Первая Конная шла с удивительной гибкостью и быстротой. Пехота — с нами шли 9–я и 12–я стрелковые дивизии — не отставала от конницы и бронепоездов. Это значит, что поднявшийся на защиту социализма новый человек, новый гражданин шел и бежал десятки верст в день. Этих скоростей не знают другие армии. Это значит, что ни конницу, ни бронепоезда, ни пехоту не останавливали ни взорванные мосты, ни взорванные рельсы, ни реки, ни морозы. В самые студеные недели, выходя на доно–кубанские степи, Первая Конная не теряла бойцов обмороженными — это было как раз в те дни, когда наполовину замерз пятнадцатитысячный белый конный корпус Павлова.

Наступательный порыв был поразителен. Я помню следующее. На бронепоездах нам полагалось сменяться через положенное число суток. Наступление должна была продолжать следующая смена. При приближении к Донбассу пришла смена с командиром бронепоездов П. Федоровым. Наша смена с безногим комиссаром товарищем Калмацким — он воевал на костылях — отказалась уйти. Нас уламывали, просили — ничего не вышло. В бой пошли обе смены. У первого орудия стоял матрос латыш Фрейман с искалеченной три–четыре месяца назад рукой. Он приспособился действовать одной рукой, как–то помогал себе плечом, грудью, головой. Это был виртуоз–наводчик.

9 декабря мы взяли Валуйки. Здесь Первая Конная явила еще один свой вид: с воодушевленной быстротой одновременно бойцы стали налаживать гражданское управление, топливное снабжение, путейскую службу и т. д. Эшелоны с углем пошли по назначению, сторожа стали подметать пути и платформы, начал работать Ревком, начали работать мастерские.

Армия возвращала жизнь. Армия возвращала то, без чего человек не может существовать — труд. Армия возвращала заботу и любовь к творениям человеческих рук и мозга. Все устраивалось, становилось на места, начинало нормально функционировать. И тут же, параллельно, вставали картины, которые мелькнули несколько недель назад: действия корпуса генерала Мамонтова. Идя с лозунгами: «За великую, единую, неделимую Россию», — они калечили, жгли, взрывали и насиловали эту Россию. О, дело здесь совсем не в военной необходимости разрушительно действовать во время рейдов в тыл противника. Мы тоже действовали в рейдах и были в тылах противника! Но мы никогда не действовали с беспросветностью, с озлоблением, без разбору.

Мы двигались за Валуйки, на юг, на Донбасс! В степи, из балки, показались белые казаки. Тут произошло следующее: человек пять на ходу выскакивают из поезда и кидаются прямо на казаков, готовые брать их врукопашную. Поверх голов кинувшихся хлещут пулеметы всего борта. Бегущие на бой врукопашную вопят — это одновременно какой–то боевой клич и предостережение пулеметчикам не срезать и своих. Все происходит молниеносно, казачий разъезд уничтожен и рассеян. В этом стремительном темпе, все время радостно раздражаемые и воодушевляемые теплыми южными ветрами с Азовского моря, мы идем, строя и возвращая республике ее южные железнодорожные пути. Мы взяли Купянск. На север двинуты новые эшелоны угля.

У Сватова опять, в морозный день, когда на закате небо и снег были красными, мы сшиблись с офицерским бронепоездом и опрокинули его. Я не забуду одной детали: бронепоезда шли по путям у самых хат, и едва упала последняя гильза, население деревни пришло к бронепоезду и по–крестьянски, по–отечески сказало нам: «А теперь давайте вечерять». Для армии был готов и стол и дом.

Конные дивизии, наши бронепоезда и пехота непрерывно чередовали фронтальные, фланговые и обходные удары. Это был непрерывный блеск оперативно–тактической мысли. И ежедневность этих ударов без промаха — ошеломляла и парализовывала противника. Красные всегда появлялись неожиданно в самых уязвимых для белых местах. Взорвав где–либо железнодорожное полотно, белые пытались застраховаться на сутки. Мы ускоряли работу, становились саперами. Нам помогало население. Мы выигрывали десять — двадцать часов. И били противника опять.

