— Ах, как чудно! — восклицает девушка и роняет письмо.

Глаза ее блестят. В прыжок она подлетает ко мне и трясет за плечи:

— Ну снимайте же! Ну снимайте же свою шубу. Хороший мой гость!

— Вот какая Ирина Макарова, — с удовольствием говорю себе…

— Удачно же вы пришли! — ликует она. — У нас никого, и день выходной. Солнце мое, тетя Аниса!..

Ирина не знает, как выразить свои чувства. То уронит голову и трясет густыми, стрижеными волосами, то встрепенется и бьет в ладоши.

— Вы, наверное, хотите есть? — вдруг решает она и вскакивает, но тут же садится опять. — Нет, я буду совсем серьезной. А то вы не знаю что вообразите обо мне!

Она полна самой неподдельной искренности. Я любуюсь девушкой и горд за наших, за прииск, откуда она пришла.

— Ах, если бы я могла вам помочь! — загорается снова Ирина получасом позже.

На меня она смотрит, как мне кажется, почти с благоговением. Перед нею ведь сидит заговорщик!

— Мы должны отыскать тетрадку! — настаиваю я. — И тогда план разведки превратится в громадную ценность!

— Постойте, — прерывает она, когда я упоминаю о Максакове, и хватает меня за руку: — Он смуглый, толстый, похож на цыгана?

— Ну да!

— Я знаю его! Он не раз приходил к Грингофу! Мне кажется, что Грингоф боялся его…

Из бега коротких слов ее я многое узнаю. Приехав в Ленинград, Рудакова вскоре умерла. Ее родственник, компаньон мужа, странный Грингоф, приютил Ирину… Теперь она независима, ученица драматической школы, комсомолка.

— А книги? — вспоминает Ирина, и глаза ее сияют, как синие звезды. — Книги и многие рукописи Рудакова сданы в библиотечный фонд… Вы не знаете этого фонда? Это какой-то книжный коллектор при Губнаробразе… Грингоф боялся держать у себя рудаковскую библиотеку. И он все сдал в прошлом году… Владимир Сергеевич, милый, не там ли сафьяновая тетрадь?

— Постойте, Ирина! — вскакиваю теперь уж и я. — Мы отыщем дорогу к этому фонду. Есть у вас телефон?

— Телефон в коридоре.

Я нажимаю кнопку «А» и говорю номер. Мне отвечает докторский баритон. Кричит:

— Узнал, узнал! И очень рад. Когда придете?

— Серьезнейшее дело, доктор. Как мне попасть в библиотечный фонд? Там оказались книги, прямо бесценные для нашего прииска…

— Попасть нетрудно, коллектор на Фонтанке.

Ну что за милый человек! Он добавляет:

— Сейчас идете? Я позвоню. Меня там знают, и вас допустят осмотреть…

— Ирина, все готово, — тихо и торжествующе шепчу я.

Она уже знает, что отказа ей не может быть, и говорит нетерпеливо:

— Тогда идемте!

О, как я был силен! Как сказочно обрастал я друзьями, превращавшими угрожающую пустыню города в цветущий сад!

Еще утром вчера я был один. А сейчас и славный доктор со мной, и эта милая краснощекая девушка, нога в ногу торопящаяся за мной.

— Иван Григорьевич! — мысленно кричу я в пространство. — Скажи ребятам, что мы не спим!

Дом на Фонтанке — облупленный, в беспризорности опаршивевший особняк.

Вбегаем в ворота. Поднимаемся наверх. В валенках проходим по стертым, утратившим блеск паркетам.

Холод. Люди в пальто и в шубах. Шкапы из красного дерева, запотевшие от мороза, и ценные, золотом блещущие книги.

Просто вершились тогда дела! Едва назвал я фамилию доктора, как юноша, сидевший за столом, готово кивнул головой: пусть мы скажем, что нам угодно.

Объяснялась Ирина. Она долго хлопала по столу ладонью, ужасаясь непонятливости собеседника. Но своего все же добилась.

— Здорово померзнете, товарищи, — предупреждал нас заведующий. — И, может быть, не один день, потому что книг у нас очень много!

Нам пришлось направиться в соседний дом. Темные двери квартиры первого этажа и были входом в коллектор.

Заведующий снял печати и просто вручил мне ключ:

— Когда кончите, — заприте и передайте наверх… Возьмите немного дров. У камина лежит бумажная макулатура, ею тоже можно топить!..

Когда он ушел, мы взялись с Ириной за руки и, как ребята, стали плясать и хохотать. Славно устроились!

…Ну, а теперь за дело скорей, скорей! Пройдут минуты и, может быть, я решу загадку сафьяновой тетради, книжечки в красном, с золоченою буквой «Р»… Ирина ее не знает…

С чего начинать? Заведующий показал нам комнаты с неразобранной литературой. Пожалуй, здесь и надо искать.

Мы беспомощно стоим перед горами книг. Тома рядами затиснулись в стойки. Краснеют и блещут потухшими корешками. Лентами этажей, от самого потолка, разграфляют стены, осыпаются вниз грудой листков и обрывков.

И новая дверь, обрамленная кипами, — узкий проход среди толщ фолиантов в новую залу.

— Как страшно, должно быть, здесь ночью, — говорит Ирина. — Эти книги похожи на замерзших людей…

В двойных рамах скучают окна, посерелые от пыли. И воздух здесь неподвижный. Такой же сосредоточенный и полный, как и эти книги. Он полон запахом старины, тлением бумаги.

— Здесь, действительно, не жарко, — говорю я, очнувшись от первых впечатлений.

Мы решаем осматривать полку за полкой, вынимая книги только в красных переплетах. Ирина берет себе правую сторону у окна, я — левую.

В сосредоточенном молчании идет работа. Глухо шлепает вырывающийся иногда из озябших пальцев том.

Ирина ищет упорно… У меня уже давно замерзли ноги. Я танцую на табуретке, дую в остуженные руки. А она, закончив полку, роется на полу, разбирает осыпавшуюся груду.

— Мы должны отыскать! — говорю я себе, и перехожу в следующую залу.

И опять бегут минуты. Внимание мое утомляется, морозная дрожь пробегает по телу.

— Затопим камин, — решительно предлагаю я.

— Давайте, — соглашается Ирина. — Я сбегаю за дровами, немножко погреюсь!

Когда я отворял Ирине дверь, то заметил, что нижняя филенка у двери выпадает и прихвачена изнутри всего лишь двумя гвоздями.

И тут я подумал: ну чем плохая квартира, эта библиотека? Немного холодно, но зато спокойно. И вправду — это прекрасный выход из бездомного моего положения!

Я отогнул сейчас же гвозди. Филенка вынималась свободно. В открывшийся проход можно было без труда влезть снаружи. Благо, что и швейцаров никаких нет!

Я вложил доску обратно и забил пазы бумагой. Но не замерзну ли я здесь?..

Впрочем, мне случалось ночевать и в тайге зимой. И у костра было вполне терпимо.

А тут камин. Мне нужно только обеспечить его топливом. И все!

Я окончательно прикидываю — да, все в порядке! База есть. Я победил. И беспаспортность свою, и перспективу длинной, бесприютной ленинградской ночи, и таинственных преследователей…

В темной внутренней комнате затапливаем камин. Он слишком широк для нескольких сиротливых поленьев, слишком богат для всей обстановки — с фигурным узором решетки, с мраморными крыльями закоптелой облицовки.

Мы сидим перед камином на полу, на мягком ворохе газет: подошвы к огню и пальцы к огню.

— Не забуду я этого дня, — мечтательно говорит Ирина и смотрит на пламя. — Мне хочется драться, бежать… Взбудоражили вы меня. Только бы отыскать!

— И отыщем, если не помещают!

— Кто помешает? — вспыхивает она. — Максаков? Пусть только встретится… Я узнаю его из тысячи!

Горячая ее головка никак не мирится с возможностью моего ареста. А я намекал на это.

— Да вы понимаете, что, похитив план Буринды, я нарушил закон?

— Не для себя вы похитили! И нет такого у нас закона, который был бы на пользу классовому врагу!

Вот и поговорите вы с ней!

— Идемте продолжать, — обиженно встает Ирина.

Мы работаем долго.

Я замечаю, что чем более я устаю, тем сильнее мне мешают книги. Тогда нужны усилия, чтобы стряхнуть их странное колдование.

Они интригуют содержанием, пленяют форматами, отвлекают красотой рисунков.

Здесь и томики путешествий, мелкие, как молитвенники, и огромные атласы старых времен. Изображения людей, напоенные мистикой средневековья, фигуры, которых страшатся дети.