Признаться, я люблю всякие ковры, хрустальные люстры, бра и тому подобное под старину, но здесь было по-своему хорошо.

Вот только места для меня не находилось. Хозяева метались по квартире, составляя и разделяя диванчики, креслица, пуфики…

Я остервенело сдернул с какого-то ложа пару подушек, сунул одну из них под голову, растянувшись на полу, другой прикрылся от этой Лилипутии и моментально заснул.

Пробуждение было тяжелым.

Во сне я увидел песчано-галечный спуск напротив Финляндского вокзала. (Сейчас его уже нет, заменили гранитом и бетоном.) Раннее тихое утро, волны чуть шуршат, ходят по влажному песку чайки, и Нева голубая, светлая, а противоположный берег пастельный, над домами Свердловской набережной восходит солнце. И вдруг я замечаю, что вода в Неве не течет, а вспухает, поднимается, вытягивается, словно река ложится в вертикальное русло, из голубой станевится серебристой, закрывает солнце. И — о, боже! — превращается в ту бесконечную фабричную трубу, и меня уже, сковав магнитно, неудержимо тащит к ней…

Просыпаюсь в холодном поту, надеясь, что все сон, что я увижу сейчас свой невысокий беленый потолок, полированную тумбочку из венгерского гарнитура и настольную лампу с абажуром «ретро». Не открывая еще глаз, решаю безотлагательно встретить на Неве сказочный час, когда одна заря спешит сменить другую. Мне неспокойно еще, но уже почти радостно, я размыкаю веки… и вижу группу из трех человечков, восседающих в низких креслицах, три пары глаз, вперившихся в меня, словно временно выключенные прожектора.

Сколько они сидят так? Час, два, пять? Что такое здесь время, в замкнутом пространстве с искусственной атмосферой и гравитацией, в этой герметичной банке, лишенной солнца, травы, простора? С чувством легкой тошноты я снова смежаю веки.

Нет, не сон! Болван Ло каким-то образом извлек меня из своей кожи. Я в иной цивилизации, человеческой, но не земной.

Такова реальность, какой бы невероятной она ни казалась.

А может быть, как раз вспоминающееся мне реальным и давним прошлым — на самом деле и есть выдумка?! Возможно, я — вдруг выздоровевший в сумасшедшем мире, выздоровевший среди больных? И мое земное прошлое — лишь пробудившийся генетический след далеких предков, и моих, и этих человечков? И мои сыновья, ландышевая полянка, вся та жизнь — вовсе не мои?!

Чушь какая-то, мистика!

Я открыл глаза и спросил: — Вы знаете, что такое Земля? — Если воспоминания мои чисто генетические, им должно быть тоже известно слово «Земля». Нет, неизвестно. Они даже стали меня уверять, что такой планеты не существует — уж их-то невероятно долгой и умной цивилизации обитаемая планета была бы известна!..

Итак, моя земная жизнь — реальность. Существовало и Солнце, и наша Галактика. Были и мои дети, и моя милая.

И вместе с тем я появился здесь из ноги Ло. Что же получается?

Известное нам, землянам, мироздание помещается в ничтожной частице толстячка Ло?! В частице, которую способен разглядеть в деталях лишь микроскоп непредставимой для землян разрешающей силы?

А я как же? Я — великан среди пигмеев?! В башке моей ощутимо треснуло, словно там перегорел предохранитель. Мысли путались. Я понял, что теперь-то определенно рехнусь, и в испуге вскочил с пола и крикнул:

— Послушайте! Есть у вас выпить что-нибудь покрепче?!

Я стоял в халатике, узком мне в плечах и лишь прикрывавшем срам, в окружении трех маленьких человечков, на лицах которых была растерянность, недоумение и страх. Я готов был понять их; но смогут ли они понять меня?…

Смутно припоминаю, как мы пели «Рябину», "Подмосковные вечера", "Шумел камыш", а потом я разносил их на диванчики и собирал подушки себе в угол. Проснулся с совершенно трезвой безболезненной головой, но рядом обнаружил Се, фарфоровую статуэтку обнаженной спящей женщины в натуральную по здешним меркам величину.