Все это сложное и замечательное соединение блестящих стратегических, оперативных и тактических действий, поддержка трудового населения, общий порыв — все это обрушивало на противника беды и несчастья. Наша численность казалась противнику большей, чем она была на самом деле, мы казались вездесущими. А мы шли и били противника, в несколько раз более сильного. Конных дивизий у противника было намного больше, бронепоездов — в три–четыре раза больше.

Военная история не знает таких примеров, с какими столкнулись мы в боях на рубежах Донбасса. 18 декабря мы подошли к Северному Донцу. Командование намечало выход к Азовью и захват Ростова. Необходимо было перейти Северный Донец и разгромить две группы противника: конные корпуса генерала Мамонтова, генерала Улагая, генерала Шкуро, пехотные дивизии противника и его бронепоезда.

В 8 часов утра 19 декабря мы перешли в наступление. Всю ночь мы работали вместе с местными шахтерами и рабочими химзавода у железнодорожного моста через Донец. Мы ремонтировали его под огнем, чтобы утром пропустить через него бронепоезда и с конями на поводу 4–ю и 6–ю кавдивизии.

Новый глубокий обходной маневр — и стиснутый, потрясенный противник бежит. Бегут офицерские дивизии, у которых в августе и сентябре генерал Май–Маевский спрашивал: «Сколько осталось переходов до Москвы?» И офицеры каждое утро отвечали, что меньше и меньше, ибо действительно им до Москвы оставалось не так много. Сейчас они бежали перед нами: Марковская дивизия, Дроздовская дивизия, Сводноуланская дивизия, Терская дивизия, Алексеевский полк, пластунские полки. И в одном из боев я столкнулся, ведя своих разведчиков, с явлением небывалым: на наших глазах за Донцом стала развертываться конная группа. Мы кинулись на нее в пешем строю, стреляя на ходу. Белые кавалеристы могли принять удар, могли залечь, могли взять нас в шашки, могли, наконец, ускакать от нас или сдаться — вот мыслимые в военной практике варианты. Произошло совсем другое. Белые кавалеристы, природные казаки, стали слезать с коней и разбегаться пешим порядком. Ужас и паника распространялись в белых рядах. Вся наша разведка вернулась к бронепоезду верхами. Матросы дергали поводья и по–флотски покрикивали: «Полный ход! Малый ход! Право руля! Лево руля!» Пленные кони мотали головами, ворочались и меняли аллюры.

25 декабря Первая Конная армия ворвалась в Донбасс. Вдоль всей железной дороги — движущиеся массы рабочих. Из ворот выскакивают на неоседланных конях какие–то парни и, взбрасывая локти, летят догонять конницу. Это новые добровольцы к Буденному. Бронепоезда идут параллельно движущейся лавине, где минутами сотни и эскадроны смешиваются с рабочим людом. К нам на бронепоезд, на ходу, обрываясь, рискуя попасть под колеса, бегут женщины и суют смерзшиеся помидоры.

Южный фронт движется неудержимо. Передают, что уже взяты Полтава, Харьков, а на левом фланге — Миллерово. Южный фронт движется, увлекаемый вперед Первой Конной, стремительно, как болид. И имя Первой Конной, впервые появившееся 19 ноября 1919 года в приказе по Южному фронту, становится известным всей стране, всей Европе, миру.

Гений пролетариата, создавший эту армию, одолел кризис осени 1919 года, отбросил истерических лже–полководцев, выдвинул умных, чистых и сильных людей, организовал их в невиданные боевые соединения, бросил в вернейшем направлении на врага, за которым стоял весь вооруженный капиталистический мир, растрепал, уничтожил весь фронт и вышел на озаренные солнцем весенние территории — к южным морям, на новые исторические пути.

24 февраля 1935 г.

Тысячелетия тому назад Балтийское море было заливом Северного Ледовитого океана. Волны его и гигантские ледяные поля покрывали тогда твердую землю Восточной Европы. Киты, взбрасывая белые фонтаны воды, ныряли в студеной воде. Прибои бились о скалы Скандинавии, а к югу и востоку лежали отмели.

Прошли тысячелетия. Берега Ботнического залива поднимались на 4—5 футов в столетие и берега Финского залива на 2 фута. Медленный неотвратимый подъем почвы и создал сложную конфигурацию современного Балтийского моря.