*  *  *

Первого сентября Борис взял новый портфель, три гладиолуса и пошел вдоль бульвара туда, где на горке, поросшей зеленой травой, стояла серая четырехэтажная школа.

Солнце освещало бульвар, тени старых деревьев пересекали дорожку, и Борис старательно перепрыгивал эти тени. Чтобы случайно не наступить на тень, он внимательно смотрел под ноги. Если бы кто-нибудь спросил Бориса, почему он так делает, Борис не смог бы ответить. Он и сам не знает, почему хочет наступать на светлые полосы и не хочет наступать на темные. Может быть, в то теплое солнечное утро это помогало ему сохранить спокойствие. Вернее, ему так казалось, что он сохраняет спокойствие, а на самом деле Борис волновался и сам был этим недоволен.

Он шел в школу в первый раз. Точнее говоря, он был там однажды, когда вместе с мамой ходил относить документы и записываться в первый класс.

Тогда он вошел вслед за мамой в высокую дверь и не увидел ничего особенного. Пахло ремонтом, на высокой скамейке из неструганых досок стоял заляпанный маляр и брызгал на потолок из длинного шланга, известка летела во все стороны, как мелкий дождик.

— Нам сюда, — сказала мама и подошла к двери, на синей стеклянной табличке серебряными буквами было написано: «Директор».

Мама открыла дверь, они вошли. Большая женщина в синем халате подметала веником пол; она нагнулась и собирала в совок мусор. На подоконнике Борис увидел большой аквариум, там плавали черненькие существа, похожие на головастиков, но у них были маленькие руки с растопыренными пальцами.

— Тритоны, — догадался Борис.

— Аксолотли, — сказала женщина; лицо ее стало брезгливым. — Из биологического кабинета вынесли, пока ремонт. — Она выпрямилась и тут же схватилась за поясницу: — Радикулит замучил!

— Нам нужен директор, — сказала мама.

— Я директор, — отозвалась женщина; веник она держала в руке, а совок с мусором положила на пол. — Что вы удивились? Все нянечки в отпуске, вот и приходится самой.

Она просмотрела документы, убрала их в папку.

— Значит, тебя зовут Борис? Ну что ж, Борис, будем учиться.

Борису она понравилась, только он не понял, почему «будем учиться». Это он будет учиться, она-то давно уж выучилась.

Мама вечером сказала папе:

— Директор такая домашняя. Видно, добрая женщина. Я так надеюсь на это.

Папа ничего не ответил, он смотрел в окно.

— Хотя и строгость, разумеется, нужна, — добавила мама, заметив, что Борис слушает.

А сегодня утром Борис сказал маме:

— Только не надо меня провожать. Школа — не детский сад, я пойду один.

Теперь Борис об этом пожалел. Он видел на той стороне улицы девочку с букетом, ее вела мама. И двух мальчиков-близнецов вели за руки мама и папа. А Борис шагал один. Погорячился, думал он. Конечно, школа не детский сад, но первый класс — не пятый и не десятый. С мамой было бы как-то надежнее.

По радио и по телевидению вот уже несколько дней говорят о том, что первое сентября — большой праздник, что первоклассники радуются, и родители радуются, и бабушки, и дедушки, и вообще все радуются. Борис понимал, что должен радоваться, но было как-то тревожно. Всегда тревожно начинать новую жизнь.

Борис крепко сжимал в потном кулаке гладиолусы, так крепко, как будто они могли вырваться и улететь. Эти три ярких цветка на толстых стеблях — красный, оранжевый и белый — были последним, что связывало Бориса с прежней жизнью. Вчера, еще дошкольником, он пришел с мамой на рынок, они увидели человека с большими усами, около которого стояла корзина пестрых цветов. Человек стал вращать свои большие черные глаза, они блестели, Борис сразу загляделся на этого человека.

— В школу пойдет? Взрослый парень.

Борису усатый понравился, а маме, кажется, нет. Она сухо спросила:

— Сколько?

Потом добавила:

— Пользуются, что праздник.

— А как же не пользоваться? — весело удивился усатый.

Мама быстро достала деньги, взяла цветы.

— Пойдем, Борис, купим антоновку.

Когда они отошли, Борис обернулся и кивнул усатому. Усатый подмигнул, как будто хотел сказать: «Коммерция — коммерцией, а парень ты симпатичный. На женщину я не обижаюсь, тем более, она — твоя мама».

— Не вертись, — сказала мама, — что за привычка на все глазеть? Смотри под ноги.

Как будто самое интересное — смотреть под ноги. Так ничего и не увидишь, кроме ног. Нет, Борис как раз любит смотреть по сторонам или вверх.

— Сейчас купим антоновку, — сказала мама, — а завтра в честь праздника я испеку пирог. Меня научила одна женщина у нас на работе — замечательный рецепт, почти без муки, одни яблоки, яйца и сахар.

Мама еще что-то говорила про рецепт пирога, Борису стало неинтересно слушать, да и мама говорила уже скорее всего не с ним, а как бы сама с собой.

...Теперь Борис идет в школу и думает. «Интересно получается, — думает Борис, перескакивая через тень старой липы. — Еще вчера я был дошкольником, а сегодня, как только дойду вон до того угла и поднимусь на горку и войду в ворота, я перестану быть маленьким ребенком и стану учеником. Или учеником считается тот, кто уже сидит в классе? Или тот, кто получил первую отметку? Нет, все-таки, наверное, тот, кто первого сентября вошел в свою школу. У кого есть своя школа, тот и ученик. Вот от каких перемен случаются иногда большие события в жизни человека».

Борис сам считал, что это очень умная мысль.

Вдруг совершенно неожиданно откуда-то из-за угла выскочил парень в синей школьной форме. Он обогнал Бориса, резко обернулся и, протянув руку, цепко выхватил у Бориса цветы.

— Люблю цветочки! — крикнул он и побежал дальше.

До школы оставалось совсем немного.

Борис никак не мог опомниться, стоял и смотрел вслед, а тот был уже совсем близко от школьных ворот. Разве его догонишь? У него и ноги длиннее, он, наверное, в шестом классе учится. А если и догонишь — разве отнимешь? Борис напряг все силы, чтобы не заплакать, но это было очень трудно: слезы наполнили глаза до краев и собирались перелиться на щеки. Пришлось задрать голову, чтобы они не лились.

Другие шли с мамами. А он, как сирота, один и без цветов. Что же теперь делать?

И вдруг Борис увидел замечательную картину. Наперерез парню с его цветами бросился другой, тоже большой. Он схватил того за шиворот. Он дал тому несколько хороших плюх, вырвал букет из его руки, поддал коленкой с такой силой, что тот влетел в школьные ворота на хорошей скорости, и еще крикнул вслед:

— Хлямин! Запомни!

Потом он отдал цветы Борису, сказал:

— Не реви, не маленький. — И сразу же отошел.

Он оказался впереди, а Борис пошел за ним. Не догонял и не отставал, держался недалеко, но и совсем близко не подходил. Вдруг этот мальчишка остановился, положил портфель на асфальт и уставился в небо. Борис стал за его спиной и тоже посмотрел, чтобы узнать, на что смотрит этот замечательный человек. Но в небе ничего не было, совсем ничего — ни птиц, ни облаков, ни самолета. Пустое синее небо.

Тогда Борис сбоку посмотрел на лицо этого человека, который сумел вовремя прийти ему на помощь, не захотел даже услышать «спасибо», а теперь стоял и смотрел в небо так внимательно, как будто это было очень важное занятие. Взгляд был сосредоточенный. Борис надеялся, что мальчик что-нибудь скажет, но он ничего не сказал. Тогда Борис понял, что человек просто думает о чем-то своем и мешать ему не надо. Борис потоптался немного и пошел дальше. Помятые гладиолусы торчали вверх своими острыми верхушками.

*  *  *

На школьном дворе было много людей, и все они показались Борису очень большими. И где-то среди этой толпы находится тот тип, Хлямин, который притаился, притих, а сам вдруг возьмет да и бросится на Бориса. Такому, как он, ничего не стоит напасть на человека в любую минуту. И стало Борису как-то одиноко и неуютно, а что он мог поделать? И Борис поступил так, как всегда поступал, когда ему становилось грустно и неуютно: он выставил подбородок вперед, поджал губы так, что они стали в ниточку, сощурил глаза, а лоб нахмурил в складки. Пусть только полезут.