—◦Ну пожалуйста, — протянул Сергей, чувствуя себя припертым к стене.◦— Ну вот послушай: придет время — весь мир выпрямится, красиво устроится, заживет, знаешь, по-человечески. Никаких войн и вообще убийств. Голода нигде на земле не будет, ненависти, вранья, официального и неофициального. Без мордобитий, пьяных рож и многого. Вот совершенно чистый мир. С пониманием, с доверием, с дружбой и с любовью не такой, а лучше. Наверное, это будет через десять тысяч лет. Нормальная жизнь.

—◦Ну сказал! Сейчас ненормальная? Вот это сказал! Да с чего ты взял?

—◦Да еще каменный век есть на земном шаре. Он и в тебе кое в чем сохранился, будь уверен!

—◦Да ну тебя! Писклявость это! Что где-то каменный век в каких-нибудь пустынях или джунглях — меня там директором не ставили, я не виноват! О жизни скажу тебе: каждому зарабатывать нужно хорошо, одеваться классно, квартиру, где повернуться можно и обстановка с чешской мебелью! И бабу надо! Такую — все облизываются, а она — только твоя! Было и будет так! Раньше графья имели одни, потом — капиталисты, а теперь — для каждого! Безработных у нас нет!.. Лунатик-романтик!.. Я к шахтерам. Посиживай, поглядывай на часы — мои стоят. И свистнешь через час,◦— кончил Тришкин и, не оборачиваясь, пошел вдоль просеки. Шагов через двадцать остановился и ляпнул на прощанье: — Принцесса!

Похоже, что он уходил с победой в душе, довольный, что еще раз доказал себе свою правду.

Сергей тоже встал. Лежать — тело начинало ломить. Волоча за собой лопату, он пересек просеку, выходя на пожарище, и почти сразу наткнулся на скорчившийся в выемке комок шерсти. Одинокий трехлапый заяц — культяпка вместо передней ноги — с опаленной шерстью не пытался бежать, шевельнулся, открыл глаза и посмотрел на него, как Сергею показалось, с великой безнадежностью. Наверное, выбился из сил, бог знает, сколько проковылял, уходя от огня.

—◦Серега-а!◦— истошно заорал вдруг Тришкин и сорвался с места, побежал к нему, неуклюже перепрыгивая через помехи.

—◦Что?◦— выпрямился Сапожников, поднимая зайца.

—◦Наза-ад!◦— еще надрывнее закричал Тришкин, все лицо его съехало к кричащему рту, и руками он махал нелепо, будто отбивался от ос.◦— Слышишь? Назад!!

—◦Да ты чего?

На Сергея, медленно поначалу, валилось дерево. Вскинув голову и обернувшись, он сжался и прикрыл зайца, вместо того чтобы отпрыгнуть. Тришкин подлетел и успел с маху, обеими руками, сильно толкнуть в плечо. Ствол рухнул между ними.

Тришкин очнулся почти сразу. Пожалуй, он не терял сознания — так треснуло толстой веткой, что боль залила все, пронеслась горячим туманом, и себя он почувствовал уже лежащим в стороне, с ободранной шеи кровь успела залить рубаху. Пошевелил руками — целы, не веря ощущениям, ощупал себя — ребра целы. Двинул ногами и взвыл — левую прихватило: штанина в самом низу располосована, как ножом, даже носки и ботинок порвало. От ударившей боли и царапнувшего страха на лбу проступил пот.

—◦Слушай, эй! Живой?.. Живой? Живой, говорю?◦— окликнул Сергея, лежавшего под ветками за деревом.

Тришкин подполз к нему на коленях, затряс сильно. И Сергей застонал.

—◦У, дурило! Занесло тебя!..◦— вылил сразу Тришкин и злость, и радость, что не убило их обоих, наговорив еще много такого же, пока вытаскивал, потом вылавливал, сам не зная для чего, зайца, не пострадавшего от дерева. Сергея изодрало ветвями больше, перебило руку, кровь шла густо. Он пришел в себя, едва Тришкин попробовал оттереть ее с лица.

—◦Ты хоть дыши-то нормально,◦— забормотал Тришкин.◦— Чем тебя перевязать, а? Ух ты, сопляк, тебя на минуту оставить — по гроб не забуду! Нет сидеть бы себе — все было б путем. На трудовые рекорды тянет? Животных жалеешь?.. Тебе в больнице зад наколют, сто пилюль выпьешь, супами закормят — рекордов наделаешь, лишь бы удрать!..

—◦Спина,◦— тихо сказал Сергей,◦— там жжет,◦— И вскрикнул: — Руку не трогай!

