Но Димка, казалось, и не слышал этого упрека.

Он сел рядом со своим чемоданчиком и голосом, в котором слышались отчаяние и упрямая решимость, сказал:

— Если вы не дадите мне пищи, дальше я не пойду. Можете рыть могилу.

Трудно было понять, ломается Димка или он в самом деле готов выкинуть какую-нибудь штучку.

Девушки пошептались и выдали голодающему немного колбасы и краюшку хлеба.

Димка принял угощение.

Пожевал, вытер губы платочком и сказал:

— Л-лорды, глоток воды — и я готов продолжать тернистый путь.

Глеб с любопытством и тайным ехидством поглядывал то на Луку, то на Димку.

Лицо у Луки сначала побледнело, потом вдруг сделалось красным, как свекла.

Кто-кто, а Глеб-то уж знал брата! Вот сейчас пойдет и даст Димке по шее.

Но побоища, на которое рассчитывал Глеб, не вышло.

Лука подошел к Лорду, что-то зло и отрывисто шепнул ему на ухо, и тот, будто по команде, поднялся.

— Пошли, ребята, — тихо сказал Лука, — уже недалеко...

Это всегда так бывает: ждешь чего-нибудь, ждешь, а потом и ждать перестанешь. Ну его, мол, совсем — все равно без толку. А оно, это самое, вдруг — раз, и покажется.

Так и тут.

Болото, которому, думалось, нет ни конца, ни края, закончилось, и невдалеке, ну, может быть, самое большее в полукилометре, сверкнула сквозь лесные заросли река.

Это и было то самое место, о котором говорил всю дорогу Лука.

Ну конечно, то самое. Вот и косогор, залитый неярким вечерним закатом, и какие-то небольшие, засевшие меж дерев избушки.

Но это Глебу только вначале показалось, будто избушки,

На самом же деле это были вовсе и не избушки, а самые настоящие железнодорожные вагоны.

Про эти красные товарные вагоны Лука, между прочим, ничего не говорил. Наверное, он и сам не знал и сейчас вместе со всеми удивлялся такому невиданному чуду.

Что же это такое — железная дорога?

Не похоже.

На железной дороге вагоны стоят в ряд, а тут как попало, один — тут, другой — там, а третий вообще вскарабкался на самую вершину косогора и смотрит оттуда вдаль красным, горящим на солнце окном.

Вначале они шли по берегу реки.

От высоких глинистых круч на воду уже легла синяя густая тень. И только на шиверах — длинных каменистых отмелях — вскипали быстрые белые барашки.

А потом река свернула влево, и перед ними легла, будто пестрая скатерть, широкая ровная долина. Доцветали последним цветом жарки, задумчиво клонили к земле фиолетовые бутоны кукушкины сапожки, сверкали меж острожалых листьев кипенно-белые колокольцы ландыша.

Когда они взобрались на косогор, то увидели, что тут и в самом деле нет никакой железной дороги. А вагоны, которые Глеб принял вначале за избушки, стояли просто так — на голых шпалах или на кусках старых заржавелых рельсов.

Ну, чем не деревня: на плоских крышах — железные трубы, на окнах — занавески, а возле дверей — сосновые, с крутыми перилами лесенки.

На одном таком вагоне Глеб увидел фанерную вывеску.

Художник, видимо, старался изо всех сил, но немного не рассчитал.

Вначале он писал крупными буквами, а потом начал мельчить и загибать надпись книзу. Но места все равно не хватало. Там, где надо, поместилось только «контор», а последняя буква притулилась кое-как в самом уголке.

На дверях «конторы» висел большой замок.

Судя по всему, не было никого и в других вагонах.

Не скрипели двери, не слышалось разговоров. Тихо и глухо, как в сказочном, заколдованном волшебником царстве.

Вот это встреча!

Луку тоже смутил такой прием.

Он огляделся вокруг, пожал плечами и крикнул в чащу леса:

— Ого-го-го! Кто тут есть?

К Луке присоединились другие.

— Го-го-го-го! — понеслось по тайге. — Го-го-го-го!

И тут тоже, как в сказке, вышел из чащи худой, морщинистый старик. На голове кожаная потертая фуражка, на поясе брезентовый, заляпанный глиной фартук, в руке железный совочек — кельма.

