— Я восхищаюсь его дикостью. Он разгромил французов и победил.

— Так ты восхищаешься дикостью в мужчине?

— Дикость именно то, чего ты хочешь, — его взгляд прикован ко мне. Я загипнотизирована его грубой красотой, но мы говорим о слишком важных вещах.

— Может в твоем мире, но не в моем, — тихо с отчаяньем отвечаю я.

— Ты не думаешь, что в твоем мире присутствует дикость? — спрашивает он обманчиво мягко.

Я смотрю в его ледяные, бесстрастные глаза. Да, он сильный, богатый, имеющий власть, однако я вижу в его глазах нечто такое... мимолетное. Едва уловимое, но мне вполне достаточно, словно в глубине его глаз пронесся призрак по пустынным коридорам его души, как порыв холодного ветра.

— Я знаю, что нет, — четко отвечаю я.

Он молчит, только все также бесстрастно улыбается.

Приходит официантка с нашими напитками. «White Russian» — это не совсем то, что я ожидала, молочно-кофейного цвета, к которому я привыкла. В этом коктейле два слоя, ликёр «Калуа» — богатый коричневый нижний слой, и крем с водкой — блестящий белый верхний слой, и нарисованные ликером «Калуа» прямоугольник находятся сверху. Я беру две маленькие черные соломинки и все размешиваю, смотрю как ликер «Калуа» перемешивается с белым слоем.

Он поднимает бокал и тянется ко мне.

— За дикость.

Я делаю тоже самое.

— За доброту.

Далия Фьюри 

Через край своего бокала он наблюдает, как я вытаскиваю соломинку и потягиваю ароматный коктейль, напоминающий жидкий десерт.

— Нравится?

— Поэзия в стакане.

Поневоле он расплывается в улыбке.

— Так хорошо?

— О-О-мой-Бог вот как хорошо.

Официантка возвращается принять у нас заказ на еду.

— Что здесь можно поесть? — спрашиваю я Зейна.

— Ты любишь креветки?

— Да.

— Тогда креветки в огне являются исключительными.

— Хорошо, — соглашаюсь я. — Я возьму их. Любые предложения по поводу главного блюда?

— Я предпочитаю свинину с рисом.

— Звучит достаточно экзотично. Почему бы и нет?

Зейн делает заказ.

Молодая женщина с длинной роскошной косой подходит к нашему столику и ставит чипсы из креветок и при этом коситься на Зейна, и я вдруг чувствую стеснение в животе. Я не должна ревновать! Это последнее, что мне следует делать. Я перевожу взгляд на Зейна, он даже не замечает ее, и я чувствую огромное облегчение, поэтому расслабляюсь на троне. Ох парень, ты одна сплошная неприятность.

— Кстати, — как бы между прочим говорю я. — Мне нужно завтра сходить на работу после обеда, где-то на час.

Зейн кивает.

— Конечно. Ной отвезет тебя.

— Эээ. Нет. В этом нет необходимости. Я быстрее доеду на метро.

— К сожалению, пока ты со мной не можешь пользоваться общественным транспортом.

— Почему нет?

— Всегда есть риск похищения или нанесения телесных повреждений.

— Неужели кто-то в здравом уме может похитить новую игрушку великого босса русской мафии? — с сарказмом спрашиваю я.

— Никто, но есть люди, не обладающие здравым умом, и мне следует соблюдать осторожность. Они невероятно пожалеют об этом, но ущерб будет нанесен. Ты моя собственность, поэтому я за тебя отвечаю.

Я поднимаю ладони вверх.

— Ладно, ты высказал свою точку зрения, но я не хочу, чтобы Ной отвозил меня. Могу я вызвать такси? Оно подвезет меня прямо к входной двери и подождет, и потом также отвезет обратно.

Он прищурившись смотрит на меня.

— В твоем агентстве есть мужчины?

— Мужчины? Нет, мужчин нет, за исключением мистера Хоторна, бухгалтера, который приходит по вторникам, но ему, как мне кажется, лет сто двадцать.

— Тогда почему ты не хочешь, чтобы Ной отвез тебя? Он чем-то расстроил тебя?

— Нет, — тут же отрицаю я, — конечно, нет. — Я вздыхаю. — Просто я никому не говорила на работе о нашей договоренности... и я не хочу подъехать к дверям на мерседесе.

