Вскоре показались Три Монаха.

Камыши, ржавые мертвые болота, а за ними — темная, уходящая в вышину громада скал.

В глубь камышей тянулась узкая, протоптанная дикими козами тропа.

Лука выломал из куста боярышника длинную палку и, пробуя впереди себя вязкое неровное дно, пошел вперед.

Однообразно и уныло чавкала и вздыхала под ногами грязь: чав-чувы, чав-чувы...

Козий след то терялся среди зарослей, то вновь появлялся на круглых, как футбольные мячи, кочках и черных, растрескавшихся плешинах.

Видно, не зря понесло коз через болото. У подножия Трех Монахов, будто зеленый пояс, расстилались высокие, еще не сгоревшие на первых морозах травы.

— Ого-го-го! — крикнул Лука.

И тотчас же молнией взметнулась в горы пара молоденьких коз-перволеток. Постояла на вершине и сгинула в пропасти.

Скалы поднимались вверх крутой, почти отвесной стеной.

Прошли уже несколько километров, но все еще не встретили ни одного распадка. Только кое-где, усыпанные плоскими гольцами, белели русла пересохших ручьев.

Лука шел впереди, не сбавляя шага и не оглядываясь по сторонам.

Интересно, долго они будут так идти? Ведь Лука говорил, что надо подыматься вверх и даже захватил с собой веревку.

Но вот Лука остановился возле огромного, скатившегося с крутизны камня и начал зачем-то осматривать его со всех сторон.

Что он там такое увидел?

Глеб переобувал сапоги и поэтому подошел позже всех.

Он протиснулся в круг, посмотрел на камень и замер от неожиданности. На серой, плоской боковине были высечены две загадочные, точно такие, как у него на сумке, буквы — «И.Д.».

Внизу под буквами виднелась короткая энергичная стрелка. Острый кончик ее показывал в горы.

Глеб невольно посмотрел в ту сторону, куда указывала стрелка.

От самой подошвы горы, петляя меж каменистых выступов, тянулась вверх узкая полоска гольцов.

Полоска эта чем-то напоминала лестницу в старом большом доме. Крутые, выщербленные ступеньки, площадки с желтыми травяными ковриками для ног; и только вместо дверей с облупленными почтовыми ящиками и навек оглохшими звонками виднелись приземистые кустики шиповника с красными, как кровь, ягодами.

Они посовещались, что, как и к чему, а потом начали по очереди карабкаться по «лестнице».

Под ногами журчали гольцы; сталкивая и обгоняя друг друга, катились вниз тяжелые, угловатые булыжники.

Глеб подождал, пока затихнет эта канонада, и пошел вверх.

Лука уже стоял на площадке первого «этажа» и, прищурив глаза, внимательно следил за Глебом. Но что ему этот подъем? Мелочь, пустяк! Глеб мог взобраться куда хочешь!

Однажды он залез на толстую, высокую лиственницу, выбрал ветку покрепче и давай выкидывать всякие фокусы-мокусы. То присядет на одной ножке, то растопырит руки и стоит на верхотуре, как коршун.

Вслед за Глебом на площадку, где стоял Лука, поднялись Сережа Ежиков, Зина-Зинуля и Георгий Лукич.

Они передохнули немножко и пошли снова.

Вторая площадка, третья, четвертая...

На этой четвертой, предпоследней площадке и началось самое неприятное и самое неожиданное.

Ливни, которые не переставая шумели всю весну, размыли гору, и теперь над пропастью тянулся лишь узенький ненадежный карниз.

Лука и Георгий Лукич молча посмотрели на этот карниз и полезли в карман за папиросами.

Закурил и Сережа Ежиков.

Поперхнулся дымом с первой же затяжки и сердито швырнул папиросу в пропасть.

— Тебе, Сережа, надо табак жевать, — сказала Зина-Зинуля,— или в ноздри, как чиновники, закладывать.

Но никто не принял этой шутки.

Положение и в самом деле было серьезное. Шли-шли, и теперь пожалуйста — поворачивай назад.

Глеб подошел к обрыву, измерил взглядом расстояние до последней площадки.

Если бы не так высоко, можно попробовать...

Ходил же он по лиственнице. И еще как ходил! Колька Пухов, наверное, и до сих пор вспоминает...

