Я не заметил, как задремал, и приснилось мне, что по прериям несётся кем-то преследуемое стадо диких гиппопотамов. Я вскочил, чтобы нестись вместе с ними, и вдруг обнаружил, что лежу под партой, а все ученики и в самом деле куда-то несутся, срывая крышки от парт, швыряя портфели и учебники, опрокидывая стулья.

Что мне оставалось делать? Чтобы не очень-то от всех отличаться, как говорит Пал Палыч, надо бежать туда же, куда и все.

Но далеко бежать не пришлось. Мой хозяин Витя остановил меня и сказал:

— Пиратыч, сейчас после перемены, у нас будет урок химии. Если бы ты знал, как я и мои друзья не любим этот предмет!..

Я понимающе кивнул, но что я мог сделать: только из солидарности не полюбить химию? Я ведь ещё здесь и не освоился как следует.

Но потом оказалось, что ничего особенного осваивать мне и не нужно, все уже давно освоено.

Перемена, то есть беготня и нервотрёпка, закончилась, а кабинет, куда все мы должны были зайти, все не открывался. Но не открывался он из-за весьма странных обстоятельств.

Полная и старомодно одетая учительница молча прошествовала вдоль рядов не любящих её предмет учеников и, строго оглядев их, словно пересчитав, всунула ключ в замочную скважину.

Я не знаю, конечно, как это получилось, но из замочной скважины вдруг вырвалось пламя. Учительница взвизгнула, как будто бы она сама стала вдруг на мгновение девочкой, отскочила от двери и уже, из естественного чувства самосохранения, не подходила к ней больше. Остаток урока (а дело продолжало происходить в коридоре) был посвящён разбору происшествия, причём, как пишут в газетах, ни один представитель Витиного класса не взял на себя ответственность за содеянное.

На этом, собственно, закончился урок химии, и, судя по тому, насколько спокоен и выдержан был в эти сложные для всего класса минуты мой хозяин, как участливо и даже галантно он охаживал учительницу, я сразу понял, что никакого отношения в волшебному пламени, вырвавшемуся из замочной скважины, он не имел.

Я был очень доволен за своего смиренного хозяина и радовался тому, что после химии будет урок физкультуры, на который я, как и многие другие ученики, не пойду, а поброжу по школе, посмотрю, что здесь, как и зачем.

Пока Витя в течение сорока пяти минут пытался перескочить через коня, подтянуться на кольцах и взобраться по канату, я отправился слоняться по школе, заходил в разные классы и везде, судя по немедленно начинавшемуся с моим появлением шуму и овациям, чувствовал своевременность своего прихода. Все были чрезвычайно рады внезапному появлению собаки. Прямо не школа, а общество защиты четвероногих!

Школьную пионервожатую я видел столько раз, сколько оказывался в коридоре. Она была и в самом коридоре, и возле окна, и у двери, и даже у люка на крышу. Такой вездесущности может позавидовать кто угодно. Она, как я инстинктивно сообразил, попросту гоняется за мной. Я, естественно, — от неё. Я победил. Спрятался в кабинете английского языка. Там стояли магнитофоны, и я забрался под один из них.

Витя нашёл меня только в середине дня. Я как раз вёл посредством хвоста и ушей умиротворяющую беседу с английским завучем. Витя смешался, как смешиваются и тушуются только при виде чего-то очень страшного, и собрался было улизнуть, делая мне таинственные знаки. Но завуч уже увидела Витю и спросила, больше по привычке, чем по необходимости, — грозно и фатально:

— Уот из зсис, Уитухин? — показала она на меня.

— Зис из май дог, — ответил мой хозяин, продемонстрировав хорошее знание ведущего европейского языка.

— Ссчас же убери своего дога! — распорядилась завуч. И стало ясно, что все английские слова ею уже исчерпаны.

Но помилуйте, я же не дог! Я хотел сказать об этом завучу, но она ушла, оставив нас с Витей в неприятном одиночестве.

— Вот так бывает, Пиратыч, — глядя на меня, сказал Витя, — зря ты не пошёл со мной на физкультуру, там хоть учитель приличный.

