Выручил меня приятель Санька. Принёс кроличью клетку — лёгкий такой, просторный домик. Вместо пола там натянута редкая железная сетка.

Клетку поставили на лужайке. Сквозь проволочную сетку трава просунулась. И пасутся кролики в собственном доме, не вылезая на улицу. Сгрызут всю траву, переставим домик на новое место.

— Что, кролики, перехитрили мы вас?

— Да, теперь не подкопаешься!

Бежим с Санькой рыбу ловить. На плечах — удочки, в руках — ведёрки. Вдруг около самой речки попалась низинка, залитая водой. Мы по ней зашлёпали, а вода как закипит! Как забрызжет что-то из- под ног! Мальки. Рыбья мелочь. Совсем крохотные рыбёшки, похожие на сапожные гвоздики.

Откуда они взялись в луже, посреди луга?! А вот откуда. Речка весной разольётся, затопит луга. Потом схлынет обратно. А в низких местах, в ямах вода останется.

И останется рыба, не успевшая скатиться назад в речку. Теперь её погибель ждёт. Летом высохнут ямы, выпьет солнышко воду. И — конец...

Чтобы спасти рыбу, ребятишки вместе с учителем Сергеем Степановичем берутся за лопаты. Прокапывают канавки, по которым убегает вода в речку вместе с рыбёхами. А если яма далеко от реки, вычерпывают вёдрами. Вот и наши ведёрки пригодились. Санька черпает:

— Ловись, рыбка, большая и малая!

Я ношу к речке и выливаю:

— Плыви, рыбка, большая и малая!

Никогда в моём ведёрке такого улова не было. Может, тысяча рыбин в ведёрке. Вырастут — на грузовике не увезёшь!

Оказывается, ворона — хищник! На моих глазах цыплёнка заклевала и унесла...

Рядом люди ходят, шумно в деревне. А ворона разбойничает у всех на виду!

Да ещё мало одного цыплёнка. Опять на берёзе сидит, второго высматривает.

Я кричу, кулаком грожу — хоть бы хны! Камнем швырнул — даже не встрепенулась, будто заранее знала, что мне не добросить!

— Ах ты, — говорю, — такая-сякая! Неужели ничего не боишься?

Приятель Санька улыбается:

— Смотри.

Схватил палку и прицелился в бесстрашную ворону, будто из ружья.

Как ворона шарахнется прочь! Да без оглядки за деревья, за крыши! Перо из хвоста потеряла!

— Можно ещё смешней, — говорит Санька. — Вон чучело на огороде. Дай ему палку, пускай целится!

Так и сделали.

Торчит на огороде вооружённое пугало. Держит страшную палку.

Не знаю, что дальше выйдет, но пока цыплята в безопасности.

Ни одной вороны близко не видать.

Бабушка сеет редиску. Я говорю:

— Эта половина грядки — твоя. А эта — моя! Посмотрим, у кого лучше редиска вырастет.

Бабушка старается, и я стараюсь. Бабушка для каждой семяночки делает пальцем ямку, и я делаю. Бабушка поливает, и я таскаю воду. Не хочу отставать!

И вот мы видим — взошла редиска, завязывается у неё корень узелком. Толстеет узелок: вот с горошину, а вот уже с пуговицу.

— Пора дёргать редиску да кушать, — говорит бабушка, — пока она нежная.

— Свою дёргай. А моя пускай дальше растёт!

Толстеет редиска.

А я поливаю, я пропалываю... Вырастет, думаю, с кулак величиной, тогда все ахнут!

— Пора додёргивать редиску, — говорит бабушка. — Пора доедать, а то перерастёт.

— Свою додёргивай. А моя пускай всех перерастает!

Опустела половина грядки. А на моей половине дремучие редискины заросли. Только почему-то вытянулись над листьями стебли.

Зацвели белыми звёздочками. И корень больше не толстеет...

