Да здравствует независимый Курдистан!»

Константэн проснулся. Жена сидела у него в изголовье и ровным голосом читала из какой–то книги: «Представьте себе зимний Милан конца пятнадцатого века. В замке герцога Моро готовятся к встрече Нового года. Заведует оформлением замка не кто иной, как сам Леонардо да Винчи. Он решил аллегорически изобразить падение железного века и торжество века золотого. В самый разгар праздника в зал ввозят большую фигуру в латах — это поверженный железный век. Из его чрева выходит голый мальчик с крыльями и лавровой ветвью в руках. Он весь покрыт золотой краской. Золото блестит и переливается в свете факелов, мальчик дрожит, ему так холодно и стыдно… Леонардо купил его на вечер у какого–то бедного пекаря… К концу вечера неожиданно заболевает жена герцога, гости разъезжаются, и в суете все забывают о мальчике. А когда его находят, он сильно кашляет и вскоре умирает от переохлаждения…»

— Зачем ты мне все это читаешь? — спросил Константэн, оборачиваясь. Никакой жены в изголовье не было.

— Мнимое, мнимое пробуждение! — простонал Константэн, зарываясь лицом в подушку.

И тотчас оказался в подземном переходе на площади Пушкина. Бежали куда–то люди в ночных колпаках, бравые милиционеры выслеживали мутантов, какая–то тумба для коновязи кричала, что она идеальная женщина. Агрессивный старичок продавал книги Вилли Конна и заводные пропеллеры. Стены были оклеены адресами невинных девушек. Летучие мыши хрустели под ногами. В книжном ларьке на рубиновом троне восседал князь мира Люцифер — он бесплатно раздавал прохожим путеводители по Москве и Подмосковью. Шелестели голоса:

— Внеочередной Валентинов день…

— Да, да, прошлое — единственный рай…

— Откуда нас невозможно изгнать…

— Представьте себе, она существовала наяву!!!

— Прикосновения!

— Вопросы!

— Вот этим она тебя и привяжет…

— Мне нравится голос Мэгги Рэлли…

— Зачем тебе гитара?

— Сталагмит раскаяния, над ним висит сталактит милосердия…

— Знаете, что сказал Уайльд? Сигарета — сказал он — высший вид высшего наслаждения. У нее тонкий вкус, и она не утомляет.

— Нет, высшее наслаждение — это возбуждение без обладания. Повторяю — без обладания.

— Я видел своими глазами — она бросила розу в водопад, а роза не тонет!

Голоса удаляются.

Совмещены два плана: на первом девушки–спортсменки раскупают эротическую литературу — «Каникулы в Калифорнии», «Приключения в отеле «Светлая Луна»», «Возмездие», «Садовник», «История глаза» и «Монахиня Элеонора»; на втором разыгрывается жестокая драма.

В переходе становится так светло, что начинают болеть глаза. «Он пришел!» — лепечут цветы. Сияние исходит от печального золотого мальчика с крыльями за спиной и лавровой ветвью в руке. Мальчик спокойно смотрит, как начинается вьюга, несущая ему смерть. Сначала на его ладонь падают маленькие узорные снежинки, потом снега становится все больше, и вот уже завывает ветер и жестокая вьюга обрушивается на золотые крылья. Растут сугробы, и на мраморе распускаются белые цветы. В переходе царит черный вселенский холод. И только лавровая ветвь, позолоченная ветвь, с чудовищной силой вмятая ветром в хрусталь стены, напоминает звездам о том, что они могут погаснуть.

Девушки–спортсменки заливаются здоровым смехом.

Константэн шепчет во сне: «О бедный золотой мальчик — зеркало моей души!» Этот шепот несут по всему миру зеленые радиоволны.

Дело в том, что в доме Григорьевых завелся радиоприемник. Ночью он бегал всюду и мешал спать, оттого что громко бубнил.

Регулярно передавал сигналы точного времени. Пританцовывал под музыку, источником которой являлся. Из вредности громче всего орал в четыре часа утра.

