— О Господи! — с ревом выдыхаю я, опустив плечи. Я не сделала ничего плохого. Никто не в состоянии заставить меня почувствовать себя виноватой за то, что только таким способом, я могу спасти любимую Дейзи. Я вытаскиваю два чемодана из-под кровати и кладу их на кровать, собраться у меня не займет много времени, поскольку не так уж много вещей, я возьму лишь самое необходимое. Мой взгляд выхватывает веревку китайского фонарика, который мы купили со Стеллой на Рождественской ярмарке. Он оказался последним, и мы кинули монетку, чтобы решить, кому он может достаться. Я выиграла. Я снямаю его с камина, раздается робкий стук в дверь.

— Да, — тут же отвечаю я.

Стелла стоит в дверях.

— Ты заберешь себе китайский фонарик или мне просто выкинуть его? — спрашиваю я, не смотря в ее сторону.

— Я не хочу, чтобы ты съезжала, — отвечает она.

Я оборачиваюсь к ней. Слезы текут у нее по щекам, я тоже начинаю плакать.

— Я не хочу уезжать, — реву я.

Она заходит в комнату, и мы обнимаем друг друга, плача.

— Прости, что не рассказала тебе все. Правда, мне стыдно, — рыдаю я.

— А мне жаль, что я вчера была такой стервой, — вторит она мне.

— Нет, ты не стерва, — причитаю я сквозь слезы.

— Да, самая настоящая стерва.

— Мы похожи на двух кошек, устроивших кошачий концерт, — шмыгая говорю я.

— Я заберу фонарик, если ты не хочешь его оставлять, — говорит она.

— Боже, ты такая алчная, — отвечаю я, смеясь сквозь слезы.

— Не правда. Единственное, на что я жадная — это обувь, — говорит она.

Я смеюсь, хлюпая носом.

Она слегка отстраняется от меня, мы стоим лицом друг к другу.

— Когда ты вернешься?

— Я пока не знаю. Знаю, мне нужно сейчас побыть с мамой. Она ходила вчера в полицейский участок, и они сказали, чтобы она сильно не надеялась, я молюсь, чтобы Зейн нашел ее.

— Я не собираюсь больше работать с Зейном. Ты была права, когда сказала, что я не должна делать ему массаж. Чем быстрее я разорву с ним всяческие контакты, тем быстрее излечусь, и это будет лучше для меня.

Я улыбаюсь ей.

— Это смелый поступок.

— Он дался мне не легко. Я так ревную тебя, Далия. Почему он не захотел меня?

— Иди сюда, — говорю я, и беру ее за руку, тяну к своей кровати. Мы садимся рядом друг с другом. — Я хочу тебе кое-что рассказать.

— Что? — спрашивает она, ее голос звучит настороженно.

— Зейн не хочет, чтобы я была его любовницей. Он хочет, чтобы я была его... сексуальной рабыней.

Ее глаза расширяются от удивления.

— Что это значит?

— В течения этого месяца я должна делать все, что он захочет в сексуальном плане.

— Что значит все? — шепчет она, делая воздушные кавычки вокруг слова «все». — Он же не причинит тебе боль?

— Он говорит, что если мне не понравится, то он не будет этого делать, кажется как-то так.

Стелла становится красной, как свекла, смотря на меня жаждущими глазами.

— Если ты думала, что рассказав мне об этом, заставишь не завидовать тебе, ты меня совсем не знаешь. Я еще больше завидую.

Я выдыхаю.

— Что?

— Подумать только. Это же настоящая сексуальная фантазия каждой женщины, подчиниться сильному и влиятельному мужчине, находиться полностью в его власти, — она обмахивает себя рукой. — О, боже! От одной мысли я уже возбуждаюсь, всего лишь представив это.

Я смотрю на нее во все глаза.

— Правда?

— Абсолютно.

— Разве ты не хочешь равноправных партнерских отношений?

— Пфффф... равноправие в постели? Боже, нет. Что в этом хорошего? Я люблю мужчин, которые идут на поводу у своих животных инстинктах. Мужчин, способных просто жестко трахать. Я хочу кого-то более горячего, кого-то, кто смотрел бы мне в глаза и говорил: «Перевернись ты, бл*дь, шлюшка. Обопрись на гребаные руки и колени, и выстави свою задницу». Да, это был бы однозначно мой мужчина.

Я хихикаю, пребывая, если честно, в шоке.

