Да, он мог сказать это, хотя речь шла об ином.

— Хочешь в Париж? Не подведешь дядю? И долгий срок не тревожит? Пять лет — это расстояние!.. Доверяю тебя человеку стоящему: Иван Иванович Изусов, слыхал? Ну, гляди, не подведи!.. А цветовская косточка в тебе есть. С математикой дружишь? Ну, гляди, гляди!

А потом была квартира на Кирочной. Сергей пришел за полдень, когда семья готовилась к обеду. Пока накрывался стол, дядя Кирилл повел племянника в кабинет. Вся дядина сановность была здесь как на ладони. Дядина философия «победить жизнь — значит, не потонуть в барахле» предстала воочию. Дядя не старался поразить гостя толстыми томами в коже — если в кабинете и были книги, то они были упрятаны в шкафы. Письменный стол с просторной столешницей не был обременен ни чернильным прибором литой бронзы, увенчанным дежурной тройкой, ни пригоршней цветных карандашей в стаканах из той же знатной бронзы, стол был пуст. Украшением дядиного кабинета были шахматы слоновой кости, стоящие на специальном столике открытыми, как бы приглашая гостей к игре, и большой портрет Александра Алехина в строгой, мореного дуба раме, который как бы осенял кабинет, сообщая всему строгий и значительный смысл.

— Нам, русским, надо уметь считать… как Алехин! — сказал дядя Кирилл и стрельнул хитрым глазом в алехинский портрет. — На три хода вперед! — улыбнулся он. — СчитатьЦ Природа нас не обделила, наших богатств для нас хватит! Поэтому главное — уметь считать!.. Ты полагаешь, что счет — это расчетливость, а расчетливее немцев никого нет? — он оглянулся вокруг, будто желая убедиться, что они одни в кабинете. — Поверь мне, французы — короли меркантильности!.. Я не сказал — скупости, я сказал — меркантильности, а это, согласись, равнозначно умению вести свои дела в соответствии с цифрой!.. Как Изусов, милый Изусов! Он хотя и русский, но расчетлив, как француз! — вспомнил он своего друга. — России надо уметь считать!.. Есть мнение: самая богатая страна, а народ бедный. Почему? Народ, мол, разгуляй–валяй, не хозяин! Слыхал? Не хозяин! Бона! А я скажу, неверно. Вот я проехал по Кубани: прошел по хатам, побывал на скотных дворах, влез в амбары с зерном.

сунул нос даже в погреба да ледники, разве только в колодцах не побывал… Ничего не скажу, порядок! Да что там говорить, хозяин всему голова!.. Хозяин! Любо–дорого, как выхолена его пара гнедых или чалых, в каком порядке его нехитрый инвентарь, какая чистота не только в хате, но и в скотнике, в амбаре, на большом дворе!.. И какой сам он толковый, как он холит свое хозяйство, как разговаривает с соседями, как ладит плуг и сеялку! Лихо думает, лихо считает!.. Земля золотая, да и человек под стать земле!.. Мой кумир — сильный человек! Для меня неважно, как он будет называться: хозяин, директор, управляющий, шеф производства. Главное — его талант, его способность считать… Сильный, а значит, трезвый! Когда голова потонула в сивушном дыму, небось не сосчитаешь… Бона! — это многозначительное «Бона!» в устах дяди Кирилла — как припев, как громоподобный аккорд. Сказал «Бона!» и будто повторил только что сказанное, сообщив словам силу, какой им, быть может, недоставало. — Короче, поезжай к Изусову, пусть устраивает в «Эколь коммерсиаль»… У меня к нему иных просьб нет, пусть устраивает, вона!.. — он приоткрыл дверь, она выходила в столовую. — Явился Синицын? Просите его! — он дождался, когда вошел Синицын — гололобый человек, скудные волосы которого не столько расчесаны, сколько размазаны по темени. — Принес жалованье, раб божий?.. — спросил дядя Кирилл не без озорства, заметно похваляясь властью над человеком, что стоял, убрав портфель по–чиновничьи под мышку. — Небось проголЪдался? Вон какие концы одолел — с одного боку Охта, с другого Черная Речка! — произнес он восхищенно и заключил: — Завел порядок — жалованье кассир привозит домой, на европейский, так сказать, манер… Прошу к столу, чем бог послал!..

