"Ма-ма, я хочу домо-ой!.." Одна бутылка лжеконьяка была пуста, и я с удовольствием запустил ее в угол каюты, где она с грохотом рассыпалась в пыль. Стало легче.

Первый говорил что-то о подчиненности, предупреждал использование капсулы на борту корабля. Что это означает? Он сказал: все здесь сориентировано на капсулу времени. Да, именно так, на биокапсулу. Понятно: капсула на человеке, а все эти механизмы, в том числе и роботы — только машины. Подчиненные человеку железки, призванные облегчить ему жизнь. И все.

Мать честная!..

Стоп. Радоваться все равно рано, но сделан важный шаг, и по этому поводу не грех выпить. Это хорошо действует на мои мыслительные возможности.

Я ни хрена не знаю о взаимозависимости между капсулой и машинами, мне неведомы правила игры. Так. Но я никогда их и не узнаю, так как любой мой вопрос и ответ на него роботов будет тут же рассчитан ими на много моих возможных ходов вперед. Значит, чем меньше вопросов, тем больше надежды. То есть сегодня у меня больше шансов на успех, чем будет завтра.

Еще шаг. Я налил в стопку и выпил. Закусывать уже не хотелось, а ведь на вкус — настоящая кетовая! Похоже, подошел к оптимуму. Исчезновение у меня аппетита — верный признак опьянения.

"Ты стоишь на том берегу-у!.." Ладно, петь подождем. Что произойдет, если я просто скомандую: "Все мои, за мной на Землю тысяча девятьсот…" Как тысяча девятьсот? А куда? Только так! Прочь мысли о единственном шансе! Прямым ходом — домой. Все равно ничего изменить я не смогу, а страх — плохой помощник в рискованном деле. Вперед! В смысле — назад. И не в лес, из которого меня выдернул болван Ло, а на берег Финского залива, в тот один из последних майских дней, к началу наших отношений с милой женщиной из Публичной библиотеки. Переживем еще раз, и ндчнем по-новому — чисто, честно и взахлеб! Гулять, так гулять!

Если даже вся эта никчемная цивилизация взорвется вместе с вашим никчемным-кораблем, я готов рисковать. Мы люди, все такие, хоть раз в жизни.

Есть еще что-то удерживающее, но я не могу осмыслить его, и это хорошо. Ну-ка, где стопарь?… Э-эх, хорошо! Вот теперь ничего не держит. Мил-друг-капсула, полезай на лоб. Эй, ктонибудь, застегните там проклятую пряжку этого рефлектора!

Я висел, словно тряпка, на спинке переднего сиденья своего автомобиля. Неудобно и больно животу. Ага, полез на заднее сиденье за одеяльцем, которым обычно пользовались на пляже как подстилкой. Чего завис?… Я ухватил одеяло. Задняя дверца вплотную к дереву, потому и полез через переднюю.

Тепло, тихо. По грейдерованным дорогам к заливу не выехать — стоят везде бетонные столбики, аккуратные, почти учтивые: ничего, кому очень надо, и пешочком доберется до невскобалтийской малосольной водицы. Я поехал по негрейдерованной, дикой, но тоже метров двести не доехал из-за весенних луж.

Увязнешь — накукуешься. Таких энтузиастов, как я, еще мало.

Придется идти за помощью на автостраду, километра полтора, и помощника сюда не скоро найдешь. Вот и влез задом в лес, разворачиваясь. А прибрежный песок, где повыше, уже по-летнему сух. На солнце даже жарко. Загорать в затишках можно.

Славный, совсем южный выдался в этом году май. В нескончаемых, тянущихся вдоль Финского залива просыхающих сосновых и нежно-зеленых смешанных лесах свистят, щелкают соловьи, дразнятся дрозды. Иду с одеяльцем, обходя лужи в колеях и под кустами. И куда иду, знаю, и что влезу скоро в прикрытую бурой прошлогодней листвой топь, скорачивая путь, знаю. Точно… Выбрался, вытер о куст испачканные туфли и застыл. Все это было. Словно сдвинутая иголка патефона, я снова проигрываю недавно звучавшее. Недавно?!

Когда явпервыё шел этой тропкой и влез в грязь, мысли мои имели совсем иную окраску. То есть меня влекло к этой женщине, но я не испытывал к ней тех чувств, которые позже загнали нас в тупик и привели к очень болезненному, трудно осуществимому решению расстаться.

