— Ай, ай! — закричал один. — Я говорил, не нужно здесь купаться.

— Не бойся! — гордо отозвался Эвальд и погладил себе макушку, как это делал его отец. (Он хотел произвести впечатление на шуцмана.) — Только не бойся! Когда мы ему скажем, кто мы такие, он сразу замолчит.

И он вышел первым, а те двое ковыляли за ним. Но едва он вступил на берег, как шуцман схватил его за ухо.

— Купаться в запретном месте?! — рычал он. — Да еще листовки вешать! — Тут он схватил за ухо второго.

— Пустите меня! — кричал Эвальд. — Мы пимфы!

— Хороши пимфы! Листовки клеить? Да еще обманывать полицию? Будете вы у меня помнить, пока уши торчат! — орал шуцман и так крепко дергал мальчишек за уши, что они подняли вой. А третий прыгнул обратно в воду и со страху нырнул поглубже.

— Пустите! — ревел Эвальд. — Мой отец — капитан, он вас велит наказать…

— Рассказывай! — кричал шуцман. — Идемте со мной. Мы уж там поговорим, какие пимфы, какой капитан.

И шуцман потащил воющих мальчишек за уши к дереву, на котором висела записка.

— Это что такое, а? — орал он. — «Рот фронт», а? Коммунистическую агитацию разводить? Красные паршивцы! Вот уж вам достанется!

— Неправда! Это не мы повесили записку. Мы настоящие гитлеровские пимфы. Вон тут под хворостом наша форма…

— Где?

— Тут, тут! — кричал Эвальд. — Сейчас вы увидите. И я скажу своему отцу, как вы с нами обращались. А его отец — директор банка.

Он стал поспешно разгребать ветки. Второй ему помогал, и даже третий присоединился к ним, потому что шуцман перестал кричать. А шуцман потому притих, что ему стало неспокойно: а может, и вправду отец этого мальчишки капитан, а того — директор банка? Тогда ему здорово достанется за грубость…

— Отец сообщит начальнику полиции, как вы нас били! — кричал Эвальд, лихорадочно раскидывая хворост.

— Я вас не бил, — пробурчал шуцман, понизив голос.

— Где же наша форма? — тревожно прошептал сын директора банка.

Но шуцман услыхал его.

— Ну, где же форма? — спросил он погромче, но все еще осторожно: а вдруг из-под веток покажутся костюмчики?

— Сейчас увидите! — кричал Эвальд. — Вот, вы видите, ботинки с чулками…

— Да, но форма, где ваша форма?

— Одну минуточку! — откликнулся Эвальд. Теперь он шарил руками прямо по голой земле.

— Ну, где же она? — снова спросил шуцман, громко и нетерпеливо.

— Сейчас, сейчас… — бормотал Эвальд. — Она же здесь была. Она должна здесь быть…

И — шлеп! — попал рукой во что-то мягкое. Когда он отдернул руку, она была зеленая до локтя, и на его голые ноги стекала жирная краска.

— Ах вы, голодранцы! — снова заорал полицейский. — Так вы обманывать полицию? — И он снова схватил Эвальда и директорского сынка за уши.

— Но, право же, наши костюмы были здесь, господин шуцман!

И все трое сделали последнюю отчаянную попытку найти костюмы там, где их уже не было. При этом они попали в ведерко и опрокинули его, так что у всех по рукам так и потекла жирная зеленая краска.

— У нас украли костюмы! — разревелись они и стали тереть глаза руками.

Теперь у них и лица были зеленые. Толстые красные щеки Эвальда все были в пятнах. У пимфов был вид, совсем как у клоунов в цирке, — да нет, еще смешнее. Они бы рады были убежать, но разве эти неженки могли бегать босиком по камням и колючкам?

— Где вы живете? — спросил шуцман.

Эвальд ответил сквозь слезы.

— Ну-ка, марш! — скомандовал шуцман. — Посмотрим, правду ли ты говоришь. А там потолкуем.

Шуцман сложил записку Лотара и сунул в свой большой блокнот.

— Мы только наденем ботинки и чулки, — попросил Эвальд. — Мы не привыкли босиком, тут очень колко.

— Так вам и надо! Пойдете босиком. По крайней мере не убежите. Марш вперед!