Но тогда все это было для смеха, для фокуса-мокуса, а тут... тут дело совсем иное.

Глеб подошел еще ближе, попробовал ногой карниз.

— Ты куда? — вскрикнул Лука.

Но было уже поздно. Расставив руки, прижимаясь к гранитной стене, Глеб медленно пошел по карнизу.

Один шаг, второй, третий...

И вдруг камень, который Глеб нащупал ногой, качнулся и с грохотом полетел вниз.

В душе Глеба что-то оборвалось.

Он стоял, прижавшись к стене, и всем своим телом чувствовал черную, страшную глубину пропасти.

Еще минута, еще несколько секунд, и он сорвется и полетит с карниза. Неужели он может умереть?

Он умрет, а все остальные останутся: и Лука, и Варя, и Колька Пухов, и даже зловредный и никому не нужный козел Алушкина Филька...

Нет, Глеб умирать совершенно не хотел!

Он постоял еще немного и, собравшись с силами, снова пошел по карнизу — медленно, не сгибая ног в коленях, ощупывая сапогом каждый камешек и каждую впадину.

До площадки оставалось всего несколько коротких шагов. Но Глеб уже не мог идти, как прежде. В душе у него все клокотало от нетерпения и предчувствия скорой победы. Он на секунду оторвал руки от стены и прыгнул вперед.

— Ур-ра! Ур-ра! Ур-ра!

А дальше было уже совсем просто.

Глеб поднялся вверх, свернул направо и очутился на большой, припорошенной снегом площадке.

— Бросайте веревку! — крикнул он. — Сейчас я вас вытащу.

Лука грозил ему в ответ кулаком:

— Я тебе покажу фокусы-мокусы! Я тебе сейчас покажу!

Но Лука все-таки бросил Глебу длинную, прочную веревку.

Глеб привязал ее к ножке приземистого шиповника, попробовал — выдержит ли, и опустил другой конец стоящим внизу.

Скоро все поднялись на площадку.

Будто на ладони, лежали перед ними озаренные неярким солнцем горы.

Во весь свой рост подымались над холмистой цепью Три Монаха.

Два монаха были одеты будто старики нищие в серые, заплатанные разноцветными лоскутами подрясники и старые, потертые скуфейки. Они стояли рядом, хмурые, недовольные, и что-то шептали друг другу.

Третий монах — высокий и стройный, как юноша, гордо смотрел на своих товарищей из-под белой снежной шапки и, казалось, говорил.

«Нет, святая братия, мне с вами не по пути, у меня другая дорога».

Давно, еще в лесном поселке, слышал Глеб легенду про Трех Монахов.

Два старых и один молодой монах жили в горах. Днем эти святые бухали господу богу поклоны, а ночью, когда все утихало вокруг, пили водку и заедали курятиной, которую приносили им крестьяне.

Молодому монаху надоело бить поклоны и обманывать людей. Встал он на заре и решил уйти к людям — пахать землю, рубить лес и вообще жить, как все.

Но чуток старческий сон. Проснулись монахи и тотчас смекнули, в чем дело.

«Убьем!» — сказал один монах.

«Убьем!» — как эхо, повторил другой.

Старые разбойники не успели совершить свое черное дело. Горы разверзлись, и почти у самых ног монахов забурлила, заклокотала широкая быстрая река.

С тех пор и разделяет монахов горная река. Старые угрюмые монахи стоят на одном берегу, а молодой и непокорный — на другом.

Глеб посмотрел из-под ладони на Трех Монахов.

Когда-то, очень давно, тут и в самом деле бушевала горная река. Сейчас берега ее осыпались, меж гольцов пробивались трава и невысокие, в руку толщиной березки.

Лучшего места для железной дороги не найти. Не надо ни тоннелей, ни просек. Все тут давным-давно готово...

Глебу снова захотелось крикнуть «ура». Он уже открыл было рот и набрал в грудь побольше воздуха, но тут посмотрел на Георгия Лукича и передумал.

Мрачное, холодное выражение застыло на лице Вариного отца.

Георгий Лукич повернулся к Луке и сказал:

— Пойдемте! Я им теперь покажу точку с запятой, я им покажу сердечный привет!

Глеб страшно устал после похода. Но все-таки он не лег спать, а пошел к Варе. Надо же рассказать Варе. Что ни говори, а Варя друг...