Он одним глотком выпивает свой коктейль.

— Ной остановится на близлежащей улице и доведет тебя до дверей.

— Почему? Нет. Ной выглядит очень суровым.

— Он подождет, через дорогу, — надменно отвечает он.

Я снова вздыхаю.

— Хорошо. Но он не должен подходить ко мне.

— Я скажу.

— Хорошо. Спасибо. Я ценю это.

Прибывает официантка, сопровождая нас до нашего столика, и мы следуем к круглому столу с белоснежной скатертью и, необыкновенно, просто пепельно-белыми тарелками, на которых отсутствуют монограмма ресторана и какие-либо рисунки. Мы садимся, нам наполняют бокалы шампанским, Зейн возобновляет разговор:

— Итак, чем же ты занимаешься в своем литературном агентстве?

Я тоже делаю глоток.

— Ну, моя работа прочитать огромную кучу рукописей, которые приходят по почте каждый день и попытаться отыскать талант, которое наше агентство хотело бы представить читателям.

— Ты читаешь много рукописей?

— Нет. К сожалению, существует мнение, что если человек способен написать одно предложение, он также способен написать книгу.

Он наклоняется вперед.

— Сколько ты отыскала талантов, пока работаешь в агентстве?

— Три, но двое из мной отобранных, не прошли, их забраковали другие девушки. Поэтому думаю, я нашла одну, но она была очень хороша. Фей, владелица агентства, выставила ее книгу на аукцион «Издателей Большой четверки» и получила £250,000 тут же, — я улыбаюсь. — И это только касается прав Великобритании, она получила такую же сумму для издания в Америке. Прикольно, да?

Он медленно кивает.

— Не плохо. И сколько рукописей тебе пришлось прочитать, чтобы найти этот самородок?

— Не знаю, иногда, нужно прочитать миллион. Но чтобы ты имел представление — агентство в среднем получает от 200 до 250 рукописей в неделю, но в прошлом году мы нашли только четырех авторов.

Он с удивлением откидывается на спинку кресла.

— Это похоже на игру в лотерею.

— Точно, я об этом и говорю, — соглашаюсь я.

Он проходится задумчиво пальцем по запотевшему бокалу.

— Ты никогда не хотела сама написать книгу?

— Я не считаю себя писателем. Думаю, никогда не хотела. Я каракулями записываю свои кое-какие мысли, когда их слишком много роиться в голове, и я настолько ими ошеломлена, что мне необходимо очистить свой мозг и создать свободное пространство для других. Поскольку все мои мысли неожиданные и часто не имеют никакого смысла, но иногда пишу, как настоящий мастер или высказываюсь, как великий Эйнштейн. Те кусочки моих записей, которые спрятаны очень далеко, возможно когда-нибудь я прочитаю своим детям, и они достанутся им, чтобы они помнили о своей маме, когда меня уже не станет.

Зейн смотрит на меня, словно видит призрак перед собой.

— Что? — оборонительно спрашиваю я.

— Ничего, — тут же отвечает он.

Мне становится стыдно, что я вот так неосторожно поделилась с ним чем-то слишком уж личным, поэтому набиваю рот чипсами, как будто я никогда их не елаю.

— Расскажи мне о своей работе.

Он улыбается.

— Ты просишь меня признаться?

— Я никому не скажу. Клянусь честью скаута.

Он делает глоток шампанского.

— Ты может и нет, но у стен есть уши.

Я кладу оставшиеся чипсы в рот, давая им растаять на языке.

— Кто-то мне сказал твое настоящее имя — Александр Маленков.

— Не тот ли сказал тебе, что я съел свое сердце?

Я стреляю в него злобным взглядом.

— Вообще-то он сказал, что ты очень опасный человек.

Он поднимает бровь.

— Да?

Я облизываю сухие губы.

— Он сказал, что ты убийца.

Его лицо остается спокойным, но теперь он встает как бы в оборонительную позицию.

— У вас есть замечательная поправка в Конституции вашей страны, которая мне очень нравится — четвертая.

— Ты слишком спокойно говоришь об этом, — бормочу я.

— Жестоко, когда гепарда настигает импалу и убивает ее?

— Гепард делает это потому, что он голоден.