Мокрым мальчишкам ничего не оставалось, как взять ботинки с чулками в руки и шагать впереди шуцмана. Так и шли они в одних трусах, подскакивая на каждом камешке, на каждом сучке. Они все время плакали и терли кулаками глаза. Лица у них стали зеленые, зеленая краска стекала на шею, на грудь. Теперь их совсем не узнать было.

По шоссе шло уже много народу. При виде этого шествия все останавливались и начинали смеяться. Даже автомобили и те на секунду задерживались. Ребята со смехом и визгом бежали за зелеными пимфами. С гая собак неслась за ребятами. Вот это было шествие!

Когда они вошли в город, даже из окон высовывались, чтобы на них поглядеть.

Эвальд и его приятели все время хныкали и стыдились даже глаза поднять. Всё же они заметили, что им навстречу шагает отряд пимфов. Там были знакомые мальчики. Эвальд повернулся к шуцману:

— Вот спросите, если не верите, у этих пимфов.

Но спрашивать было не к чему. Пимфы хохотали, горланили, издевались над тройкой еще больше других: они не узнавали своих раскрашенных товарищей.

Теперь уже шуцман окончательно уверился в том, что эти трое мальчишек — лгуны, он уверен был, что это они повесили на дерево листовку. Поэтому, когда они подходили к воротам, он так их толкнул в спины, что они прямо влетели во двор.

Ого-го, что за крики встретили их появление! Двор был полон. Об этом уж постарались Лотар и Фриц со своими друзьями. Они сказали всем ребятам, что ровно в шесть часов начнется большая игра в футбол. Столько ребят еще никогда не собиралось! И когда вся тройка вместе с шуцманом ввалилась во двор, поднялся настоящий гогот. И Генрих, несмотря на свое несчастье, не мог удержаться от веселого смеха. Вольфи на радостях лаял и выделывал всякие штуки.

— Да это же Эвальд! — вдруг воскликнул Фриц, будто только что узнал его.

— Эвальд фон-Паннвиц! — закричали все и стали еще сильней хохотать.

Но когда шуцман услышал эту фамилию, он перепугался. Значит, мальчишки не лгали: и вправду отец у одного — капитан, у другого — директор банка. И пока зеленые пимфы в трусиках, плача, полные стыда и злобы, протискивались через толпу детей, шуцман повернулся и исчез со двора.

Тем временем в большой квартире господина капитана фон-Паннвица собрались уже гости. В столовой было накрыто на двадцать персон. Приготовлено было кофе, большущий торт, миндальное печенье и фрукты. Посреди стола стоял большой букет, а из букета торчал фашистский флажок. Гости сидели уже за столом. Было много офицеров. Даже два генерала. Было два директора банков. Три фабриканта. Богатые купцы. Жены их были разряжены в пух и в прах. У дальнего конца стола сидел господин капитан фон-Паннвиц со своей женой. Пуговицы у него блестели, и ордена блестели, и стекла очков тоже блестели.

И вот поднялась госпожа капитанша. Высокая и толстая. Когда она поднялась, стол закачался и вся комната немного закачалась.

— Господа! — сказала она громким мужским голосом. — Мы начинаем празднество… Эвальд, выходи!

Все поглядели на дверь. Но никто не вошел. А было так рассчитано, что Эвальд ждет в боковой комнате, пока его не позовут. Тогда он должен отворить дверь, войти, отдать военный салют и сказать стихотворение. Правда, госпожа фон-Паннвиц еще с полчаса назад искала своего сынка повсюду — и не нашла. Она не сомневалась, что, когда настанет время, Эвальд окажется за дверью, как ему было приказано: он был достаточно приучен к дисциплине… Итак, все поглядели на дверь, но дверь не открывалась.

— Эвальд, входи! — еще громче крикнула госпожа Паннвиц.

Дверь не шелохнулась.

У двери стояла с граммофоном кухарка, фрейлен Минна. Когда Эвальд кончит стихотворение, ей велено было пустить граммофон. Но так как дверь не открылась и во второй раз, фрейлен Минна решительно схватилась за дверную ручку и распахнула дверь.

Раздался страшный крик. Это кричала зычным басом госпожа фон-Паннвиц. Она колотила руками о стол и гремела: