Повторяющийся кошмарный сон с «Центурионом» имел одну особенность: всякий раз, когда после телефонного звонка Джонас смотрел на часы, минутная стрелка стояла на цифре сорок семь. Час мог быть любым, минута была одна и та же. То есть просыпался он в сорок семь минут второго, третьего, четвертого…

На этот раз привычный порядок нарушился. Телефон звонил и звонил. И когда он открыл глаза, часы показывали восемь минут третьего.

Трубку он снял, наверное, на седьмом звонке. С тяжелой головой. Накануне он хорошо поел, выпил чуть больше, чем следовало, а закончил вечер любовными утехами с Моникой. Так что проснулся он с немалым трудом.

— Да…

— Джонас, это Фил.

— Ты знаешь, который теперь час?

— А ты думаешь, в Вашингтоне сейчас разгар дня? Слушай. Меня разбудил приятель, не буду говорить кто. Он зачитал мне сугубо конфиденциальный документ. Поручение судебному исполнителю. Тот постарается заглянуть к тебе пораньше. До того, как ты уйдешь из дома.

Джонас включил настольную лампу. Сел. Абсолютно голый. Пижам он не носил вовсе, и только в очень холодные ночи в плохо отапливаемом номере надевал трусы.

— Фил… что ты несешь?

— Слушания по делам аэрокомпаний! Они выписали повестку на твое имя. Хотят поджарить тебе задницу, Джонас. Ты же не явился добровольно, когда они предложили тебе…

— Банда мелких политиков, пожелавших заработать себе имя на допросе Джонаса Корда!

— Возможно. Но они — сенаторы Соединенных Штатов и имеют право рассылать повестки. Если ты не явишься, тебя обвинят в неуважении к конгрессу. Последнее является уголовным преступлением и карается тюремным сроком.

— Вполне естественно, что я не уважаю конгресс.

— Положение у тебя не из лучших, Джонас. Если эти контракты на секции в аэропортах Нью-Йорка и Чикаго подписаны…

— Фил, можешь не продолжать. Я знаю, в чем меня обвиняют. Я не хочу об этом говорить.

— Неужели? Если сенаторы вызовут тебя повесткой, говорить придется. Выбора у тебя не будет.

— Пока он есть, — ответил Джонас.

На другом конце провода помолчали.

— Как адвокат я не могу советовать тебе выбирать этот путь.

— А как друг?

— Потому-то я и звоню тебе в столь поздний час.

— Я свяжусь с тобой, Фил. Не буду говорить, куда я поехал. Если тебя спросят, ты действительно не будешь ничего знать. Но я с тобой свяжусь.

Моника проснулась, села, посмотрела на мужа. Тоже голая, и Джонас с удовольствием оглядел ее. Груди Моники, которые ему так нравилось ласкать, чуть пополнели, поскольку она немного поправилась, приближаясь к сорока годам. Округлился и животик, а вот ноги по-прежнему оставались стройными. Не наросло ничего лишнего и на шее и подбородке. Темно-каштановые волосы, взлохмаченные после сна, обрамляли волевое лицо, с юных лет отражавшее ее сильный характер.

— Ты куда-то собрался или я что-то не так поняла? — спросила Моника.

— Приходится удирать, — кивнул Джонас. — Судебный исполнитель желает вручить мне повестку. Пара сенаторов хочет содрать с меня кожу на сенатских слушаниях по авиакомпаниям. Я не хочу давать показания. Просто не могу их давать.

— А что ты натворил?

— Ничего незаконного. — В голосе прорвались нотки раздражения. Как она могла подумать, что он преступил закон. — Я руководствовался советами компетентных юристов. Но слушания в конгрессе затеваются лишь для того, чтобы выставить бизнесмена в дурном свете, особенно если об этом бизнесмене обязательно напишут газеты. Они могут даже надавить на Министерство юстиции, чтобы там начали судебное расследование. Я не сделал ничего незаконного, и меня наверняка оправдают, но до этого два или три года будут таскать по судам.

— И какие у тебя планы?

— На какое-то время исчезну.

Моника вздохнула, оглядела спальню. Новая мебель, которую она еще не привыкла считать своей.