—◦Руку тебе не трогай! А у меня нога расколочена вдребезги.◦— помирать, что ли?◦— осторожно приподнял его Тришкин.◦— Ох-хо, подрало тебя — как медведь!.. Это ж ты у меня весь кровью изойдешь, до смерти. Тащить тебя надо. Ты постой, потерпи, я за шахтерами покондыбаю, ты не дури только,◦— лежи, терпи. Уж ухлопало бы тебя — и то лучше, спокойней бы мне!..

Тришкин попробовал встать и шагнул сгоряча, заорал, на одной ноге допрыгал до упавшего дерева, с ненавистью, будто от врага, оторвал сук, проковылял немного, вернулся и отломил второй. С двумя палками получалось лучше.

—◦Ты лежи. Шевелиться нельзя — сильней лить будет. Сейчас я, видишь — пошло дело!..

Глядя ему вслед, на колыхающуюся спину, и слыша его жалкий мат — от боли и растерянности, Сергей чуть не выпустил слезу. Что семнадцать лет, если впервые подступило так много, и комом: благодарность этому запутанному человеку, чуть не избившему, а потом ни за что ни про что спасшему его, жгучая обида на судьбу, подстроившую нелепый случай, безрадостное, колючее беспокойство, что вдруг и в самом деле — за этим конец, так и умереть — никем и ни с чем!..

Он еще не знал, что вообще — несчастье с детьми, с молодыми, тем более — смерть, от чего бы ни была, трагедия на всю вселенную. Да ведь за каждым из них могла бы потянуться такая длинная цепочка жизни, в которой нашлось бы место и гениям, и героям, и многим просто отменно хорошим людям…

Лагерная поляна словно раздвинулась, было невероятно людно. Сидели мало, переходили от кучки к кучке, громко говорили, смеялись еще громче и разом взрывами, даже вертолеты будто оживились: прилетали и улетали быстрее, стрекотали бодрее. Летчики торопили с посадкой в машины, похлопывали влезавших:

—◦Проворней, орлы! Жены заждались.

Солнце готовилось сесть: разбухало у горизонта и тускнело. Тайга влажнела, наполнялась холодом и темнотой. Ярче осветилось небо.

Делились припасами, у кого что сохранилось, и ужинали. Плахин со Зверевым ели рядом.

—◦Что это наша молодежь — Сапожников и Тришкин — сговориться не могут?◦— сказал между едой Плахин.

Зверев пожал плечами.

—◦И очень плохо это, несправедливо,◦— продолжал Плахин.◦— Так много путевого не сделаешь. Ну зачем они так? Спросить их — зачем же?!

—◦Придут, спроси,◦— ответил Зверев.◦— А меня дома такие дела поджидают!..

Мелихов забеспокоился: дежурным вернуться бы пора — и собрался послать за ними — от палаток показался Тришкин. Заметно, что шел странно, нетвердо, ни дать ни взять — пьяный. Нес, придерживая у груди, зайца. А руки в крови.

—◦Мальчишка где?◦— бросился к нему Мелихов.

—◦Умотался я,◦— повалился Тришкин на бок, не выпуская из рук зайца.◦— Зверь в порядке. Наша кровь, собственная…

—◦Да что у вас там?! Где Сапожников?

—◦Сейчас его принесут. Деревом ударило руку, может, еще какие кости поломало. А так — живой, только из-за боли отключился. Меня тоже подцепило малость. Сам дотопал, а из-за этого короеда и палки не взять опереться…

Из-за деревьев показались двое, они осторожно несли Сергея. Навстречу им — Тришкин уже предупредил — бежала девушка в распахивающемся на бегу белом халате, волосы взметываются и развеваются, встревоженное лицо…

Их обоих отправили первым же вертолетом. Сергей молчал и не открывал глаза. Тришкин, едва им занялась другая медсестра, ожил, потребовал носилки и смотрел с них, когда его вносили в вертолет, большим героем, замечал несущим, чтобы поаккуратней…

Мелихов и все с ним так и стояли группой, смотрели вслед вертолету, пока не скрылся за сопками.

—◦Кости быстро заживают,◦— сказал кто-то.

—◦Не заживают — сращиваются,◦— поправил Плахин,◦— А Тришкин-то — бугаище! Завтра на танцы пойдет. Что же это — со сломанной ногой десяток верст топать!..

Сергей потерял много крови, и за него боялись: это ж сколько времени еще пройдет — вертолету лететь, до больницы повезут. Не случилось бы хуже. Говорили, что вот — Тришкин, подвиг он совершил, а про него все одно мнение было — дурак, хулиган!

С этим разговором покончил Зверев, выговорив коротко и сердито: