Иван же Петрович, такой, каким его сотворила природа и обкатала жизнь, — спокойный парень с неколебимой верой в доброту, не пошатнувшейся у восемнадцатилетнего мальчишки в окопах последних лет войны и помогавшей уже взрослому человеку преодолеть трудности позднего института и становления, — такой Иван Петрович хорошо знал, что нет ничего вечного, кроме вечных проблем. И чувства конкретной человеческой личности — не исключение. А отпущенный этим чувствам срок — условная единица, одинаково ничтожная рядом с вечностью, будь то минута или десятки лет. Пусть их с Верой полгода любви не подвиг самопожертвования или верности, но то было искреннее чувство, и марать его злобой, беспамятством никак не гоже. Так считал Левин, так ощущал, погруженный постоянно в какие-то новые, пусть и не такие яркие, чувства, которые делали его жизнь не уныло одинокой, а наполненной и осмысленной, поддерживали в этом седеющем человеке ожидание, веру и незатухающий интерес ко всему, что он делал, о чем думал, что видел вокруг. Да, Иван Петрович Левин в свои пятьдесят "с хвостиком" остался в том благодатном состоянии, которое именуют "молодая душа". Он пришел с нею в окопы Великой Отечественной, где она не обожглась, а закалилась. Пройдя через величайшее зло, преодолев, победив его, Иван Петрович уверился в вечности и силе добра — не только как конкретного действия, но как закономерности жизни, заложенной, возможно, вместе с вечными проблемами во Вселенной. Ничего удивительного в этом нет: среди перешагнувших свой страшноватый юбилей немало остается романтиков и фантазеров.

Итак, взволнованно ворочаясь, хмыкая в своей постели, Иван Петрович в свете казенно-яркого плафона, который десять лет висел в его не очень уютной комнате, читал новую пачку густо усаженных машинописным текстом листочков папиросной бумаги — книгу "Наши космические друзья и доброжелатели". Всю эту "папиросную литературу" ему принес, как обещал когда-то, его бывший пациент, ярый сторонник футурологов. "Вот, обратите внимание на эту мысль! — страстно советовал Ивану Петровичу благодарный пациент, роясь в кипе тонких листов, собранных в аккуратной папочке. — Вот: место догматической религии заняла догматическая наука! А, какая мысль!.." Какая мысль? Броская, к таким Иван Петрович всегда относился немного недоверчиво. Но вместе с тем был убежден, что отбрасывать необъяснимое нельзя, тем более по принципу "не может быть, потому что не может быть никогда". Он утвердился в этом мнении за многие годы в медицине и хирургии, переживая общебиологические веяния и перемены. Он хорошо помнил "глубоко аргументированные" доводы лженауки Лысенко и "абсурдность лженауки" генетики. Помнил, что еще недавно антиматерия и гиперболоид инженера Гарина были чистейшей, можно сказать, рафинированной фантастикой. И летаргический сон или многолетняя бессонница после удаления миндалин (без существенных нарушений биологии человека) не становятся из-за своей необъяснимости небылью! А одна из его пациенток демонстрировала ему и трем его ординаторам телекинез — двигала на столе флакончик из-под пенициллина, и никакие академики своим "не может быть!" не убедят его в том, что их всех попросту одурачила фокусница, ибо стол был родной, в его кабинете, а флакончик еще влажный от недавно забранного из него лекарства, и «фокусница» не приближалась именно к этим предметам никогда в жизни ближе чем на метр…

Теперь он читал о Шамбале, возможном космическом центре в Гималаях, защищенном неведомыми нам энергиями от любых попыток обнаружить его. О стремлении объяснить многие загадки чудесами Шамбалы. Неясным оставалось, откуда при такой защищенности ее известно, что Учениками Космических Учителей там были именно эти люди — Пифагор, Николай и Екатерина Рерих (хотя ее многотомная "Космическая этика" действительно способна удивить!), Будда, Магомет, Христос и совсем неизвестные Левину Аполлоний Тианский и граф Сен-Жермен? Но вот если допустить возможность этого, возникает соблазнительное предположение: не от единого ли источника повторы во всех верованиях и религиях?..

То были загадочные шарады сродни фантастической игре воображения, которые помогали оторваться от каждодневности, обыденности. Которые приобщали вроде бы к Невероятному, составляющему, наверное, суть Вселенной. Да, все это походило на игру, столь понятную всем нам в детстве, а к старости становящуюся, возможно, тоже необходимой. Несомненно одно: с годами приходит мудрость — соединение истины с благом, но поскольку истина непознаваема, а благо непредсказуемо, то и мудрость несет на себе отблеск этих двух манящих "не".