В конце концов его поймала кошка, живущая в доме юнкера на люстре, — похотливое, полусумасшедшее создание с красными от валерьянки глазами. Кажется, она приняла приемник за неведомого, но великолепного самца, посланного ей кошачьими богами для удовлетворения самых причудливых желаний. Подкараулив объект своих противоестественных комплексов, кошка обнаружила, что он снабжен длинной выдвижной антенной, и теперь каждую ночь вопила в пароксизмах бурно утоляемой страсти. Приемник сотрясался в ее безумных объятиях, не переставая лихорадочно о чем–то причитать.

В ночь с 30 апреля на 1 мая 1991 года Константэн обнаружил любовников под своей кроватью. Кошку он наказал, а приемник водрузил на тумбочку в зале и, улегшись рядом, стал крутить ручку настройки.

Он узнал много интересного: что дочь Фрэнка Заппы зовут Лунная Единица, что есть группа под названием «Каждый день приносит боль», что сегодня Вальпургиева ночь.

Какая–то молодая учительница просила исполнить ее любимую песню «Моя голова в Миссисипи»; для курсантов мореходного училища Ветлицкая пела про василек; Юрий Спиридонов прошептал под гитару знаменитый романс «Богомол».

Прозвучала подборка песен «ТБ» — тут были такие известные вещи, как «Твист Иуда», «Хуанита», «На шее у правительства», «Жандарм», и несколько самых новых — «Куруку хапа», «Миры двоящихся огней», «Сирени свет».

«Вальпургиева?» — удивился Григорьев, выходя из дому. Такси доставило его на Миусское кладбище. В свете одинокого фонаря мрачно и волшебно возникли перед ним открытые почему–то ворота, смутные среди деревьев кресты, скорбные крылья мраморных ангелов, венки из жести и цветы из пластмассы. Константэн бывал тут с друзьями, но, разумеется, днем. Сейчас же в глубине кладбищенского сада блуждали разноцветные огни, стонали невидимые кошки.

На ближайшем могильном холме резались в карты две нагие блондинки — они взвизгивали, хохотали, хлопали себя по коленям и пили вино из замшелых бутылок. Юнкера они не замечали, он же ощутил сильнейшее возбуждение, похожее на жажду.

Кто–то положил ему руку на плечо. Обернувшись, он увидел то, что хотел увидеть — прелестную девочку чуть ниже его ростом, очень серьезную и вместе с тем насмешливую; ее длинные ресницы не скрывали бездонности по–королевски холодных глаз. Ее нагота струила рассеянный серебристый свет. Грациозным поворотом головы незнакомка пригласила юнкера следовать за ней. Он не решался. Тогда она взяла его за руку и подвела к какому–то темному домику с ярко блещущими окнами.

— Кто вы? — спросил Константэн, с восхищением глядя на свою спутницу. Она усмехнулась, пощекотала его за бородку и, быстро взглянув на его губы, нежно их поцеловала. После чего внезапно исчезла.

Двери домика растворились, из них вышел человек в ослепительно белом костюме.

— Вы и есть автор романа «Нега»? — близоруко прищурившись, спросил он. — Да, да! Я вас сразу узнал, хотя и представлял себе постарше. Что ж, входите, мы вас давно ждем. Да, я не представился — Тритонов, первый сторож кладбища и магистр вита. Прошу, прошу!

Хотя снаружи казалось, что в доме горит яркий свет, внутри помещения было темно. Лишь у самых окон трещали догорающие бенгальские огни. В железной клетке металась Глаз–птица. Повсюду лежали и стояли, прислоненные к стенам, гробы. Их обитатели сидели за столом, выпивали и смотрели музыкальный видеофильм.

— Господа! — обратился к ним Тритонов. — Позвольте вам представить гостя!

Мертвецы и ведьмы, среди которых попадались порой прехорошенькие юные женщины, обернулись к вошедшим. Ведьмы заулыбались, мертвецы важно закивали головами.

— Куртуазный маньерист Константэн Григорьев! — Тритонов закурил.

— Какой обаяшка! — ворковали ведьмы, когда юнкер целовал их в запястье. Ворковали и переглядывались меж собой.

Ему поднесли полный стакан массандровского портвейна.

— Пей! Ты правильный парнишка! — говорил облезлый старик в смокинге и криво повязанном зеленом галстуке, расшитом зелеными обезьянами.

— Маньеристы вообще пацаны с понятием, — поддержали его остальные. Юнкер выпил и прослезился.