Подошел, поздоровался и очень нетвердо и как-то уклончиво сказал:

— А мы вас тут ждались-переждались...

Но тут их, конечно, никто не ждал. Глеб это сразу понял.

Ни этот старик, который налаживал в вагонах кирпичные печи, ни начальник Георгий Лукич, который еще вчера оседлал лошадь и уехал, неизвестно зачем, в тайгу.

В деревне на колесах остались только этот старик Федосей Матвеевич и еще какая-то Варя, которая уплыла на лодке за хлебом в дальнюю деревню.

Как быть и что теперь делать с прибывшими, Федосей Матвеевич, по-видимому, не знал.

Он виновато переминался с ноги на ногу и все убеждал Луку:

— Да ты что, паря? Ты, паря, не того... Мы сейчас тут с тобой все обустроим...

В конце концов Федосей Матвеевич догадался, что ребята устали, и повел всех «обустраиваться» в вагоны. Сначала отвели девушек, а потом начали присматривать жилье ребятам.

Последний вагон, куда они пришли, был разделен на две половины деревянной переборкой. В первой половине поселились Глеб, Лука и Сережа Ежиков; за стенкой облюбовали себе место Димка Кучеров и еще двое неизвестных Глебу ребят из Проталин.

У Федосея Матвеевича была какая-то тайна. Это Глеб ясно видел. Федосей Матвеевич хотел рассказать ее Луке, ждал подходящего случая, но, как видно, не мог отважиться.

Но вот они остались в вагончике вчетвером.

Федосей Матвеевич сел на кровать, помял в руках фуражку и спросил:

— Ты у них тут за главного?

— Нет... Какой я главный? Просто райком комсомола поручил...

Федосей Матвеевич вскинул на Луку серые, слинявшие от долгой жизни глаза и сказал:

— Ну, раз поручил, так я тебе, паря, скажу. Ты только не обижайся. Лукой тебя кличут? Ну, вот... Тут, значит, такой гвоздь тормоза с нашим Георгием Лукичом случился...

Не торопясь, голосом строгим и теперь чуть-чуть печальным, Федосей Матвеевич начал рассказ.

Оказывается, этот Георгий Лукич вообще не желал принимать их к себе.

Ну да, вчера он звонил по телефону и сказал своему начальнику:

«Детишек даете? Детский сад устраиваете? Без ножа режете?»

Ну, в общем, понес и понес... До того разбушевался, что даже телефонной трубкой по столу сгоряча грохнул.

А телефон — щелк, и готово.

Георгий Лукич дует в трубку, кричит: «Алло! Алло!»

Какое уж там «алло», когда у телефона все потроха поотлетели!

— Я ему, этому Лукичу, разъяснял, — добавил Федосей Матвеевич, — я ему уже обсказывал: «Чего ты, говорю, нерву себе развинчиваешь. Ты сначала погляди на них, а потом и говори. Теперь, говорю, десятиклассник крупный пошел, теперь, говорю...» Ну, а Георгию Лукичу, как вожжа под хвост... Сел на коня и поехал с начальником устно доругиваться. Вот, друг ситный Лука, какое, значит, обстоятельство дела...

Вот это история так история!

Что же теперь, домой?

Ну да, больше тут ничего не придумаешь.

Глеб с ожиданием смотрел на брата.

Ему, Глебу, вообще-то говоря, давно хотелось насолить Луке за все обиды. Но сейчас ему было почему-то немного жаль Луку и вообще обидно. Шли-шли, чуть не завязли в болоте и на тебе, получай чай.

Лука был как трудная задача. Никак не раскусишь. Выслушал — и ничего. Лицо совсем спокойное, только глаза потемнели.

— Мы, Федосей Матвеевич, все равно тут останемся, — решительно и с каким-то неожиданным упрямством сказал он.

— А я разве что? Я тоже это самое говорю. И разговоров быть не может! — поспешно согласился Федосей Матвеевич. — Чем не работники: прямо я тебе дам! — А потом кивнул головой на переборку, из-за которой слышались разглагольствования Димки Кучерова, и повертел указательным пальцем возле виска. — А этот, который в галифе, он не того?..

Лука улыбнулся:

— Нет, Федосей Матвеевич, не того. Вам так показалось.

Эти слова Луки, как видно, совсем успокоили старика. Он поднялся с кровати и еще дружелюбнее сказал: