Он не видел, что позади делает Бескрылый, но, услышав грохот, подготовился к предстоящим ударам по перьям. Вместо толчков в спину вдруг что-то больно укололо его под крыло, и дыхание сразу перехватило. Глухарь не понял, что случилось. Он расправил крылья и спланировал к ближайшей вершине, чтобы отдышаться на ней и выхаркнуть колючую боль из груди. Он уже схватился за ветку, но неожиданно почувствовал, что скользит вниз — лапы его разжимались сами собой. Глухарь судорожно забил крыльями, чтобы удержаться на ветке и не сорваться туда, где ждала опасность. С вытянутой шеей он рвался вверх и не понимал, почему тело стало таким тяжелым и послушные крылья не отталкиваются от воздуха, а впустую хлещут по ветвям, осыпая хвою. Это было непривычно и страшно — Бескрылый все ближе, а колючка застряла в горле, не давая вздохнуть и сильно замахать крыльями, чтобы улететь.

Первый раз в жизни глухарь не мог взлететь, когда хотел. Изо всех сил он тянулся клювом к вершине, чтобы ухватиться хотя бы за хвоинку. Поляна была совсем близко, но слабость расползалась по крыльям, и они все слабее били по воздуху. У глухаря сработал кишечник, хотя он не хотел этого. Он не хотел всего, что с ним происходило, но был бессилен. Глухарь в последнем усилии попытался уцепиться за развилку одной лапой, потому что другая отказала, но лес вдруг перевернулся и стряхнул его с себя вниз, спиною в снег…

Игорь не помнил, как выстрелил. Что произошло до выстрела, он помнил — поднялся оглушенный из кустов, осмотрел ружье и загнал новый патрон в ствол. Потом отхлебнул из фляги, его сразу вырвало, и он долго вытирал рот снегом.

Потом он шел по лыжне и ни о чем не думал — весь мир заключался в облупленных носках лыж, по очереди выдвигавшихся вперед. Он еще ощущал соленый запах порохового дыма, колючий удар в лицо, поэтому мелькающие обрывки мыслей не могли собраться воедино. Одна лыжа стала забирать в сторону, и он наклонился, начал поправлять ремешок. Внезапный шелест откуда-то сбоку больно отдался в голове — будто над самым ухом заработал насос. Он оглянулся и увидел в воздухе мелькающий черный силуэт.

Игорь машинально вскинул ружье, но, чтобы не стрелять в деревья, наставил ствол в ближайший просвет между верхушек. Скоба дернулась, больно ушибив пальцы, а через секунду в тот же просвет выплыл глухарь.

Игорь не понял, почему глухарь вдруг замер и раскинул неподвижно крылья — видеть его так было непривычно, словно самолет остановился на лету. И только когда глухарь начал судорожно цепляться за вершину сосны, с треском сшибая ветки и осыпая хвою, только тогда сердце у Игоря замерло, а потом вместе с глухарем оборвалось в снег. Он догадался, что это — дело его ружья.

Глухарь упал в сугроб бесшумно — юркнул и исчез, как бильярдный шар в лузе. Игорь бежал, выдирая ноги сначала из проваливающейся лыжни, потом из снега, и все еще не верил, что наконец убил его. Чтобы глухарь не опомнился и не улетел, он на ходу стал перезаряжать ружье. Но когда подбежал, то передумал и принялся душить его.

Горло у глухаря на ощупь напоминало шланг, туго набитый крупной галькой. Игорь долго стискивал его, но крылья свисали неподвижно, и он отпустил немного. Глухарь захрипел — воздух выходил из его легких. Игорь завозился дрожащей рукой, отыскивая нож, но лишь толчки крови отдавались в пустых пальцах.

В это время позади раздалось торопливое шарканье лыж, и знакомый голос сказал:

— Не дави, он готов уже.

Борис с ружьем в руках подошел к Игорю и несколько раз глубоко набрал в грудь воздуха, чтобы успокоить дыхание.

— Думал, по сучкам палишь. Влет?

Игорь проглотил слюну и кивнул головой. Борис поднял глухаря — шея его была теплой и тонкой, как рука ребенка, если по человеческим меркам.

— Килограммов на шесть, теперь живем! — Борис развернул глухарю широким веером черно-белый с чуть заметной рыжинкой хвост и добавил. — Лет пять старику.

Игорь вдруг, торопливо захлебываясь и подшучивая над собой, начал рассказывать, как он шел безмятежно, как сбоку услышал свист крыльев и сначала перепугался, как сразу сообразил, что глухарь полетит в просвет… Потом замолчал и настороженно опросил:

— Что это? «Кх-кх-кх!»

— Чудак, — улыбнулся Борис, — сердце твое стучит. И у меня так первый раз было. Это пройдет.

— И то правда, — засмеялся облегченно Игорь, — я сейчас как… школьник у доски.

Они стояли, весело переговаривались, курили. Игорю хотелось растянуть, еще раз пережить миг счастья — он снова рассказывал, вспоминая бесчисленные подробности. Борис время от времени с интересом задавал вопросы.

Глухарь лежал на истоптанном снегу, закинув за спину длинную шею, и борода из перьев под его скуластой монгольской головой торчала вперед. Серые веки на глазах собрались в морщинистую складку — они закрывались снизу и этим отличались от человеческих. Но красные пупырчатые брови глухаря сохранили яркость и горели даже сильнее, чем капля, набухшая на конце клюва.

Солнце бросало последний раз его тень на снег — тень короткую, гораздо меньше самого глухаря, но трудно было разобрать, где начинается она и начинаются черно-пепельные перья. Двое людей закрыли перед глухарем свет, и он стал теперь с ними одно целое.

Оба человека сейчас чувствовали себя такими всемогущими, какими бывают только судьи, решающие судьбу чужой жизни. И от уверенности в своей силе им стало казаться, что жизнь теперь пойдет по-другому, лучше и справедливее, чем прежде. От ощущения радости хотелось тут же, на месте, сотворить что-нибудь доброе, приятное, и Борис с Игорем принялись хлопать друг друга по плечам.

Выстрел всполошил лес. Где-то далеко кричала кедровка, ее перебивало отчаянное тарахтенье сорок. Шагах в двадцати вдруг засвистел рябчик, созывая выводок, и так пронзительно, что заложило уши. Игорь вскинулся и схватился за ружье, но Борис остановил: «Погоди, оставь на завтра».

Они еще постояли в задумчивости. Борис вздохнул — вспомнились колымские каменные глухари, которые не подпускают к себе даже во время токования. А Игорь думал, что такого глухаря, как этот, никто никогда не убьет, и тоже был прав.

Потом Игорь сказал:

— Пойдем хоть выспимся…

Оба понимали — это, чтобы опуститься на землю. Даже птицам, созданным для неба, предназначено возвращаться на землю, а что же говорить о человеке? Он будет земным всегда.

Они тщательно уложили глухаря в рюкзак и пошли, проваливаясь в снегу, к лыжам. День еще только начинался, у обоих было хорошее настроение, и они неспешно двигались по лыжне, время от времени меняясь местами и передавая друг другу тяжелый рюкзак. Лыжня вела к избушке — там хранились сухари, свечи, одеяла — чего, конечно, недостаточно для жизни человека.

…Тут я их и встретил. Борис вежливо кивнул, а Игорь широко улыбнулся и пригласил меня «на глухаря». Я отказался — мне предстояло до темноты осмотреть молодые посадки. Кроме того, хотелось побыть одному — не часто выпадает пройти по зимнему, заснеженному лесу.

Потом я оглянулся — Борис и Игорь шли вплотную один за другим, дружно, чтобы не запнуться, выбрасывая вперед то левую, то правую лыжу. Они были разного роста, различного, что угадывалось сразу, характера, но все же чем-то походили друг на друга. Или это мне показалось?

Я свистнул собаку и свернул с лыжни в чащу. Рыжая моя Найда, принесшая недавно таких же рыжих озорных щенят, носилась вокруг меня, высунув язык.

— А у меня весной как крылья чешутся. Бегом бы побежал, ей-богу. Привык за столько лет…

Кольцов сидел на чурбачке возле поддувала печки и палочкой шурудил угольки. День стоял свежий, по-сентябрьски ясный. В Магадане — там в такое время серо и тускло, туман кропит улицы. А здесь, вдали от побережья, хорошо. Железная емкость надежно прикрывает от ветерка из долины. Тепло сидеть в затишке, щуриться на солнце.

Однако в городе свои преимущества. Можно в кино сходить, на танцы в Дом культуры, в душе хоть каждый день мойся, а в красном уголке в бильярд играй. Смотря какое общежитие, конечно. В Ягодном, где Дунин, или попросту Дуня, жил раньше, общежитие хорошее, коменданта он даже на свадьбу пригласил. Зря не послушался, ушел — переселился к ее родителям. С того и покатилось все вниз…