Сенатор сидел за массивным письменным столом, покрытым стеклом, и ничто в нем не напоминало удрученного встревоженного человека, который ранним утром в метель ждал Кипа. На столе перед сенатором лежали газеты, и видно было, что он как нельзя более доволен собой. У окна стоял слегка лысеющий пожилой человек с румяным улыбчивым лицом. Из-под ворота сутаны, какие носят католические священники, выглядывала малиновая полоска.

— Чего вы там стоите, Кип, — воскликнул сенатор, — подойдите сюда, мы хотим вас видеть. Познакомьтесь: это епископ Муррей. — Сенатору представился случай проявить свою склонность к широким жестам, и теперь он готов был щедро поделиться Кипом со всеми. — Вот он, ваше преосвященство. Собственной персоной.

Епископ пришел к Маклейну договориться насчет очередной ссуды под заклад церковного имущества. Кипу казалось, что эти серые проницательные глаза пытаются прочесть его мысли. Кип робко протянул ему руку, как бы прося епископа быть к нему снисходительным.

— Так-так, мистер Кейли, гм… — проговорил епископ, с откровенным любопытством разглядывая Кипа. Как христианин, он, разумеется, верил в способность человека в корне изменить образ жизни, но, зная, что это почти никогда не удается, держался настороженно. Однако, почувствовав неловкость, он сказал: — Рад видеть вас, Кейли.

Кип порывисто пожал ему руку.

— Так что там у тебя вышло с Дженкинсом, Кип? — спросил сенатор. — Он только что звонил, вроде бы не очень доволен. Что ты там такое натворил?

— Оказывается, это работа у него в ресторане. А мне бы какую-нибудь незаметную, чтоб не привлекать внимания. Кто знает, как оно на деле может обернуться.

— Полно, Кип, что ты говоришь! — Сенатор был явно шокирован. — Почему ты всегда сомневаешься? Он всегда сомневается, ваше преосвященство, ведь правда это не годится? А вот я никогда не сомневаюсь, сомнения только портят все дело.

— И эти статьи в газетах, — посетовал Кип. — Они же только во вред…

Но, видя, как воодушевлен Маклейн, он почувствовал укоры совести. Стоит ли сейчас разъяснять сенатору и епископу, что это за работа, когда они так сияют и улыбаются?

— Собственно говоря, как тут не возрадоваться, не отпраздновать возвращение блудного сына, не правда ли? — добродушно-снисходительно заметил епископ.

— Это поистине великое событие, — подтвердил сенатор.

— Подумать только… — проговорил Кип. В памяти его вдруг всплыло взволнованное лицо продавца в табачной лавке, его трогательный подарок. Выходит, людям захотелось пожать руку тому парню? И он улыбнулся, вынимая из кармана коробку с сигаретами. — Посмотрите, вот что продавец дал мне сегодня просто так, в подарок.

— Как мило и непосредственно, — сказал епископ, и, похоже, он в самом деле был тронут.

— Конечно, я же говорю: у меня на этот счет чутье, — подхватил Маклейн. — Да, Кип, вот что. Я хочу, чтобы ты посмотрел вместе со мной балет на льду, на стадионе в парке. Я уже звонил моему портному, сказал, что ты зайдешь, он снимет мерку и сошьет тебе парадный костюм. Красивая одежда человеку на пользу. Разве я не прав, ваше преосвященство?

— Что ж, плоть наша — храм духа святого, — ответил епископ, — и, полагаю, немного украсить его не грех.

— А теперь я забираю вас обоих на ленч, — объявил сенатор.

— Очень приятно, — поблагодарил Кип.

Однако епископ, опасаясь пересудов, замялся.

— Пожалуй, мне пора, — сказал он. — Совсем нет времени.

— Ну что вы, ваше преосвященство 1 В моем клубе! А после ленча мы покончим с нашим дельцем.

— Ну что ж, — со вздохом согласился епископ.

Пока сенатор надевал пальто и шляпу, а епископ, пыхтя и вздыхая, застегивал боты, Кип, поразмыслив, решил, что за ленчем будет удобнее поговорить с ним о работе в ресторане «Корона». На улице сенатор и епископ завели речь о чем-то своем, и Кип остро почувствовал, что он лишний. Он с горечью усмехнулся и перепугал епископа, когда подхватил его под руку на переходе через улицу. В клубе он робко шел за сенатором и епископом, но, после того как в гостиной все трое выпили по стаканчику хереса и ни один из внушительного вида бизнесменов не обратил на него внимания, ему стало хорошо. За столом он почти ничего не ел. Он был счастлив. Сенатор подтрунивал над епископом по поводу закладных, а тот, довольный, трясся от смеха.

