Полногрудая, черноокая хозяйка дома отдыха, устав от вежливых, с улыбкой, предупреждений, что выпишет нас, если не будем соблюдать правила распорядка — вовремя питаться и спать в отведенные для этого часы, теперь нас вроде бы и не замечала, холодно отвечала на поклоны. Иван Иванович Черевичный — кавалер, танцор и неотразимый донжуан всего арктического побережья со всеми его островами, прилагал все возможные усилия, чтобы смягчить гнев хозяйки, но, увы, тщетно. И мы ежедневно ожидали, что нас возьмут и выселят…

Но мы все–таки дожили положенный срок в бывшем дворце княгини Щербатовой, утопавшем в вековых деревьях парка.

А дни бежали неудержимо, зачастую опережая наши планы. Все расчеты по экспедиции уже были готовы, неоднократно перепроверены, но на высокую комиссию нас почему–то не вызывали. Неопределенность угнетала. Тем не менее, намеченный нами для полета самолет СССР-Н-169 был уже отправлен на ремонт и переоборудование. Подготовке самолета мы придавали большое значение, поэтому основное свое время проводили на стапелях завода, отлично сработавшись с рабочими, инженерами и конструкторами.

Опыт полета к полюсу и дальние перелеты в последующие годы многому нас научили и позволили проверить методику самолетовождения, пилотирования и посадок на дрейфующие льды, выбранные с воздуха, абсолютно неподготовленные к посадкам тяжелых самолетов.

Поскольку полеты предстояло совершать в арктическом районе, куда не ступала нога человека, мы не знали ни магнитной характеристики этого района, ни состояния льдов. Да и вообще никому не было известно, что мы там встретим. Карты Восточного сектора Арктики обрывались широтой 75°. Необходимую полетную карту от острова Врангеля и дальше на север мы рассчитали и составили сами.

Основным методом ориентировки мы избрали астрономический, так как во время своих полетов убедились, что магнитные компасы — главные приборы для определения курса — в зоне, близкой к южным границам «полюса недоступносги», полностью отказывают из–за малой горизонтальной составляющей земного магнетизма. Чтобы уменьшить влияние самолетного железа на магнитные компасы, штурманская рубка была переделана — все части металлических конструкций, влияющих на магнитные картушки компасов, были заменены диамагнитными сплавами.

В те времена мы еще не имели гироиндукционных, гироскопических и солнечных компасов — все это сложные приборы, обеспечивающие точное и безопасное самолетовождение, полеты без которых в настоящее время не мыслятся и категорически запрещены всеми инструкциями и наставлениями. И тем не менее на штурм неведомого мы шли не безоружными. По понятиям того времени, мы оборудовали наш самолет самой совершенной аппаратурой, которую тогда могли сконструировать наши ученые и произвести наша промышленность. Чувствую, что современный опытный полярный навигатор, читая эти строки, улыбнется, отметив в наших полетах сплошное нарушение ныне утвержденных инструкций по обеспечению безопасности полетов и, вероятно, невольно вспомнит слова Максима Горького: «Безумству храбрых поем мы славу!» Но я должен его разочаровать. В наших полетах не было ничего безумного. Все ныне существующие самые совершенные навигационные приборы не что иное, как «внуки» тех самых приборов, с которыми мы завоевывали безвестные пространства Арктики. Значит, мы стояли на принципиально верных позициях, и методы самолетовождения, применяемые нами тогда, в усовершенствованном виде главенствуют и по сей день.

Правда, наши приборы были капризными, требовали ангельского терпения в обращении с ними, не имели автоматики и счетно–решающих устройств, но зато не позволяли нам «зарастать жирком» даже в солнечную, беспечную погоду.

Радионавигация — основной метод самолетовождения настоящего времени — тогда только зарождалась. Но и ее мы использовали при подходах к нашим базам, правда с расстояний, не превышающих ста километров, да и то в тех случаях, когда между самолетом и приводной радиостанцией не было гор, как, например, на острове Врангеля, который мы могли запеленговать не далее чем за сорок — пятьдесят километров, фактически тогда, когда при ясной погоде этот остров уже был виден. Но на такую погоду в Арктике рассчитывать нельзя, а потому и радионавигации в нашей подготовке было уделено должное внимание.

Для определения и выдерживания истинных курсов мы установили на верхней части кабины штурмана солнечный пеленгатор, экран которого с отражением солнца был виден и пилотам, что позволяло им точно выдерживать расчетный курс. По принципу работы наш солнечный пеленгатор приближался к солнечному компасу, с той только разницей, что не обладал автоматикой и все необходимые поправки вносились вручную. Эту «не пыльную» работу выполнял штурман через каждые восемь минут. Открыв люк, я высовывался наружу и голыми руками священнодействовал над обжигающими холодом металлическими кремальерками, устанавливая при помощи их новые путевые данные. После минутного пребывания в леденящих потоках воздуха штурманская рубка казалась почти по–тропически теплой, хотя температура в ней была равна наружной, то есть тридцать — сорок градусов мороза. Уже десятилетия спустя, когда я летал на современных турбовинтовых лайнерах, где за меня всю работу выполняло счетно–решающее устройство, а я сидел в теплой уютной кабине, при воспоминании о тех «воздушных процедурах» пальцы рук холодели, а по спине пробегал озноб.

Магнитные компасы, чтобы заставить их работать в слабых полях земного магнетизма, мы также переделали.

То, что самолет при дальних перелетах должен быть автономным, независимым в своих маневрах от земли, это мы хорошо уяснили в ледовой разведке. И теперь мы ясно представляли, что нам нужно для того, чтобы экспедиция закончилась успешно: иметь максимальный запас горючего, не зависеть от погоды базы вылета, свои координаты определять на борту без помощи земли.

На борту самолета была установлена для надежной связи с землей всеволновая радиостанция. Радиостанция могла работать и после высадки на лед от добавочного генератора, приводимого в действие переносным бензиновым движком. И этот же бензиновый движок одновременно служил для запуска моторов самолета. Кроме того, мы имели аварийную рацию с мачтовой и змейковой антеннами, если с самолетом что–нибудь случится при посадке или он будет уничтожен неожиданно подвижкой дрейфующего льда, как это было с кораблем «Челюскин».

В докладе на имя высокой комиссии мы писали: «Все снаряжение и оборудование экспедиции на «полюс недоступности» подобрано так, что даже в случае потери самолета во льдах «белого пятна», экипаж, обеспеченный всем необходимым, сможет без помощи с земли нормально жить и выполнять научно–исследовательские работы в течение трех месяцев». Однако, рассчитывая на худшее, мы были все–таки уверены, что штурм «полюса недоступности» завершится победой, и этому был порукой наш летный опыт в Арктике.

Но вызова «в верха» все не было, и Черевичный решил ознакомить с нашим планом экспедиции начальника управления Полярной авиации Героя Советского Союза Илью Павловича Мазурука, смелого летчика и талантливого, волевого организатора, к тому же депутата Верховного Совета СССР, глубоко разбирающегося как в политике, так и в человеческих характерах. Мне не раз приходилось выполнять вместе с Ильёй Павловичем Мазуруком сложные задания, спать на льду в палатке и, что называется, пуд соли вместе съесть, не раз переживали мы и радость побед и горечь поражений, но друзьями так и не стали. Была ли тому причина в схожести характеров, а может быть, черная полярная, пятимесячная ночь, проведенная нами на острове Рудольфа во время поисков Сигизмунда Леваневского, обнаружила в нас какие–то скрытые черты антагонизма. Трудно сказать.

— Иван, ты иди докладывай Мазуруку, а я не пойду. Напорчу я все! Сцепимся по методике самолетовождения и наверняка тогда потеряем в его лице поддержку? — стал я отнекиваться от этого разговора.

— А кто ему разъяснит все тонкости навигации! И вообще как это понять? Хватит курить, пошли! Он же твой друг! Столько пролетать вместе…