Это было за год до того, как с фасада германского посольства на Исаакиевской площади был сшиблен и обрушен на тротуар рой нелепо–торжественных фигур, призванных возвеличить могущество рейха. Не думал в ту пору Сергей, что пять обязательных лет, которых требовал «Эколь коммерсиаль», удлинятся и возвращение на родину непредвиденно отодвинется. Но причиной того были и два письма, которые Сергей получил от дяди Кирилла. Первое: «Собери свои знания в кулак и поднакопи опыт — скажи Ивану Изусову, чтобы он подыскал тебе живое дело». И второе: «Коли взял в руки живое дело, держи его крепко». Дядя Кирилл и прежде был силен в эзоповом языке, сейчас он им блеснул не на шутку. Дело было, конечно, не в живом деле и не в том, чтобы взять знания в кулак и держать крепко. Дядя Кирилл хотел сказать племяннику: «Сиди там в своем Париже и не рыпайся, остальное придет само собой… Не мог же он предугадать, что явится мистер Буллит, а вместе с ним и оказия, единственная в своем роде, которая позволит преодолеть ров, шире и глубже которого не знала история, и очутиться в России… Шутка ли: в России, в России!..

И вот Сергей шел по Петрограду, нет, не на Кироч–ную, как думал, а на Моховую. Не может же быть на петроградской Моховой двух домов страхового общества «Россия»! На Моховую, на Моховую!.. К счастью, от гостиницы «Европейской», где их приютили, до Моховой немногим больше десяти минут ходу. Тут даже спрашивать не надо, помнится, такой дом был в Москве на Сретенском бульваре… Вот этот дом, он хоть и меньше московского, но на одно лицо с ним. Где он тут обитает, Кирилл Николаевич Цветов, знаменитый банковский воротила, превеликий дока по делам валютным?..

Ему открыл дядя Кирилл. Сам. Уже в одном этом обозначился смысл того, что произошло в эти годы. Никогда прежде старший Цветов не открывал входную дверь. Он открыл дверь и долго смотрел на Сергея, не в силах признать. Не сразу поймешь, что тут было причиной: Сергей изменился или поослабла память у Кирилла Николаевича. Когда признал, всплакнул и кинулся обнимать племянника. И это тоже было у старшего Цветова новым. Прежде не позволил бы себе плакать или тем более лобызать Сергея. Похоже, сломался Цветов. Сам его лик говорил о том, что он сломался. У него запала грудь, и весь он как–то укоротился. Да, та самая грудь, которую он нес как бы впереди себя, извещая всех, кто не знает: «Идет Цветов!..» — вдруг ни с того ни с сего провалилась, обратив Кирилла Николаевича чуть не в карлика. Но он, видно, уже догадался о впечатлении, которое произвел на племянника, и сделал усилие, чтобы развернуть грудь и даже чуть–чуть приподняться на носках — не мог себе позволить выглядеть убогим.

Сейчас он был почти прежним Цветовым и говорил, как прежний Цветов.

— Надеюсь, ты не так глуп, чтобы вернуться в Россию? — взглянул он на Сергея строго, усаживая в кресло с бархатными подлокотниками, за это время заметно поизносившимися. — Значит, ты служишь у Ивана Ивановича, так? Как я тебя прилепил к Изусо–ву, так ты и пребываешь в прилепленном состоянии? — он попробовал засмеяться, но это прозвучало нелепо, смех был не дяди Кирилла. — И сколько он тебе положил? Тысячу франков? Ну что ж, для начала неплохо. Женишься, он тебе прибавит. Кстати, девицу присмотрел? Русская? Бери русскую! А семья невесты, семья? Не будь дураком, не женись на бедной!.. Надо, чтобы женитьба помогала твоей карьере, а не мешала ей! К тому же твоя молодость и красота чего–то стоят! Значит, ты едешь с американцами к Ленину?.. Миссия, говоришь? И проник в цели этой миссии?.. Но, быть может, не пренебрежешь мнением дяди?.. — он взглянул на портрет Алехина с пристальностью испытующей, будто хотел сказать: «На три хода вперед, пожалуй, и мне рассчитать трудно, а на два хода попробую». — Все взвесь, все проверь на счетах!.. Бона!..

Сергей и прежде замечал: у дяди Кирилла была способность воссоздавать фактическую сторону происходящего, а это было непросто. Он умел располагать факты в определенном порядке — систематизация должна помогать осмыслению. Qh делал это вдохновенно и точно, будто имел дело с цифрами. Не случайно, как полагал дядя Кирилл, в фактах были неодолимость и энергия цифр, как, впрочем, и постоянство. Опыт жизни подсказывал дяде Кириллу: постоянство превыше всего.