— Здесь не то что в гостинице, — начал было Кип и выжидательно примолк, но сенатор продолжал шутить.

С соседних столиков Доносились голоса. Там вели беседу о Гитлере, о Муссолини, о коммунистической угрозе, об угрозе фашизма, об угрозе Джона Л. Льюиса. «До чего здорово, — думал Кип. — Никому до меня и дела нет. И о каких высоких материях тут толкуют». Спокойные голоса, непринужденные манеры, гладкие, холеные лица, уверенность, с какой держатся эти люди, — все ежеминутно убеждало его: вот мир, в который он мечтает попасть, а вовсе не в старую гостиницу с полоумным портье.

Он просидел за столом, сколько позволило время, и перед уходом снова помянул о своем беспокойстве из-за работы, предложенной Дженкинсом.

— Мне надо идти, — сказал Кип сенатору. — Он ждет вашего решения.

— Скажи, я хочу, чтобы он тебя взял, — ответил сенатор. — И не забудь о балете.

Он вернулся к гостинице. Сыпал снег, а он стоял на улице и смотрел на вход. Из дверей, пошатываясь, вышел человечек в длинном не по росту пальто и побрел прочь. Какой-то мальчуган запустил в него снежком. Кип медлил, стараясь подавить неприязнь, которую вызывало в нем это заведение. Засунув руки в карманы, он прогуливался туда и обратно, пока у него не замерзли ноги, и только тогда вошел. Дженкинс сразу же спросил:

— Ну, как ты теперь настроен?

— Да не знаю…

— Что сказал сенатор?

— К нему пришел епископ, и нам не удалось потолковать. Вообще-то он был не против, — ответил Кип, однако вид у него был встревоженный.

Дженкинс взял его под руку.

— Не обязательно тебе решать сию минуту, — сказал он. — Пошли, покажу, какую отличную комнату я хочу тебе дать.

В холле по пути к широкой некрашеной дубовой лестнице Кип то и дело останавливался у фото известных боксеров и призовых лошадей. Эти виды спорта его интересовали.

— Да, у нас тут спортивного люда хватает, тебе с ними будет хорошо, — заметил Дженкинс, будто угадав, что Кипу нравилось бывать в вестибюлях гостиниц, где в сезон скачек толпятся приезжие жокеи и тренеры с дальних ипподромов.

Комфортабельная комната на втором этаже, с модной мебелью, пушистым ковром на полу и двумя огромными зеркалами — совсем не такими представлял он себе номера в этой гостинице. Кип был поражен.

— Вот видишь, — сказал Дженкинс, — все отделано заново. По нижнему этажу не скажешь, что тут такие удобства. Ну как, нравится?

— Комната хорошая, — признал Кип.

— Она твоя, если захочешь. Ты тут побудь немного, осмотрись, а потом спускайся в ресторан, там эстрадную программу готовят, тогда и поговорим, идет? — Дженкинс сердечно пожал Кипу руку. А Кип, будто его внезапно втолкнули в клетку, смотрел, как тот прикрывает за собой дверь.

На фоне убогой обстановки гостиницы комната эта выделялась, как яркое пятно на невзрачном лоскутном одеяле. Из окна Кипу видны были вывеска дансинга и кегельбан. У бакалейной лавки посыльный укреплял на велосипеде корзину с покупками. «Это заведение на зверинец смахивает, — сказал он себе, — лучше уж туда устроиться, за медведями ходить. Уж там-то хозяин мне хоть клетку не предложит». Ему стало тошно. Неужели долгий путь, которым он с такой надеждой шел сквозь годы, привел его только в эту захудалую гостиницу для спортсменов?

В дверь постучали, кто-то громко спросил:

— Кейли, вы тут?

Коренастый мужчина с голым черепом, похожий на могучую обезьяну, вошел к нему и протянул руку.

— Стейнбек. — Голос у него был мягкий, приятный, лицо светилось искренним дружелюбием. Кип сразу проникся к нему симпатией.

— Босс велел привести вас в ресторан. И сперва с вами потолковать. Говорит, хорошую работу вам предлагает, а вы еще ломаетесь. — И Стейнбек засмеялся. Рассмеялся и Кип. — А чем плохо наше заведение? — спросил Стейнбек.