели, побелели, снежными стали. Снег... с ним связано что-то важное в его жизни? Некогда вспоминать, тер скрученным плащом пол клетки, пока не почувствовал запах сосновых досок — запах чистоты, дома. Поднял голову, тяжело дыша, снова тер доски, они светлели, скрипели, как снег. Снег пахнет белизной и свободой... Нет, это неволя смердит, а у свободы нет запаха, нет вкуса и нет названия. И обрести ее нельзя, зато так легко утратить и, когда за тобой захлопнется дверь, наконец понять: раньше ты был свободным и думал, что так будет всегда, что иначе не может быть в той обычной жизни, где ты каждый день катал в пальцах нефритовые шарики, больше всего заботясь, чтоб пальцы не утратили гибкость, чтоб даже удар сердца не помешал ударам кисти. Только тогда полна радость, когда вберешь зрачками всю живопись кисти, бархатно-густые штрихи и прозрачные, до нежной зелени, линии, сильные, мощные и тончайшие, как тень от паутины. А за стеной дома меч палача разрубал нить перерождений и обезглавленное тело бросали в сточную канаву. Люди умирали молча, а ты с шумом втягивал воздух, любуясь знаками на бумаге, не слыша шагов палача за спиной. Как рыбак, выбирая улов из сетей, бросает сорную рыбу, не глядя, куда она шлепается, так и ты выловлен сетями из глубины, грубо вырван из ячей с разодранными жабрами. Разве ты сын звезды Тайбо, небожитель? Ты рыба, издыхающая на песке. Что ты?! Император Сюань-цзун мертв, его любимая наложница удавлена шнуром, грозный Ань Лушань зарезан длинными ножами, как свинья. Поднебесная расколота от вершины до корней, равновесие веков утрачено, порядок нарушен, желтое небо справедливости побеждено синим небом насилия. Когда небо меняет цвет, миллионы людей теряют жизнь, но даже когда трещат балки мироздания и рушится мир, маленький человек думает о себе. Даже Лао-цзы не понял, чем человек отличается от других существ. Человек отличается от всех других существ тем, что сажает в клетку себе подобных. Одни держат в клетках цикад, другие — попугаев, третьи — людей, но все считают себя ценителями прекрасного.