Теперь я обладал всем опытом наших непростых отношений, и не только этим!

Я провел ладонью по лицу и обнаружил на лбу биокапсулу.

Да, я вспомнил, я знал уже о ней, но не торопился осознавать.

Почему? Бояться-то мне вроде бы нечего… Все. Расстегнул пряжку на затылке, снял. Почему все же не торопился? Ну, почему мы страшимся порой встреч с родными местами, с любимыми после долгой разлуки? А ведь с того момента, как я впервые влез в грязь на этой лесной дороге, прошло несчетное количество времени!

Я стоял у кромки весеннего леса меж синевой залива и голубизной неба и дрожал от счастья, что я здесь, что вижу, обоняю, осязаю, слышу снова этот мир, и еще от того, что предстоит мне здесь.

Моя милая, которая тогда еще не была моей милой, а теперь — была, сидела на поваленном стволе дерева, отполированном временем, балтийскими ветрами, ладонями и другими частями человеческих тел, покачивала ногой, щурилась на блестящую под солнцем воду, едва шевелящую у береговой кромки сухие ветви и щепки — следы прошедших штормов. Светлая шелковая блузка обтекала ее плечи, грудь, яркая шерстяная кофточка лежала на коленях, а поверх — белые полные руки. Я не мог жить больше ни минуты без нее! Уронив одеяльце на землю у ее ног, обнял и припал к ее губам, вдыхая знакомый запах духов.

Я снова был на милой Земле!..

Потом произошло невероятное. Милая оттолкнула меня и засадила такую пощечину, что я, пытаясь сохранить равновесие и отступая, споткнулся обо что-то и плюхнулся в песок. А она стремительно уходила от меня по берегу, свернула на лесную дорогу и скрылась.

Кретин! Это же наш первый выезд! Она не знает ведь того, что знаю, я, — как близки, необходимы станем мы друг другу!

Она ничего еще не знает о нашей будущей любви. Т о г д а мы провели чудесный день, говорили о разном, бродили по берегу и лесу, случайно и волнующе касаясь друг друга, слушали птиц.

Поцеловал я ее перед самым отъездом, в машине и пощечины не схлопотал.

Я вскочил и бросился за нею, но ее и след простыл. К автостраде она пошла, конечно, по дороге, не по лесу же, это было бы совсем глупо. Я ехал быстрее, чем позволяла дорога, и машину кидало по ухабам, в ямах, болезненно охали амортизаторы.

За первым же поворотом я увидел ее. Догнал, выскочил из машины и стал нестройно, страстно говорить: здесь были извинения, заверения в любви, в истинном высоком чувстве, не лишенном, конечно, плотского, но мы ведь существа из плоти, такие быстроувядающие, мы должны дорожить своими чувствами, это самое прекрасное, чем лрирода нас одарила. Нам надо быть вместе всегда. Навсегда вместе!

— Не говорите ерунды, Борис! Если хотите сделать доброе дело, отвезите меня в город. Молча. — Лицо ее пылало.

Конечно, сначала нужно рассказать ей о дурацком эксперименте Ло и последовавших затем невероятных событиях. Однако возможно ли вообще рассказать об этом?!

Я хотел отвезти ее домой, но она настояла, чтобы высадил у метро. Это похоже на конец. Конец в самом начале…

Она молча кивнула мне и побежала к туннелю перехода.

Толпа на Кировском" уплотненная недавними кинозрителями, валившими из дверей ДК «Ленсовета», мгновенно поглотила мою милую. Унесла. Во второй раз заныло мое прежде здоровое сердце.

Нет, нет, надо все спокойно взвесить, обдумать. Не торопиться. Потом позвонить. Только продумать как следует свое поведение в новой ситуации. У нас ведь Любовь! Это — великое, чего тут мельтешить, жаться или сновать, как мышь у стены н поисках щелки! Все верно. Вот только мои пацаны… Ну Что же сделаешь? Я их люблю, и буду любить, и встречаться, и помогать им буду, но у них ведь впереди своя жизнь, и даже неизвестно, какое место в ней отведено мне. У них впереди свои большие чувства, сложности. Они должны понять, что одна из главных задач духовного существа — развить и реализовать большое чувство, не дать ему заглохнуть, затереться на Земле. Иначе — распад, разложение. Всеобщее… Мои дети, которым сейчас будет трудно, потом поймут меня и скажут спасибо. Возможно, даже я. не смогу этого услышать, но скажут…