Она что-то говорила, Андрий отвечал, но все время чувствовалось, девушка живет только тем, кто остался сейчас в подвале, ожидая ее. Она просто наполнена Пако й смотрит на меня только как на его эхо, подумал он, только как на его отблеск. Ему было и грустно, и хорошо от этого. О Пако ни слова, словно эта тема — табу, хотя Андрий понимал: Женевьева прекрасно знает, что ему известно все.

Какое-то время они двигались молча, и шел меж ними бессловесный диалог.

Он мой, казалось, говорила Женевьева, он мой.

Конечно, говорил Андрий, конечно, твой, но ведь и мой тоже. И потом, он так давно со мной, так долго, что уже не может не принадлежать мне.

Пусть так, но это было давно, все это уже прошло, а сейчас все другое, сейчас наша жизнь, наше время, и потому сегодня он мой и я его.

Что можно сказать на это, текли мысли Андрия, что можно сказать в ответ на такое чувство, на юную любовь, которая только что расцвела и для которой нет границ, нет войны, нет никаких барьеров, а есть только одно, самое высокое человеческое право — любить того, кого любишь.

— Берегитесь, Женевьева, — неожиданно для себя вырвалось у него, — берегитесь. И ты, и Пако. Очень прошу тебя, будь внимательна. Пако невыдержанный. Побереги его и себя.

Вот теперь она посмотрела на него совсем по-другому, теперь в ее горячих глазах засветились огоньки благодарности и понимания.

— Обязательно! Я буду очень внимательной, все будет в порядке!

Она словно хотела сказать что-то еще, но они уже пришли, стояли перед домом; хозяин, ожидавший их, заранее приоткрыл дверь.

— Добрый день, заходите, пожалуйста!

Женевьева легонько улыбнулась ему на прощание и заспешила назад, каблучки ее звонко цокали на улице, когда Андрий шел в дом, здороваясь с хозяином, в ушах еще звучал этот отдалявшийся цокот.

Через четыре дня вечером пришел Антуан и забрал Андрия к себе. Обыск был, но беглый, ничего не заметили, значит, опасность миновала, но руководство подполья считает целесообразным всю группу Андре переправить в партизанский отряд, который уже начал действовать. Так что готовьтесь. Скоро будет приказ.

— Пако уже у нас, — будто предупреждая вопрос, сказал Антуан. — Я думал, они заберут тебя еще вчера, но как-то замешкались...

Волна подозрения, обиды захлестнула Андрия. Значит, Пако вернулся еще вчера. А его придержали там. Чтобы не мешал.

Пако не оказалось в подвале, когда Андрий вошел и огляделся, сразу же обратив внимание на дощатые нары, их с Пако постель. Теперь она была старательно застелена умелой женской рукой, отметил Андрий про себя. Значит, он здесь лишний? Как ни верти, а это, к сожалению, так. Обида бередила душу, он никак не мог с ней справиться.

Пришел Пако и радостно бросился к Андрию:

— Ну как ты? Все в порядке?

— Да. А у тебя?

— И у меня. А в чем дело?

— Да вот новость — через несколько дней мы переходим в партизанский отряд.

— То есть как? Через несколько дней? — лицо Пако побледнело, вытянулось.

— Ты не рад? Мы ведь так давно рвались туда.

— Рад, конечно. Но ты же знаешь, Андрий...

— Я знаю. Знаю и то, что мог быть здесь вчера, но вы решили иначе. Ты и она. Разве не так?

Пако молчал, только хмуро взглянул на Андрия, потом лег на нары и повернулся лицом к стене.

Он вышел к вечеру, но быстро вернулся, молча улегся и смотрел в потолок, потом слушали радио. События на фронтах в Советском Союзе радовали все больше. Началось освобождение Украины, прорвана блокада Ленинграда, освобожден весь Северный Кавказ.

— Я хочу воевать как солдат, — сказал Андрий. — Наверное, мы и здесь приносили какую-то пользу. Но, честное слово, было бы больше толку, если б мы могли воевать с немцами по-настоящему, отвлекать на себя их силы, жечь их огнем в спину. Я истосковался по серьезной драке...

— Андрий, мы всегда были рядом. Будем и теперь. И всегда. Ты же знаешь...

— Я знаю. А вот знаешь ли ты? Ты же еще не владеешь самим собой. Ты пока живешь импульсами, настроениями, какой из тебя боец?

— Ложимся спать, — сказал Пако.

Утро наступило позднее, потому что спали они долго, будто вернувшись из похода, как когда-то, когда возвращались в Мадрид из ночных вылазок. Их разбудил условный стук в дверцу. Андрий быстро оделся и, поднявшись по ступенькам, открыл.

Это была Мадлен.

— Андре, выйди наверх. Надо поговорить.

Мадлен передала ему план, по которому группа должна была соединиться с партизанским отрядом.

— Командира зовут Массат. Это кличка. Как у каждого в условиях конспирации. Никаких настоящих имен. Изучи внимательно план, а потом уничтожь. Перед отходом из Сент-Этьенна. Это будет послезавтра. Командир отряда — бывший французский военный летчик, воевал в Испании. Так что вы, я надеюсь, хорошо поймете друг друга.

Она замолчала, потом легким жестом поправила прическу.

— Еще одно. Андре, твой брат...

Сердце Андрия застучало.

— Я знаю.

Я не об этом, Андре. Время любить у каждого свое, и пусть себе. Он очень симпатичный, твой Пако. Я не об этом... Дело вот в чем. Обыск в доме Антуана был в тот же день, когда вы ушли отсюда. Так что выбрались вы вовремя. Руководство решило на всякий случай продержать вас на других квартирах несколько дней. Вас предупредили об этом?

— Да.

— Но Пако вернулся в тот же день, едва стемнело. Даже Антуан не знал первые сутки. Это Женевьева... Я уже поговорила с ней. Но она еще такая наивная, а у Пако опыт войны, военная дисциплина, и я вынуждена обоим объявить выговор.

У Андре запершило в горле.

— Я сейчас же поговорю с ним как следует. А вечером давай соберем группу и разберем поведение Пако при всех.

— Поговори с ним спокойно и рассудительно, Андре. Не забывай, они еще совсем молоды, невыдержанность в этом возрасте — вещь понятная. Если бы не война...

— Вот именно, — сказал Андрий. — Если бы...

Разговор с Пако на этот раз был долгим и как будто результативным. Пако сразу признал свои действия неправильными, каялся, готовый чем угодно искупить свою вину. Андрий старался говорить ровно, мягко, не горячась, объяснял, втолковывал, уговаривал. Человек, мой дорогой брат, должен управлять собой, управлять своими поступками, своими чувствами, а не они им. Надо осознавать, что ты делаешь, зачем и что из этого в конце концов может выйти.

На заседании группы разговор тоже был суровый. Пако и Женевьеве объявили выговор.

Прошло несколько недель. Андрий и его товарищи быстро привыкали к жизни в отряде, к распорядку и дисциплине, принимали участие в нападениях на немецкие обозы и петеновскую полицию.

Но Пако с каждым днем мрачнел, уходил в себя, все чаще молчал. О его увлечении Женевьевой уже знали в отряде. Товарищи весело подтрунивали над ним. Оживал Пако, если только намечалась какая-нибудь операция. Тут он был первый, всегда рвался в самые опасные места, и однажды Андрий сказал ему:

— Девушка тебя ждет и хочет видеть живым. Не говоря уже о некоторых других твоих близких.

Пако только глянул исподлобья и отвел взгляд. Правда, вскоре не выдержал, улыбнулся и обнял Андрия за плечи.

— Ты прав. Но я помню о вас. Я просто чувствую, когда со мной удача, и потому немного вот так... Но я не буду. Прости.

Женевьева появилась в лагере неожиданно. Она приехала на велосипеде, и первым ее увидел Сато, который не был с ней знаком.

Девушка спросила, где командир, но Массат куда-то вышел, и, когда она спросила про Омбре, Сато вдруг радостно засмеялся и сказал:

— Я знаю, вы Женевьева. — И завопил: — Пако! Пако, сюда, скорее!

Пако появился, когда вокруг девушки собралась толпа партизан и она смущенно отмахивалась от шуток и ухаживаний. Андрий уже поговорил с ней и, заметив, что подходит Пако, замолчал. Замолчали и все остальные, расступились, создавая живой коридор.

А Пако шел как загипнотизированный, не сводя с нее взгляда, не обращая внимания на присутствующих, и шутки застывали на губах, лица серьезнели. А он шел не спеша, шел долго, хотя глаза их давно встретились, хотя тела их, истомленные долгим ожиданием, тянулись навстречу друг другу, хотя вокруг раскинулся большой партизанский лагерь, несколько десятков человек, а дальше во всем окружающем их пространстве была война...