Я уже тоже жалел, что не пошёл с Витей на физкультуру, но маленькая радость все же ждала нас впереди: мы вспомнили, что идёт большая перемена.

Что такое перемена, я ещё не знал. Может быть, это так называется в школе перестройка?

Часто можно услышать по радио, что нужна реформа школы. Может быть, и в самом деле нужна. Правильно, но кому? И кто её будет осуществлять? А может быть, всё, что я вижу, и есть осуществление этой реформы?

На этот вопрос пока ни одна собака ответить не может.

Но позволю себе вам напомнить, что я прибыл в школу отнюдь не для того, чтобы наблюдать за её реформой, хотя это, надо думать, было бы безумно интересно.

Например, очень милым и вполне в духе реформы показалось мне такое заявление учительницы в одном из классов: «Дети, завтра у учительницы параллельного класса день рождения, попросите родителей собрать по 10 долларов…» Или классное собрание в другом классе, посвящённое пропаже у одной из девочек бриллиантового перстня.

Я прибыл сюда с другой целью: по поручению мамы Маши установить, почему у моего хозяина Вити Витухина в последнее время неважное настроение. А вместо этого почти обучился началам химии (перепугавшись пламени из замочной скважины), физкультуре (убегая от пионервожатой), физике, о которой расскажу в своё время; поговорил по-английски с завучем.

Ну, хорошо, что же в активе? Я выскочил на большую перемену, на весеннюю улицу, а до сих пор так ничего и не понял. Но, похоже, что и не пойму, поскольку не вижу пока, с какого конца подходить к решению этой проблемы.

Почему у нашего Вити плохое настроение? Ведь все вокруг так прекрасно!

Ну, например, вот группа подростков играет в салочки. Я тоже побегал; тихо, конечно, без лая; потом, вижу, десятиклассницы играют в прыгалки, пригласили меня. Я тоже попрыгал, потом, смотрю — третьеклассницы рассматривают какой-то иллюстрированный журнал, из тех, что Пал Палыч запирает в свой письменный стол…

Я залаял и, как мог искреннее, проявил свою симпатию тому обществу, в котором всю первую половину дня вращался наш Витя.

Но, вращаясь, Витя хмурился все больше и больше, а я не мог узнать, отчего это. Между тем, меня то ли не воспринимали, то ли, наоборот, привыкли уже, как к экспонату. В конце большой перемены (это оказалась не перестройка, а просто долгий и шумный перерыв между уроками) я был уже своим, так что никто не удивлялся мне, как в первые минуты пребывания в школе. Я забавлялся целых полчаса, ходил чуть ли не на хвосте.

И вдруг я заметил, что за мною насмешливо наблюдает чьё-то породистое лицо.

Оно глядело на меня из-за лохматого, вкусно пахнущего и несущего разумные флюиды тополя. Возле такого дерева, царственно росшего посреди школьного двора, мог стоять лишь некто удивительный.

В этот момент меня поманили в здание школы. Причём поманил меня туда мой собственный нос. Ненадолго я со двора исчез, ещё раз, правда, оглянувшись. И тут же, конечно, забыл про этого «некто», наблюдавшего за мной.

А когда я вбежал в коридор, то вдруг почувствовал знакомый запах. Да-а… Где же я раньше его чуял? Ба! Я вспомнил. Это же мой старый друг Лис так пахнет! Мы с ним расстались в прошлой повести, летом на даче. Мы не успели даже толком проститься, не говоря уж о том, чтобы обменяться адресами. Но от судьбы не уйдёшь. Вот так встреча! Он все ещё живёт в живом уголке, в этой самой школе, где учится мой хозяин. Я пошёл по следу. Нашёл я его возле школьной столовой.

— У нас, брат, идёт перестройка школы, — важно сказал мне Лис, поцеловав меня в нос, — пожалуйста, осторожно ходи по этому паркету, он ещё не приклеен.

— Это я уже заметил. И даже сообщил Лису некоторые свои наблюдения. Но явно высоко ценил себя, как старожила, и словно не слышал. Мы говорили на разных языках, и потому наш разговор быстро завершился.

— А как ты выбрался на улицу? — спросил меня Лис для того, чтобы что-то спросить. Он имел ввиду, вероятно, как я один ушёл из дому.