— О Мой Бог! Я не могу поверить, что тебе это может нравится!

— Нравится. Я — шлюха, — беззаботно говорит Стелла.

— Ох, Стелла. Я буду очень скучать по тебе.

— Я буду скучать по тебе намного больше, поскольку тебя придется вытворять все эти ужасные вещи, а мне придется возвращаться в эту пустую квартиру. Заранее предупреждаю, что буду пользоваться твоими духами и носить твое черное платье, пока ты будешь отсутствовать.

Я обнимаю ее.

— Я разрешаю тебе пользоваться моими духами и носить мою одежду.

Она ухмыляется.

— Это может скрасить твое отсутствие.

Я смеюсь на ее слова.

— Знаешь, мне вчера было так грустно, когда я поняла, что причинила тебе боль и ты сердишься на меня.

— Ты действительно причинила мне боль, я злилась на тебя, но теперь все нормально. Это была моя вина. Я была настолько глупой, надеясь на что-то с ним все это время, хотя с первого же раза было совершенно ясно, что для него я никто. К тому же, ты пыталась оградить меня таким образом. Я знаю, что ты не хотела меня как-то обидеть.

— Нет, — искренне отвечаю я, — по собственной воле я не наврежу тебе, даже за все блага мира.

— Да. Я знаю это. Я просто завидовала тебе, и до сих пор завидую, если уж быть честной.

— У тебя все будет в порядке?

— Конечно. Мне просто нужно свыкнуться окончательно с той мыслью, что он не хочет меня. Может все к лучшему. Я должна двигаться дальше, — она улыбается. — Да, переживу все, это действительно хорошо для меня. В один прекрасный день я оглянусь назад и с благодарностью приму то, что случилось.

* * * 

Стелла предлагает отменить двух клиентов и поехать со мной в аэропорт, но я отказываюсь.

— Прощание здесь будет точно таким же, как и в Хитроу. В любом случае, я скоро вернусь.

Мы попрощались на улице перед домом. Я оборачиваюсь и смотрю из окна такси, пока отъезжаю. Стелла выглядит одинокой и несчастной, такси поворачивает за угол, а я продолжаю смотреть в окно невидящим взглядом. Сейчас обычный серый английский полдень, время ланча, и хотя Стелла и я все время жаловались на эту серость, мне грустно покидать эту страну. Мне тяжело дается путь в аэропорт, поскольку в голове копошатся множество непонятных мыслей.

В аэропорту становится полегче, особенно, когда я прохожу таможенный контроль, как только сажусь в самолет, у меня опять зарождается тревога. Я стараюсь не спать в течение всего полета. Женщина рядом со мной храпит, как боров, поэтому мне приходится воспользоваться берушами, закрыв глаза, я вспоминаю Дейзи. Помню, как в детстве она умоляла меня сделать ей колье из маргариток, которое ей было так дорого, что она продолжала его носить, даже когда цветы сморщились, засохли и стали совсем некрасивыми.

Я вспоминаю, что уже тогда, будучи маленькой, она настолько отличалась от меня.

— Трава может чувствовать боль, когда мы трогаем ее? — спросила она маму, когда ей было три года. Мама обычно закатывала глаза и называла ее Глупым Билли всякий раз, когда ей приходили в голову такие странные вопросы.

Когда Дейзи было шесть, она объявила, что хочет быть вегетарианцем. Она больше не собиралась есть все, что имело морду. Это было еще до того, как она узнала об эксперименте с женщиной и капустой. Растения подключали к машинам, записывающим их импульсы. Женщине давали указание отправиться в комнату и яростно разделывать капусту.

Ученые заметили, что растения имеют способность реагировать, например, их импульсы увеличивались, проявляя устойчивую электрическую активность на машине. И ученые пришли к выводу, что растения имеют способность реагировать на насилие и ощущать страх. Неделю спустя той же самой женщине сказали войти в комнату с ножом и, хотя она ничего не делала, растения явно испытывали страх, поскольку их импульсы зашкаливали.

После того как моя сестра прочитала об этом эксперимента, она стал фрукторианцем. Иногда она могла часами сидеть на улице, не читать и не слушать музыку, ни с кем не разговаривать, даже по телефону, она называла это «существованием». Мысль о том, что такое невинное существо может быть похищено и кто-то способен причинить ей вред, заставляет мою кровь кипеть, я подрыгиваю на месте, поскольку женщина рядом просыпается, что-то с раздражением бормочет и проваливается опять в сон.