Только к утру закончился аврал. Теперь все начали дежурить по вахтам. Непрерывно стучал мотор гидрологической лебедки, опускавший трос в пучину океана, и на поверхность появлялись тайны, тысячелетиями ревниво хранимые Арктикой. Так, на глубине трехсот метров, под слоем воды с отрицательной температурой до — 1,68° был обнаружен слой воды с положительной температурой. Нижняя граница этого слоя находилась на глубине семисот пятидесяти метров. Очевидно, это был тот могучий поток атлантических вод, который, как гигантская «теплоцентраль», пронизывает арктические воды Северного Ледовитого океана. Не потому ли в высоких широтах Арктики зимние температуры значительно выше, нежели в более южных широтах, у берегов Сибири?

На вторые сутки пребывания экспедиции на льдине № 1 радисту Саше Макарову удалось установить прямую радиотелефонную связь с Москвой.

У аппарата был Папанин.

— Как расположились? — спросил он.

— Привет, Иван Дмитриевич! Расположились хорошо, живем в двух палатках. В них сравнительно тепло, — отвечал Черевичный.

— Какая у вас погода?

— До сих пор была ясная. Дул слабый ветер. Сейчас метеорологические условия несколько ухудшились. Термометр показывает тридцать пять градусов мороза.

— Каковы данные льдины?

— Льдина хорошая. Толщина ее два метра. Она ограждена грядами торосов.

— Сколько дней намерены работать? Как себя чувствуют все участники экспедиции?

— Предполагаем закончить все работы за пять–шесть дней. Чувствуем себя великолепно. Всем шлем горячий привет!

Намеченный план работы на льдине № 1 был выполнен досрочно, за четверо с половиной суток. Мы перекрывали даже наше соцобязательство. Каждый работал за троих. Непрерывно, днем и ночью, велись научные наблюдения. Помимо этого надо было успеть приготовить обед и ужин. Для этого из опреснившихся верхушек старых торосов натаивали воду. Спали урывками, по два–три часа в сутки. Холодный, обжигающий воздух развивал невероятный аппетит. Рассчитанных Институтом питания четырех тысяч двухсот ежедневных калорий только–только хватало. Особенным «обжорством» отличались работавшие на глубоководной лебедке. Для них Иван Иванович, наш шеф камбуза, организовал дополнительное питание, прямо у лунки, куда непрерывно на стальной струне–тросе уходили специальные приборы.

Лебедки крутили золотые руки наших механиков. Изнемогая от сумасшедшей нагрузки, они и здесь находили минуты для веселья и хорошей шутки. Во время дежурства Черниговский, при поднятии проб воды и грунта со дна океана, вдруг вытащил очередной батометр и испуганно вскрикнул. К батометру был привязан круг украинской колбасы и пол–литра водки. На бирке надпись: «За усердие. Дорогому Николе от Нептуна». Этот подарок Черниговский сохранил до возвращения в Ленинград.

Шутки в нашей жизни были необходимы, они снимали нервное напряжение, сближали людей и внушали уверенность.

После вахты, еле доползая до палатки, мы падали на кучу меха и, не раздеваясь, засыпали, вернее, проваливались в сон.

Было холодно. Разыгравшаяся пурга выдувала все тепло, и даже при непрерывно горящих примусах температура в палатках держалась — 18–20°. Особенно тяжело было просыпаться и выползать на стужу. Перед сном примусы из предосторожности обязательно тушились, с подъемом эти бензиновые печки надо было разжигать, а температура к этому времени в палатках сравнивалась с наружной, доходя до — 40°. Сколько же святых угодников вспоминал при вставании дежурный! Зато, если не было ветра, при горящей печке мы раздевались до наших кожаных костюмов и как боги блаженствовали в тепле, на уровне головы доходящем до +40°, в то время как на полу температура не поднималась выше — 18°. Но никто не падал духом и не жаловался. Все были бодры и оживлены. Шутки и веселые голоса звучали в студеном воздухе лагеря.