Левин читал, что Ф. Блюмарх, изучив книгу пророчества Иезекиля, которая начинается с 593–592 годов до н. э., обнаружил подробное описание посещения Земли космическими пришельцами. В Библии есть и другие указания на посещение Земли инопланетянами, вплоть до описания вида Земли из космоса и парадокса времени при полете на космическом корабле, — так, Энох был там несколько часов, а на Земле прошли десятилетия… Желание почти всегда наивно, как малое дитя, даже примитивно, наверное, но обладает силой, способной на многое. В том числе и силой, воздействующей на воображение. Иван Петрович снова усмехнулся.

Но вот это уже поразительно. Или снова мистификация, продолжение громадной мистификации на одну тему?

Центр по изучению НЛО в США под руководством физика Аллена Хейника с привлечением практически всех университетов страны анализирует многие тысячи (до 1978 года — 12 ООО!) сообщений. Гастон Алексис, возглавлявший в Министерстве воздушной обороны Франции специальное "научное бюро по изучению соответствующих технологических и технических программ", где с 1961 года ведется досье по наблюдениям за НЛО, в большой статье указывает, что «бюро» учитывало лишь явления, не идентифицируемые ни с одним из известных на Земле объектов или явлений! Книги, свидетельства, даты, имена, факты… Студенистая зловонная масса с волокнами "волос ангела", сброшенная в 1952 году на футбольное поле во Флоренции, на несколько дней наполнила зловонием весь прелестный город!.. Ну что это? Быль, небыль? Не позвонишь ведь по 09 и не спросишь. Вполне возможно, что какая-нибудь химическая корпорация избавлялась от неутаимо благоухающих отходов! Иван Петрович беззвучно смеялся под привычным белесо-бельмастым глазом своего плафона и прижимал к груди дрожащие тонкие листки, норовившие испуганно соскользнуть на пол. Левин верил и не верил в возможность того, о чем читал.

А в это же самое время на другом конце города, в совсем другой, уставленной книжными стеллажами комнате с торшером под пестрым платком, умерявшим свет лампы до уютного полумрака, молодая женщина по имени Катя тоже читала, сидя в кресле под торшером, и тоже необычную книгу — доктора Р. Моуди, издательства «Стэкпоул», 1976 года. Книга содержала множество интервью доктора с людьми, подвергшимися оживлению или перенесшими критические состояния при болезни, выводившие их на грань жизни и смерти. Эта вроде бы документальная книга указывала на удивительную схожесть у всех "опыта смерти": столкнувшись с ним, все ощущали отделение своей души (некой мыслящей энергии) от собственного тела, причем "опыт внетелесного существования" был легким и радостным, начисто лишающим страха смерти. Доктор Моуди вслед за проинтервьюированными отмечал, что люди после возврата к жизни по-иному видят и воспринимают ее. Несомненно, это перекликалось с мыслью Платона, выраженной им в «Федре»: тело — тюрьма души, смерть освобождает из этой тюрьмы. Может быть, Платон знал о "предсмертном опыте"?.. "То, что мы называем временем, есть лишь подвижный, нереальный отсвет вечности…" У Кати была удивительная память.

После тяжелой черепно-мозговой травмы, полученной ею в автомобильной катастрофе два года назад, все отметили в ней перемены. Они касались не только заметного снижения интереса Кати к своей внешности и внешнему виду людей и предметов: одевалась она аккуратно, но строго, без прежнего щегольства и склонности к частым переменам; почти перестала пользоваться косметикой, что ничуть, кстати, не вредило ей, а лишь сделало несомненной естественную свежесть ее кожи и губ, мягкость и пышность светло-русых волос; она утратила интерес к красивым вещам — сумочкам, зонтам, украшениям, драгоценностям, — которыми обычно так увлечены женщины; и внешний облик других людей стал ей довольно безразличен. Не менее заметно обозначились перемены и в интересах Кати, и в ее поведении. Даже манера говорить изменилась: из слегка кокетливой стала подчеркнуто простой и даже резковатой, насколько позволял, по крайней мере, ее мелодичный голосок. Проявив незаурядные способности и желание, она в короткий срок добилась многого: быстро овладела английским, сдала экзамены кандидатского минимума, и как инженер-бионик, блиставшая до того в отделе в основном женским очарованием, она стремительно продвинулась в своей исследовательской работе, проявив талант и мужскую настойчивость, особенно эффективную при женской усидчивости. О ней заговорили в НИИ.