Пораженный, я даже притронулся к ней, Ло деловито семенил через комнату, не обращая на нас внимания. Всклокоченные после сна светлые волосики стояли нимбом над его высоким, в полголовы лбом.

— Послушайте, что здесь происходит?… — лепетал я.

— А что? — Се смотрела на меня широко раскрытыми глазами, в которых стояло удивление.

Я начал медленно соображать: собственно, и на Земле есть народы, по крайней мере совсем недавно были, у которых права, а может быть, даже обязанности гостя трактовались очень широко.

Учтиво поздоровавшись, нетвердой походкой продефилировал куда-то Ки. Се ушла хлопотать по хозяйству. Я же попытался продолжить начатый перед выпивкой анализ ситуации. Все — к чертям! Главное — додумать, понять!

Итак, мои предохранители начали перегорать, когда я пришел к мысли, что все представляемое землянами мироздание находится в одной из клеток Ло. Моя родная Земля — инфрачастица клетки этого слюнтяя! Можно ли это понять? Представить, конечно, нельзя, а понять?…

Суперультраигла, та самая фабричная бесконечная труба, которая нарушила одну из земных идиллий, забрала меня, пробу из этой части мироздания, и потащила в приемник прибора, а я, как расширяющаяся галактика, в секунду, в мгновение вырос до величины, пропорциональной новому миру. Во мне пробудилась частица космической энергии, ничтожная частица, не имеющая границ в своих возможностях.

Но тогда с каждой моей клеткой произошло то же! И, может быть, появились новые вселенные, Солнца, Земли во мне, в миллионах моих клеток? Я носитель множества неустойчивых быстротечных вечностей?… Клетки в живом организме все время умирают, на их место приходят новые, молодые. Оскорбили — инфаркт, расквасил нос хулиган — и гибнут миры? Ничего невозможного — все время параллельно идут смерть и рождение, от клеточек любого организма до вселенных. Или это одно и то же?

Все дело в вечности.

Но ведь и она относительна! Истинно вечно, возможно, все мироздание, вся эта система (или бессистемность?) вселенных во вселенных. Бесконечная череда увеличивающихся, трудно представимых миров-матрешек. И время — лишь материя пространства.

Я застыл с открытым ртом, — почти бездыханный. Я понял то ужасное, что до сих пор не понимал.

— Не скучайте, — донеслось до меня. — Мы уходим на работу.

Я тупо смотрел на две фигурки, стоившие передо мной, и едва их видел. Се, Ло… Боже мой! И это мне навсегда? Они что-то говорили, выдвигали какие-то ящики, покалывали рычажки и кнопки, открывали экраны. Что-то объясняли мне. Наконец ушли. Но я не почувствовал облегчения…

То, что я понял, было так же трагично, как смерть.

Хуже смерти даже самого близкого и родного человека, потому что и тогда у меня оставалось бы множество привязанностей, привычек, занятий, любимых запахов, картин, звуков, и они постепенно заполнили бы образовавшуюся пустоту, и я, вначале даже не веря в это, в глубине души предвидел бы это, знал: опыт предков, привычное окружение были бы со мной.

Здесь я оказался один, как амеба на сухом столе.

Я был теперь до самого своего конца единственным из землян без Земли. Я уже существовал в вечности, в том неведомом и страшном, что так звалось на Земле. Пока я здесь морочился с этими Ло, Ки, Се, пил, ел, спал, каждый ничтожный здесь отрезок времени — на Земле проносились века, тысячелетия. А теперь… Теперь ее, вероятно, вообще уже не существует. Ведь если попытаться сопоставить время здесь и там, то различие должно выразиться примерно той же непредставимой цифрой, от которой я едва не упал в обморок у подножия микроскопа.

Мне некуда возвращаться. Мое прошлое по ту сторону времени. Точка.

Я вытянулся на тюфячке и подушках в углу высокой комнаты и уставился в зеленоватый потолок без теней, отблесков, без малейших признаков движения света, как в сновидении без образов. Я не спал, но и не бодрствовал в истинном смысле этого слова, подразумевающего какую-то реакцию на окружающее.

Я долго, наверное, пребывал в прострации, из которой вывел меня голос Ло. Его лицо возникло на загоревшемся экране видеотелефона.