С материком регулярно поддерживали радиосвязь. Саша Макаров был настоящим снайпером эфира. Если не было прохождения радиоволн на побережье Арктики, он связывался непосредственно с Хабаровском, Свердловском и Москвой. Бесчисленные радиограммы с Большой земли напоминали нам о том, что Родина заботливо следит за нами, наблюдая за нашей работой и жизнью на дрейфующей льдине. Находясь так далеко, мы совершенно не чувствовали себя оторванными от Родины и с удесятеренной силой продолжали свою работу. За короткое время был собран ценнейший материал по гидрологии и гидрохимии, метеорологии и гравитации, аэронавигации и магнитологии, актинометрии и астрономии.

Первая измеренная нами глубина океана, так резко отличавшаяся от измерений Уилкинса, вызвала среди нас споры. Губерт Уилкинс серьезный и опытный исследователь — Либин решил повторить измерения.

Вторичное измерение подтвердило первую цифру: глубина равнялась 2427 метрам. Разница в 220 метров. Очевидно, это небольшое изменение произошло за счет дрейфа льдины в новую точку с координатами 81041' — 179°34′. Теперь мы были уверены, что Уилкинс ошибся, — видимо, подвело несовершенство эхолота. Разница между нашими и американскими измерениями равнялась 3013 метрам! Конечно, такого перепада рельефа дна на столь малом расстоянии не могло быть.

Пятого апреля погода стала угрожающе портиться. Атмосферное давление с 783 миллиметров упало до 766. Запуржило. Тучи снега со свистом несло по нашему «проспекту», заметая палатки. Радиомачты гнулись к вершинам торосов. Зато стало теплее. Температура поднялась до — 27°, однако ветер все усиливался, переходя в штормовой. Уже от самолета не было видно гидрологической палатки.

Все скрылось в беснующихся спиралях пурги. Чтобы не заблудиться, ходили по флажкам, расставленным через каждые десять метров.

С тревогой стали прислушиваться: не ломается ли лед. Самолет стоял в полной готовности, чтобы успеть уйти, если начнется подвижка льда. Несмотря на кажущуюся крепость нашей льдины, мы внимательно следили за поведением окружающих полей. Но за все время пребывания здесь, к счастью, никаких признаков сжатия льда мы не наблюдали.

Ветер продолжал усиливаться. В проруби гидрологической палатки уровень воды начал как–то странно колебаться, чего раньше не было. Очевидно, где–то недалеко образовались большие пространства открытой воды, и волнение доходило до нас. Иногда сквозь вой ветра доносился далекий гул, напоминающий пушечную канонаду.

Работа экспедиции продолжалась четко и бесперебойно. Приходили и уходили батометры. Коченеющими пальцами Михаил Алексеевич Острекин бережно часами крутил кремальеры своих астрономических и магнитных приборов. С озорным вызовом весело постукивали день и ночь моторы лагеря и щедро дымила кухня, распространяя божественные ароматы. Каждые три часа, вот уже четвертые сутки, я записывал показания метеорологических приборов, а через шесть часов измерял высоту солнца для определения координат лагеря.

Всех интересовало, куда нас несет. Вскоре все выяснилось. Наша льдина двигалась с общим потоком льда на запад–северо–запад со средней скоростью восемь миль в сутки.

Тот день принес еще новость. Острекину удалось определить с предельной точностью магнитное склонение: оно равнялось +33,4°. Это были первые сведения о земном магнетизме этого района. Теперь понятно, почему не работали типовые авиационные компасы апериодического типа.

Любой навигатор, где бы он ни летал или ни плавал и к какой бы стране он ни принадлежал, всегда пользуется картой магнитного склонения, чтобы вводить поправки в истинный курс. Но полеты в высоких широтах Арктики, как показали наши наблюдения и опыт, требуют и другой карты, карты горизонтальной составляющей силы земного магнетизма. Эта карта показывает штурману — будет ли работать магнитный компас. Такая карта называется картой изодинам, и впервые, по типам компасов, была составлена для полетов в Арктику автором этих записок; без нее теперь не отправляются в полеты высокоширотные экспедиции.

Шестого апреля пурга прекратилась. Стало теплее, температура — 18°, но появилась новая забота: ветер испортил аэродром! Теперь уже было не до сна: все, кто свободен от вахт, с лопатами ходили по полю, счищая снежные заструги и наддувы. В мехах стало жарко, работали в одних пыжиковых рубашках. Яростно светило солнце, заставляя щуриться, даже в темных очках.