— Я не могу в это поверить. Чушь какая-то! Мы живем в Бел-Эйр всего четыре месяца. Джо-Энн только начала учиться в Пеппердайне и…

Джонас уже выскользнул из постели и одевался.

— Мой отъезд не связан ни с нашим домом, ни с колледжем Джо-Энн. Вы остаетесь. Обе. Эти мерзавцы могут заставить меня сбежать от их повестки, но не в их силах выкинуть тебя из нашего дома, а Энн — из колледжа.

Моника встала. Потянулась за халатиком цвета лаванды, отороченным белыми кружевами. Не слишком прозрачным, но и не таким уж плотным.

— И сколько это будет продолжаться?

— Не слишком долго, — ответил Джонас. — За несколько недель я все улажу, максимум за два-три месяца. За меня будут говорить адвокаты. И потом, мне есть к кому обратиться и в мире политики.

— А почему бы тебе просто не получить повестку и не поехать на слушания? — спросила Моника. Взяла с ночного столика пачку сигарет, достала одну, прикурила от картонной спички. — Если тебе нечего скрывать…

— Я не говорил, что мне нечего скрывать. Я сказал, что не сделал ничего незаконного. Слушания в конгрессе, а может, и судебное разбирательство, могут нанести ущерб моему бизнесу. И немалый.

— Больший, чем побег? — В голосе ее слышалось сомнение.

Он застегнул молнию на брюках. Сухо улыбнулся:

— Бизнесмены не Считают побег глупостью.

— Но…

— Послушай, если я соглашусь давать показания, мне придется рассказать, как что делалось. «Интерконтинентал эйрлайнс» возникла не на пустом месте. Пришлось проявить смекалку. Найти пути и средства. У нас есть деловые секреты. Понимаешь? Ты меня понимаешь, Моника? Это бизнес.

— Они что-то нашли в твоих отчетах экономической комиссии, Джонас? — спросила она.

— Ничего они не могут найти, если не привлекут самых умных спецов с Уолл-стрит. А налоги… У меня очень ответственные бухгалтеры. С налогами мы вольностей не позволяем.

— Так в чем они могут обвинить тебя? Ты сказал, что они могут выдвинуть против тебя обвинение. На каком основании?

— «Интерконтинентал» получила хорошие секции в центральных аэропортах. Ты это понимаешь? Аэропорт ежедневно может принять определенное число самолетов. Число посадочных галерей ограничено. Некоторые авиакомпании, которым мы перешли дорогу, пришли в ярость и заявили, что с нашими контрактами не все чисто, что мы даем взятки, и так далее. Никто не может доказать, что мы давали взятки. Этого не было. Но мы нашли возможности… Короче, ты меня понимаешь. Другой вопрос, заключались ли нами сделки с другими авиакомпаниями с нарушением антитрестовского законодательства? Нет, не заключались. Но в жизни помимо белого и черного цветов присутствует масса оттенков. Меня с радостью поджарят на медленном огне. А кое-кто захочет отнять у меня два-три года, которые мне придется проторчать в суде.

— Джонас, то же самое…

— Послушай, — он перебил жену, — судебный исполнитель может заявиться сюда до рассвета. Мне надо собрать чемодан и сматываться.

— Куда? Где ты намерен скрываться?

— Судебный исполнитель спросит тебя об этом, и ты честно ответишь, что не знаешь. Я сам еще не выбрал, куда поеду. Позвоню тебе, как только где-нибудь обоснуюсь.

Из спальни Моника последовала за ним в кабинет. Он положил на стол большой брифкейс, открыл, начал складывать в него бумаги. Добавил квартовую[2] бутылку бербона.

— А что я скажу Джо-Энн? — пожелала знать Моника. — Что ты растворился в ночи, убегая от судебного исполнителя? Что подумает ребенок?

— Скажи ей правду. То же самое, что услышала от меня.

— Что ее отец не в ладах с законом? Это я должна ей сказать? Что…

Джонас резко повернулся к жене.

— Не смей так ставить вопрос! — рявкнул он. — Не внушай ей таких мыслей! И не думай так сама! Бизнес есть бизнес, Моника, и иногда нам приходится делать совсем не то, что хочется. Джо-Энн скоро исполнится восемнадцать. Она уже достаточно взрослая, и ей хватит ума это понять.