Выдернул я одну редиску. Ай-яй, корень у неё кривой сделался, шершавый, в трещинах... И жёсткий, как деревяшка!

— Понял теперь? — спрашивает бабушка.

— Понял.

— А чего ты понял?

— Понял я, бабушка, что каждому овощу своё время.

— Нет, ты не всё понял.

— А чего же ещё?

— Не жадничай, внучек, не жадничай!

Отгадайте, что за доктор Айболит у дороги сидит?

Подорожник.

Трава такая незаметная. И незаметная, и терпеливая, и живучая.

Растёт где придётся. На булыжной дороге, между камней. На сухой утоптанной тропинке, где земля растрескалась.

Наступишь на него — вытерпит.

Проедет по нему тележное колесо — вытерпит.

Грузовик по листьям прокатит — всё равно вытерпит. Приподнимутся листья, расправят жилочки, разгладятся.

Сам себя лечит подорожник.

А недавно я ногу поцарапал, и заболела у меня нога.

— Подорожник, вылечи!

— Давай вылечу.

Сорвал я листик подорожника. Приложил к больному месту.

И всё зажило.

Санька пасёт раздетых овец около деревни.

Овец недавно постригли, они теперь зябнут, их нельзя угонять далеко. Хлынет дождь — надо их сразу под крышу, чтоб не простудились.

Старые овцы ходят смирно, траву хрумкают. Не разбегаются, не своевольничают. И только вздыхают тяжело, будто жалеют о своих шубах.

А маленькие ягнята, конечно, ещё нестриженые. Все курчавые, лохматые. Суетятся, как заводные игрушки, приплясывают, толкают стариков под бока.

Или бодаются. Встанут столбиками друг против дружки, покачаются, потом лбами — стук! И опять нацеливаются...

Я помогаю Саньке, сгоняю разбежавшихся ягнят:

— Ишь, безобразники! Перестаньте драться!..

Санька посмотрел на меня и говорит укоризненно:

— Они не дерутся.

— А что же они делают?!

— Играют. Они ещё дети!

Очень серьёзно ответил мне Санька. Солидно так, будто взрослый.

— Они же, — говорит, — дети...

А самому пастуху Саньке на днях исполнилось девять лет.

Птенцы в скворечниках пищат наперебой. Да не только в скворечниках — и под крышей, где воробьиное гнездо, и за наличником у окна, где поселилась мухоловка.

Пищат наперебой и уже начали выбираться из гнёзд. Матерям хлопот прибавилось: надо за всеми следить, созывать, чтоб не потерялись, всех летать научить!

Одного несчастного воробьишку мы выловили из бочки с водой. Летел с крыши да и плюхнулся.

Мухоловкин птенец забрался к нам в комнату. Попискивает, есть просит. А мамаша боится в дом залететь...

А  вот ещё один птенец. Трясогузкин сын.

Стоит посреди дороги, качается. Лапки ещё крепко не держат. И рот ещё жёлтый. И вместо хвоста торчат какие-то мокрые ниточки.

По дороге коровы ходят, лошади. Грузовики проезжают. Страшно!

Только ничегошеньки не боится трясогузкин сын.

Как будто он главный на этой дороге. И все обойдут его и объедут.

Качался, качался — плюх! — свалился в тележную колею. Ну как теперь выбраться?

— Никак.

— Ладно, выручим тебя, несмышлёного.

Встречаешь в лесу, в траве, ёлочку-малышку. У неё пожелтела маковка, пожелтели верхние лапки. Будто в огне обгорели.

— Ёлочка, разве был тут пожар?

— Не было.

— А что же случилось?

— Меня зимним морозом обожгло.

— Тебя?! Ёлку?!

— Меня.

— Да ты же северное дерево. Стойкое! Выносливое! Неужели ты мороза боишься?

— Пока маленькая, боюсь.

Лежали на подоконнике луковицы в жёлтых шёлковых рубашках. Потом высунулись из каждой луковицы зелёные клювики.